Каменные сердца

               

Ты добрые дела успей свершить,
Себя другим спеши дарить
Не для богатства или хвастовства,
А для души свободы и ума.
Не жди ты благодарности людской,
Когда подаришь им отрезок жизни свой.
Не жди ты славы и простых побед
И на земле оставить легкий след.
Всё через трудности наш Бог дарует нам
И через терни жёсткие ведет к мечтам.

  Что такое жизнь? Однажды родившись, мы обрекаем себя на неминуемую гибель, с каждым новым днем приближая тот час, когда придется расстаться с этим прекрасным и, в то же время, ужасным миром. Все мы смертны и все мы ходим под небом. Вечных людей нет, нет ни одного вечного существа в живой природе. Научная мысль добралась до глубин мироздания, но никто не способен изменить ход событий в живом организме и вряд ли это будет возможно в будущем. Но факт в том, что каждый из нас вечен по-своему. Умирая, мы оставляем после себя в этом мире, который является единственным для нас, остатки своего пребывания в нем – свои записи, свои идеи в мыслях других людей, свои поступки в сердцах окружающих. В этом весь смысл – каждый из нас живет своей жизнью и, в то же время, жизнью всего мира в настоящем и будущем. И только от тебя зависит то, как ты проведешь время, отведенное тебе природой.
 Тихое утро. Идет мелкий весенний снег, легкий ветерок загоняет его пушинки за ворот куртки, слегка засыпает лица невыспавшихся людей. Из двери городской поликлиники вышли два пожилых врача – мужчина и женщина, усталые и печальные, так как сегодня снова предстоит тяжелый день – посещение участников великой отечественной войны на дому. Работа тяжелая не сколько физически, сколько душевно – когда сталкиваешься с судьбами людей, отдававших всю свою жизнь ради родины, ради рождения всех нас. Судьбами, большей частью печальными, так как к концу жизни многие они остались коротать время в одиночестве – наедине с телевизором и радиоприемником, воспринимая весь окружающий мир только через телепередачи или художественные фильмы.
- Сегодня двадцать участников – проговорил врач-хирург – высокий мужчина с седыми волосами и грустным выражением на состарившемся раньше времени лице, пронизанном глубокими морщинами. Он попытался улыбнуться, но движение рта передало только его душевную тоску и четкую наигранность.
- Да, еще и пять экстренных вызовов – оформление на инвалидность. Похоже, опять освободимся поздно. Да ничего, главное не воспринимать все слишком близко к сердцу – а то, я смотрю, вы опять впали в депрессию. Будьте оптимистом, веселее! Глядишь, и окружающим людям веселее станет. – Врач-окулист, женщина с веселыми глазами, говорила крикливым голосом, пытаясь вывести и себя и хирурга от тяжких дум. Она то и дело поправляла медицинскую маску на подбородке, чтобы побороть дрожь в руках. Нелегкая эта профессия – врач, особенно если ты наделен способностью воспринимать чужую боль, и если ты бессилен чем-то не в отношении здоровья, а в отношении самой жизни. Неспособен изменить этот мир, растопить холодный лед в сердцах современной молодежи, направить их на путь истинный – на помощь своим престарелым родственникам, которые делали все для них, пока могли, а теперь нуждаются в заботе и теплом слове.
 Подъехал легковой автомобиль с красным крестом на лобовом стекле. Врачи залезли на сиденье, положив возле себя кипу амбулаторных карт.
- С кого начнем? – крикнул водитель, по привычке протягивая руку назад за списком больных и их адресов. Окулист передала смятую бумажку, где неровным почерком на скорую руку были обозначены фамилии больных и их адреса. – Сначала экстренники, - прокричала она в ответ звонким голосом – Здесь один больной чисто хирургический. Вот, возьмите карточку, ознакомьтесь пока. – Протянула она серую потрепанную временем книжку хирургу.
- Х-тов, помню его – и диагноз тот же – злокачественная опухоль гортани, участник великой отечественной, значит решили инвалидность оформлять. – выдохнул врач горькие для него слова. Морщины на лице как будто еще более углубились, когда он сам углубился в воспоминанья о недавнем посещении Х-това.

                ***
 Примерно две недели назад хирург посещал вместе с онкологом обреченных больных с 4 степенью заболевания, неспособных уже самостоятельно выйти на улицу. В одной из квартир их встретила на пороге довольно живая пожилая женщина – полная и добродушная, говорящая скороговоркой, изредка даже проглатывая часть слов, при этом немного всхлипывая и выдыхая. Пока они раздевались, старушка суетилась и бегала вокруг, пытаясь чем-то помочь, но выходило лишь то, что только мешалась, отчего создалась своеобразная толкучка при входе.
- Здравствуйте, как ваше здоровье? – поприветствовала врач-онколог при входе в зал.
 Хирург тоже вошел и поздоровался. На кровати под одеялом лежал старик, густо обросший седой бородой, исхудалый и безжизненный. Взгляд его был отрешенным, но глаза почему-то блестели.
- Да какие уж дела? – вопросительно бросив взгляд на онколога сказал больной. – Ничего хорошего. Есть не могу, да и во рту такое твориться, такое… - проговорил он, глотая подступившую слезу.
- Понимаю, - успокоительно пробормотала врач, перелистывая его амбулаторную карту – Но что уж сделаешь. Вы кроме лучевой терапии химию проходили? Что-то я не найду записей.
- Нет, он от химии совсем кончаться стал, не может выдержать – да и от повторной лучевой терапии отказался, совсем не может. – скороговоркой запричитала бабушка. – Мы его забрали на такси из онкодиспансера. А то всё бы уже.
- А кушает он что? – спросила врач. Она была веселой молодой девушкой, но здесь лицо ее переменилось и стало не по возрасту мрачным, хоть и пыталась она говорить крикливо, как обычно приходится со стариками. – Глотать он может?
- Нет, только яичко сырое я ему пускаю в рот, да масло подсолнечное. Больше ничего не проходит.
- А воду, воду он может пить, или чай? Как жидкость то потребляете?
- Не могу – прохрипел старик – Больно. Да ты, дочка посмотри мне во рту-то что делается, там же лохмотья висят, невозможно же такое представить, да за ухом что-то выросло, болит, а лекарство не помогает.
- Ну понятно. Это лучевой эпителиит у вас развился, - ласково проговрила онколог, осматривая ротовую полость больного и прощупывая за ухом опухший лимфоузел.
- Что? – непонятливо спросил дед. Произнесенные слова были для него абсолютно не понятными, как не понятно все просиходящее с ним последние месяцы.
- Лучевой эпителиит – громче прокричала врач. – Вы повторную лучевую терапию проходить-то будете?
- Нет, не могу. Не выдержу. Да не поеду я никуда. Ты скажи, дочка, как эту опухоль-то убрать за ухом? Болит ведь, мочи нет.
- Ничего уж не сделаешь. – вздохнула врач – Вы же в онкодиспансер отказываетесь ехать на лечение. Все мероприятия можно проводить только в больнице – в домашних условиях только химия.
- Да какой там диспансер. – с досадой махнул слабой рукой старик. – Еле вышел оттуда.
- Ну а по-другому никак нельзя. – врач начала расспрашивать жену больного, какие препараты они принимали, какая была реакция. Она рассказала им о том, что надо вызвать паллиативную терапию на дом, записала их телефон и долго объясняла все подробности и аспекты непонимающим старикам.
- А что делать-то теперь? – с надеждой спросил дед.
- Надо же убрать за ухом-то опухоль. – говорила старушка, вертясь вокруг врача. – Как быть-то?
- Что же сделаешь? Вы же на лечение лечь не хотите. – Развела руками врач, и, чтобы хоть как-то взбодрить их, предложила оформить инвалидность. Она объяснила все подробности и пообещала, что заполнит посыльной лист и вызовет специалистов на дом.
- А эта палятивная помощь домой приедет? – спросила старушка – А то мой старик то плохо ходит, на такси денег не напасешься, лекарства то какие дорогие! Вся пенсия на них уходит.
 - Не знаю, если не приедут, то самим придется ехать. Детей попросите. Дети-то у вас есть?
- Есть, да они заняты все. Работают, внуков учат. Не до нас им теперь. – В голосе женщины чувствовалась досада, смешанная со злостью и безысходностью. Она хотела еще что-то прибавить, безмолвно открывая рот как рыба, но не находила нужных слов. Да и без слов все было ясно – было понятно, что она не может понять несправедливости своих родственников – детей, которым она со своим мужем отдала лучшие свои годы, а теперь вынуждена страдать и за себя и за него, не в силах изменить сознание людей.
 Врач встала, беря с собой амбулаторную карточку. – Ну ладно, до свидания, я врачей вызову, специалистов, инвалидность оформят, тогда и на лекарства не придется тратиться.
- Да че ж инвалидность-то, к чему она теперь-то? – старушка показала на мужа, но договорила выражением лица, а не словами.
 Старик не хотел отпускать врача, хотел придумать, поговорить еще о чем-то, он не хотел верить, что для него все кончено, надеялся, что это все лишь страшный сон, или как в детстве, его обманули и напугали, а потом оказалось, что все это розыгрыш.
- Мне … мне… что ж делать-то теперь – с содроганием в голосе проговорил он, рот его не закрывался из-за большой опухоли ротоглотки – он слегка всхлипнул, глаза стали мокрыми, полными надежды и отчаяния.
 Онколог пожала плечами и начала одеваться.  – Вот так вырастишь детей, а они даже руки не подадут, когда умираешь! Суки! – проговорила она возмущенно, спускаясь по лестнице. Врачи вышли на улицу и сели в холодный Уазик. На улице стояла холодная погода. Ветер дул через щели в автомобили, пока они ехали к следующему больному.

                ***
 Дорога к подъезду показалась хирургу вечностью, не хотелось выходить из теплого легкового автомобиля в холод как физический, так и моральный. Крутая серая лестница до пятого этажа казалась лестницей в ад. Дверь открыла все та же старушка, но уже не такая активная и быстрая как на прошлом визите. И голос ее изменился, уже не захлебываясь словами, она говорила четко и медленно.
- Здравствуйте, как поживаете? А, старые знакомые. – бодрым и веселым голосом хирург попытался изменить мрачную обстановку. Он уверенно зашел в зал и сел на стул возле больного.
- Вот, инвалидность… - подбирая слова начала женщина – оформить надо, окулист уже приезжал. Вы посмотрите ему за ухом – чё там вырасло? Вы же хирург? Посмотрите, чё там можно сделать?
 Хирург встал, наклонился над больным и прощупал увеличенный заушный лимфоузел размером с небольшое яблоко:
- Болит? – спросил он ободряющим голосом, пытаясь заглушить шумное дыхание больного через почти перекрытое опухолью горло.
- Да я уж боли не понимаю. – прохрипел старик приглушенно, как будто из глубины груди. – Мне вот что, скажите, как быть теперь? Не проходит ничего почти через глотку – там творится то такое, что и сказать трудно.
- В больницу ложиться не надумали? Ведь дома ничего не сделать. – Врач попытался дать хоть какую-то зацепку умирающему от голода мужчине. Говорил он уверенно, не выказывая внешне своих переживаний за обездоленную душу.
- Нет, я никуда больше не поеду. Хватит, наездился. – старик сделал особый акцент на слово «нет», какой-то свой, понимаемый только им сейчас, будто хотел этим словом исправить все.
- Мы ездили за палятивной помощью на прошлой неделе. Там ему капельницы сделали всякие и обратно отправили. После этого еще хуже стало. Раньше хоть вставать мог, ходил немного по комнате и в туалет. А теперь не может шею держать – голова падает. – пролепетала старушка вновь захлебывающимся голосом.
- Шея после капельниц не держит – голова падает. Вставать теперь невозможно. Не надо мне больше такого лечения, от которого хуже становится. Теперь только масло подсолнечное проходит через горло.
 Врач сделал свою запись для инвалидности в амбулаторной карте и стал собираться. Женщина достала лист бумаги, исчерченный латинскими надписями: - Вот, они рекомендации написали, таблетки пить всякие.
 Хирург взглянул на записи: обезболивающие, препараты жизнеобеспечения, соли калия – всё, что ненадолго может продлить жизнь обреченного. – А он воду сможет выпить с растворенными лекарствами?
- Откуда? – усмехнулась старушка слегка истерическим движением губ.
- Вода совсем не проходит теперь – невозможно же от жажды постоянно мучаюсь, а пить не могу. Какие уж там лекарства тогда? – ответил с горечью старик.
- Ну вы тогда попытайтесь лекарства с маслом размельчать и давать по-немножку. Детей пригласите помочь.
- Какие там дети. Трубку не берут. Мы последние деньги на такси истратили. – старушка встала и отвернулась к окну. Неловким движением она вытерла намокшие глаза.
 Врач собрался к выходу. Одеваясь, он пытался найти нужные слова утешения. – Ладно, не переживайте. Держитесь. Подумайте о госпитализации в больницу. – Когда он был уже в подъезде, то услышал торопящиеся слова: - А как же за ухом-то, убирать не будете шишку-то? – старушка уже перестала понимать просходящее и цеплялась за последней надеждой.
- Лечить только в больнице можно. Подумайте еще хорошенько. Когда решите – звоните, по скорой помощи вас положим.
 Хирург быстро спустился по лестнице, оставив одиноких стариков. Сколько еще подобных придется посетить – сколько еще несправедливости и тяжелых судеб. Иногда смерть становится не такой ужасной как жизнь в тяжелых страданиях. Особенно когда страдания физические подкрепляются душевными, когда уже не видишь выхода впереди длинного коридора обреченности. Хотя, если подумать о каждом, то все мы обречены на смерть, рано или поздно – будь то от старости, тяжелой болезни или травмы. Важно, чтобы последние часы жизни были заполнены заботами близких или о близких тебе людях, когда чувствуешь, что ты не один в этом мире, и сохранилось еще добро и человечность.
 На улице холодный воздух освежил голову. В автомобиле оказалось вдруг необычно уютно и тепло, находящиеся рядом люди показались родными. После нескольких экстренных вызовов начались визиты к участникам великой отечественной войны. Прошедшие через фронт, через ужас потерь близких друзей и родных, в послевоенное время, в годы своей молодости и зрелости ветераны получили полное удовлетворение в своих семьях, в своих детях. Но в настоящее время – время пропаганды наглости и невежества их детям и внукам собственная «занятость» перестала позволять заботиться о своих теперь беспомощных родных. Хотя во младенчестве данные невежды сами были беспомощны и получали все, что им было нужно – любовь и заботу во всех ее проявлениях от теперь покинутых родителей. Родителей, которые жертвовали всем – временем, здоровьем, своими интересами и желаниями ради детей – бескорыстно и чисто как никто никогда не смог бы помочь им в этом суровом и жестоком мире. И бескорыстная чистота у многих из ветеранов теперь была потеряна, не находя ответа – теперь, когда они стали дряхлыми и некрасивыми, неспособными заработать хорошие деньги, не способными к интересным для молодежи общениям – не находя ответа в своих детях, которые по всем законам как логики, так и, тем более, духовности, должны были проявлять ту же чуткость и бескорыстную чистоту к родителям. И почти у каждого ветерана, которого врач осматривал, в глазах читалась эта безответность – взгляд вникуда – как будто пронизывая пространство и взывая к тайной помощи. Большинство их сидели в четырех стенах наедине с самими собой и собственной старостью, с мыслями о смерти и с воспоминаниями, ставшими теперь их единственным утешением.
Май 2010 года.
©Мустафин Р.Н.