Фактум

     Я вдруг осознал, что хочу писать Стихи. Это понимание возникло внутри меня неожиданно, и даже не в голове или мыслях, что в некоторых случаях одно и то же, а где-то в ином месте (тебе, конечно, станет смешно, когда ты вспомнишь, откуда у меня растут руки, и определишь для себя, в каком именно месте у меня возникло это понимание). Возникло не вдруг. Возникло во время сильной боли, когда организм не знал, что ему делать, как сосредоточиться на самом факте жить, желании продолжить свое движение. Возникло не потому, что я – Поэт, нет: я осознаю, что многие пишут грамотнее и, что самое важное, много лучше меня. Дело в том, что я действительно болен. И сейчас, когда пишу эти строки, тоже.

К чему писать, когда и так все ясно
Всем, кроме (может быть, пока) меня.
Как шар земной, я болью опоясан,
И рассказать, как эта жизнь прекрасна,
Тебе я не смогу. А боль, пьяня,

     Я не знаю, чем я болен. Просто могу описать симптомы, которые душат мой организм. Сильное головокружение. Отсутствие всяких физических сил (любое движение причиняет мучение и боль; любой малый груз гнет к самой поверхности земли). Небольшая температура. Сильнейшая слабость. И главное – в ушах и, соответственно, голове, такой шум, как если бы на голову надели кастрюлю и стучали непрерывно по ней. Или посадили в самолет и беспрерывно катали на нем, заставляя делать при этом привычные для земной жизни дела. Или перенастроили мой слуховой аппарат таким образом, что определение источника звука стало бы затруднено. Сильные звуки казались бы слабыми, громкие – тихими, а тихие производили бы такой сильнейший шум внутри, который может сравниться только с шумом взлетающих самолетов.

Во мне живет огнем высоковольтным,
Антенной острой мячика Глонасс
(наверное, из самой подноготной:
обычно так хранят за дверью плотной
совсем свое). Нет, не убила нас

     Как сказал один Поэт – ты его не знаешь, никогда не читала, но если захочешь, то я обязательно найду тебе звукозаписи его стихов в его прочтении – важно быть честным в своих стихах. Наверное, самое печальное – не быть откровенным. С тобой. В стихах. И сейчас я могу сказать: да, я врал. Врал во всех своих строчках, врал в ситуациях. И теперь я могу сказать: я был искренним. Я не обманул никого, ни в чем. Все, что написано, каждой буквой выверено, выстрадано, имеет самое непосредственное отношение ко мне. Имеет самое непосредственное отношение к тебе. Имеет самое непосредственное отношение к нам. И, может, я часто сбивчиво выражаю свои мысли, свое понимание этого мира и нас в нем, когда разговариваю с тобой, но это совершенно неважно. И потому мне нечего стыдиться своих стихов, как нечего стыдиться любому обнаженному человеку. Ты знаешь, что у меня сейчас растет совсем крохотная дочь, ей нет еще и года (конечно, знаешь: ведь ты ее мать). Так вот. Посмотри: она совсем не стыдится своей наготы. Более того – она ей приятна. Ведь и взрослые люди тоже не стыдятся наготы рук, наготы ушей, щек, носов... Потому не нужно стыдиться быть обнаженным

Ничтожность заключенной нами сделки.
Транжирю правду русую, свою,
Несу в себе закон судить по мерке
(перед глазами в красном скачут белки),
Больной, сейчас едва-едва стою,

(особенно вам, женщины, незачем стыдиться своей наготы: ничего прекраснее Бог пока еще не создавал, и, пожалуй, уже не создаст).
     И снова повторю: мне нечего стыдится своих стихов. Да, я в них голый. Ни с чем. Ни в чем. Судить, насколько хороша моя нагота, не могу, конечно. Да и вообще – судить не мне. И не тебе, наверное. Ты можешь лишь судить, насколько я хорош для тебя в нашей повседневности, насколько сохраняю в себе свою теплоту к тебе и насколько ценю твое тепло ко мне. Несмотря на гору грязных тарелок в мойке, которую ну очень было бы желательно помыть сегодня. Мне. Несмотря на недоделки в нашей квартире, которыми тоже было бы очень неплохо заняться. Несмотря на то, что я иногда бываю пьян, и пахну потом и перегаром. И мне очень жаль, что

За почки липкие стихотворенья
Плачу тобой, своей сумой, тюрьмой.
Ты – наверху, а я в стихопадении:
Перед тобой не встану на колени,

     И вместе с тем, несмотря на всю эту боль, которая именно сию минуту тяготит меня, пытается убить, но знаю точно, что не убьет, и которую я благодарю за то, что сейчас могу честно сказать:

Но все равно хочу к тебе, домой.

     Именно так вот просто. Хочу к тебе, домой. И я дойду домой, несмотря на всю трудность любых сделанного и не сделанного шагов. Несмотря на мимолетную потерю сознания (а как еще можно терять сознание для самого себя? Для себя – миг, для мира – век). И боль уйдет. Потому что я дойду. Потому что есть ты. Потому что есть дочь. Потому что есть пес и кошка (твои. Впрочем, в этом мире все твое, ты это знаешь. А если чего-то у тебя еще нет, то обязательно будет, я обещаю. Хотя ты никогда лишнего и не просишь). Потому что я знаю, что вы есть. Потому что я думаю о вас. И потому что я очень хочу писать Стихи. О тебе, о дочери, о нас.


К чему писать, когда и так все ясно
Всем, кроме (может быть, пока) меня.
Как шар земной, я болью опоясан,
И рассказать, как эта жизнь прекрасна,
Тебе я не смогу. А боль, пьяня,

Во мне живет огнем высоковольтным,
Антенной острой мячика Глонасс
(наверное, из самой подноготной:
обычно так хранят за дверью плотной
совсем свое). Нет, не убила нас

Ничтожность заключенной нами сделки.
Транжирю правду русую, свою,
Несу в себе закон судить по мерке
(перед глазами в красном скачут белки),
Больной, сейчас едва-едва стою,

За почки липкие стихотворенья
Плачу тобой, своей сумой, тюрьмой.
Ты – наверху, а я в стихопадении:
Перед тобой не встану на колени,
Но все равно хочу к тебе, домой.