Американец

    Крепким пряным ароматом тянуло с вечерних лугов в деревеньку. Избы с усадьбами, громоздились на горе, как грибы. С венца, где стоял последний дом, обращенный к заречью, было видно, как в низине извивалась голубая лента реки. На горизонте тёмные тучи медленно выплывали из-за леса. Рваные облака нависли над селом, постепенно сгущаясь.
   - Гроза, Михаловна, будет. Дождь к ночи – это надолго. Надо бы дрова-то успеть приложить.
   - Какая гроза, полно, ветра-то нет. Покружит, покружит да к реке, небось, утянет.
Сиди, Петровна, ты с утра уже натрепыхалась, чай ног не чуешь, сиди,  Поликарп сам поленицу доложит.
    На скамейке у крайнего дома, сидели две товарки, лузгали семечки, и перебирали последние деревенские новости.
   Клавдее Михайловне местные жители за глаза дали прозвище «Махаловна», потому как у неё частенько вылетало с языка «да махни на всё и дело с концом». Одинокая баба, так не устроившая свою судьбу, прожила в девках, дорабатывая на почте последний год до пенсии. А потому знала она в селе всё и про всех. Рядом с ней сидела её школьная подруга и золовка Петровна,  жена брата Поликарпа. Жили они в разных половинах дома, и частенько вечеряли на скамейке, обе любительницы посплетничать, наблюдали за теми, кто проходил мимо, и «перемывали косточки».
   - Глянь, Петровна, «бизнесменша» бежит. Ой, не могу! Щас жалиться на свово будет, – Махаловна деланно сложила на высокой груди руки, а вытянутые ноги - одна на другую. Петровна напротив, подалась вперёд обеими руками, упёрлась в скамью, а ноги поджала.
   - Може, случилось у её чё? Никак ищет кого.
К продавщице местной торговой точки Анфиске в селе быстро приклеилось прозвище «бизнесмеша», за то, что она была единственная, кто из ничего всегда найдёт выгоду, которая чем только не пробовала торговать. Идеи в её голове возникали фантастические, она готова была куда угодно поехать за небывалым товаром. Всюду у неё были связи, и Анфиску на селе считали самой «крутой».
   К сидящим подбежала взволнованная женщина, белокурые волосы выбились из-под цветастого платка, повязанного назад. Запыхавшаяся и раскрасневшаяся она присела с самого края скамьи, сняла платок, вытерла пот и умоляюще спросила:
  - Бабы, мово-то не видали? Опять, паразит, шляется, загулял. Второй час бегаю, небось, у кого-нибудь чай квартирует, где он прячется?  – переведя дыхание, пожаловалась «бизнесменша».
  - А ты думала как, - прищурила глаза «Махаловна», - на то они и мужики, чтоб гулять. Наши деревенские крали-то луч-че-е. Вот он и ходит туды-сюды. А у тебя, Анфиска, Мейсон молодой, виднай, крупнай, красивай… Кровь ноне у их гуляет. Чуешь, какой запах с россейских лугов тянет, в башку-то им духом шибануло, вот они романтики и захотели. Ха-ха-ха! – ехидно засмеялась почтальонша, - это тебе, милка моя, не Калифорния. Да-а-а… Да махни ты на него и дело с концом, – заключила «Махаловна».
  -  Смешно? Да? Чего ты понимаешь в любви-то, просидела всю жисть в девках. Дура ты и есть дура! Чего ты прокураешься!  -  она встала, махнула рукой и подхватилась искать дальше. 
     Обидчица зло крикнула ей в след:
- Во-во ищи сваво бабника. Сама дура. Прикатила с Москвы, привезла сюда сваво хахиля. Слышь, Петровна, «красавЕц с сапфировыми глазами», - она сделала ударение на последний слог, повторив слова Анфиски о своём любимчике». - Любит он её. Спит она с ним. Чуть свет он в сад выходит, косточки поразмять, а в конце дня  - вечерний «моцион». Господи, она с ним как с малым дитём носится. Тьфу!
  - А я слыхала, Михаловна, бабы говорят: они вместе бизнес какой-то у нас делать будут.
   - Да по-о-лно. Какой такой бизнес! Пока она в своём магазине честных людей обвешивает, ейный Мейсон свой бизнес делает. Этот козёл не одной местной красотки не пропустит. Наши-то крали поинтересней заморских будут. Нашляется он за день-то, а вечером на пуховой постеле нежится, посапывает в усищи. А ведь не запрёшь дома-то, ему волю подавай.
 И пока она на работе, он и погуливает.
    - Видно они, Михаловна, все одинаковые и наши и американцы.
    -  А вот интересно, как он её понимает. Анфиска-то языка заморского не знает?
    - Любит она его, а для этого слов не надо.
    - Полно-те, кака любовь, у неё любовь, ха-ха ха, – заржала золовка.
    -  Да не скажи, ласку всяк понимает, –  серьёзно заметила Петровна. – Вон Анфиска говорит: «Я как посмотрю ему в глаза и всё прощаю».
    - Да дура она «бизнесмеша» эта. Мне вот никакого не надо - ни заморского, ни нашего.
Веришь, в пору только до себя, давление так замучило, и таблетки не помогают, - скорее уж бы на пенсию, - пожаловалась Махаловна, и потёрла ладонями виски.
     Товарки замолчали.
  На дворе муж Петровны докладывал поленицу. До сидящих женщин ветер нанёс папиросный дым, они прислушались, Поликарп с кем-то разговаривал.
 - О-хо-хо, милай, давай, закурим. Вона, сколь, накололи, тепереча на зиму-то хватит. - А с устатку-то надо маненько «чихнуть». Пойдём-ка со мной, щас у матери чё-нито закусить сыщем. Раз ты ко мне зашёл, значит, меня уважаешь, и я должон тебя угостить. Пошли.
   -  Слышь, Петровна, что у вас за гость?
   - Да никто не проходил, мы же не уходили с тобой, может, задами пастух зашёл, так ещё рано вроде.
    - А, может это... - осенило Махаловну, – Анфискин?
    - Анфискин? Да полно те, Михайловна, дед сам с собой буробит. Да ну-у!
    - Слышь, Петровна,  а не к твоей ли он Маруське зашёл задами-то? Точно он! Ха-ха-ха… Вот тебе и американец! К Поликарпу подгрёб, ха-ха-ха, – рассыпалась от смеха «Махаловна», - на твою, небось,  запал, смотри, принесёт тебе твоя заморский гостинец. Видно он ей глянулся.  Ты видела, какую он морду на бизнесмешиных харчах наел?
 Анфиска его мясцом да свежей рыбкой балует. С супермаркета полные сумищи прёт.
     - Ой, мамоньки! – вспорхнула Петровна.  И подхватилась, было, бежать. Навстречу ей на крыльцо вышла семнадцатилетняя дочь.
 - Алёна, ты Маруську не видела?
    - Дома она, дома. Тёть Клав, вас послушать, прямо, невесть, что подумать можно.
    - А я чё, я правду сказала. Больно уж здоров, как боров, этот американец, может он болеет чем, или природа у него такая, я их по телевизору видала. А этот боров придёт, орёт попрошайка. Убила бы паразита.
    - Так это тёть Клава не природа, а порода такая мейн – кун. Это самые крупные коты, они были выведены сто лет назад в штате Мэн в Америке, а кун –  с американского енот. Они очень ласковые, свободу любят. У него, как у енота на мордочке чёрные полоски. По одной легенде появились они на свет от любви енотихи и кота. Вот  Анфискин кот ласковый, не зря ведь вы его любите, и подкармливаете, видела я к вам он, теть Клав, частенько похаживает.
    - Кто я? – подпрыгнула Клавка. – Вот ещё! Терпеть не могу котов.
    - А что, как Анфиска узнает? – засмеялась Алёна.
   В этот момент на крыльце показался огромный с пушистым хвостом кот. Уши длинные клиновидные. Шерсть густая, пушистая на спине и животе, и почти короткая спереди. Красавец медно-коричневого окраса двигался медленно и степенно, он остановился на краю крыльца, посмотрел на женщин, присел, выставив напоказ огромные лапы, и как бы, похваляясь, своей белоснежной грудью, очень тихо и дружелюбно промяукал, словно здороваясь.
Товарки замерли, и все молча залюбовались. Затянувшуюся паузу нарушил голос бизнесменши:
  - Мейсон, паразит, где ты шляешься! Дурачок, дождь скоро, намокнешь, - подскочила Анфиска, принимая в объятья своего любимца.
 Прогремела гроза. Упали крупные капли первого августовского дождя.