Трубочка

               
               

« А Тау-Киты, такие скоты,
Наверно успели надраться-
То явятся, то растворятся…»
                Автор Известен
               

           В 1977 году вышла пластинка, которую, спустя тридцать лет, в некоторых зарубежных изданиях стали называть лучшим диском 1977ого года. Мне тогда было три года. Пластинка вышла  на далеком африканском континенте и естественно о ней ни я, ни один житель Брессиля, а может и всего СССР, еще не знали. Пройдет всего семь лет, и композиция с этой пластинки перевернет мой внутренний мир,  кардинально изменив отношение к реальности. А, так как впервые услышанная мной, она была представлена мне как  секс-музыка некой запрещенной группы «Хаотерс», то этой информацией в отношении нее, я, с вашего позволения, пока и ограничусь. Тем же, кто понял, о чем идет речь, стало более чем другим понятна определенная специфика развития сюжетной линии на ближайшие десять глав. Ну, а тем же, кто не в теме, я скажу:  друзья, вас ждет удивительный сюрприз, а если вы к тому же никогда не слышали этой композиции, то это будет не просто сюрприз, а нечто, более значительное, возможно маленькое, а для кого-то и большое откровение, как впрочем,  и вся эта книга….  Однако, терпение, и еще раз терпение. Мы позволили себе обмануть время и вернуться на три десятилетия назад, и по этому нам необходимо быть предельно собранными и внимательными во время подобных авторских вступлений и отступлений…. Кроме того, в 1977ом году вышел не только «Хаотерс»…
        В Европе царила панк-истерия, а наряду с этим, расцветали всевозможные, новые и новейшие направления взаимодополняя друг друга, и, превращаясь, в невообразимую  лавину, все обновляющейся и обновляющейся культуры, которая была призвана изменить сначала Европу, а затем весь мир до неузнаваемости. Это время, когда рокеры перестали брезговать синтезаторами, а пионеры электронной музыки, стали настоящими героями - первопроходцами, а совсем скоро  заметно потеснили  и панк-рок, и весь тяжелый рок, изменив всю популярную музыку в целом. А так как эта книга не только инструмент лечения «переболевших чумкой буратинной»* и иже с ними, но и моя благодарность и дар музыке, преобразившей мир и меня самого, то я намерен по ходу раскрытия сюжета,  всех, кому это важно, снабжать некоторой музыкальной информацией.
       В 1977ом  году KISS выступили в «Медисон-Сквер-Гарден». Билеты были раскуплены до одного, на шоу пришло посмотреть 18.000 человек.  По мотивам концертов в этом же году был выпущен концертник «Alive II», так же был записан номерной диск «Love Gun»,  с  одноименным хитом.
    Kraftwerk , записывают «Trans-Europe Express», ставший безупречным символом дюссельдорфской электронной группы, который выпускает заокеанский лейбл Capitol, всерьез заинтересовавшийся оригинальной, ни на что не похожей музыкой группы, это было явление миру стиля электропоп, хотя известно, что сами «Крафты» называли его робопоп.
     В январе1977г. EMI, расторгла контракт с Sex Pistols, теми самыми парнями, которые были и остаются первыми панками планеты. Сразу после расторжения контракта EMI  с SP, подсуетилась Virgin, выпустив сингл SP «God Save The Queen», который 11 июня 1977 г., достиг 2-й позиции в чартах Британии, несмотря на припев песни:

                «Боже храни Королеву
                Фашистский режим
                Сделал тебя идиоткой,
                Потенциальной водородной бомбой»
   
   Теперь задумайтесь, что творилось в Европе, я уже не говорю об Америке, если в пуританской Англии, песня с подобным текстом стала национальным хитом. В конце 1977-го года, вышел единственный альбом SP вобравший в себя все их хиты, и ставший отправной точкой панк-безумия, охватившего Европу и Америку, как пламя пожара, продолжавшегося до начала восьмидесятых, и затем, затушенного ледяной волной электроники, импульс которой дали Kraftwerk. В Англии, он был подхвачен множеством молодых групп, но лучше всего быть припанкованными учениками Kraftwerk  получалось у юных Depesh Mode, которые в1977 г. Были вцепившимися в синтезаторы, как утопающий в спасательный круг - тинэйджерами.
   
     Уже в те давние времена, родители, возвращаясь, домой в СМП обязательно приносили, или привозили с собой какие-нибудь новые пластинки. Я помню их все, однако, ограничусь самыми яркими. Во первых, новый большой диск «Песняров», с союзными хитами «За пол часа до весны» и «Косил Ясь Конюшину», затем маленькая пластинка с одной, но заводившей нас с пол оборота песней Аллы Пугачевой - «Песней первоклассника». Вообще, что касается названных песен «Песняров» и Аллы Пугачевой, то они лились, чуть ли не из каждого окна в поселке, крутились по радио, а так же их можно было изредка, но чаще чем все остальное, услышать и увидеть по телевизору, а вот, например, группу «Семеро Молодых», или грека Лаки Гесклоу в поселке не знал никто кроме нас, потому, что у нас были их диски. Через какое то время в доме появился маленький черный винил Высоцкого с песней «Еще не вечер». Высоцкого я представлял тогда не иначе, как эдаким хулиганом-бородачом, вроде Виктора Харо, фильм про которого вышел тогда на советские экраны. Однако все эти впечатления, хотя и были сильными, думаю, сила их воздействия на мое сознание была обусловлена бедностью правильных музыкальных впечатлений вообще. Но впечатления были и другие.
     Если «Бременские музыканты», «Песняры», Высоцкий и прочее, были скорее общим фоном детства в Бабушкином доме, при чем детства на виду у взрослых, то так как было и другое, скрытое от взрослых детство, у него был и свой другой фон, другая музыка.    Частично, она зарождалась где-то в глубине моего сознания, когда под впечатлением музыки я мог уединиться и бубнить себе под нос какие-то  возникающие прямо в момент исполнения мотивы, что меня потрясало и радовало, но на возникновение этих мелодий, кроме официальной домашней музыки, влияла и другая. Эту музыку мое сознание отделяло от общей музыки и от общего (на виду у всех) детства, связывая все это с моим детским миром теней, миром, в котором царствовали образы, проводимые в мое сознание Олегом и моими собственными сновидениями. Музыка эта приходила ко мне  в основном через телевизор, реже радио, а позднее с улицы. Происходило это примерно так. Например, начиналась программа «Международная Панорама», которую смотрел папа. Я в это время мог увлеченно рисовать своих чудовищ в тетради, или играть с братом в машинки. Но не похожая ни на что, звучавшее в доме и из соседских окон, мелодия, которой начиналась и заканчивалась программа, постепенно отвлекала меня от игры. Вслушиваясь в нее,  я переживал какие-то особенные эмоции, некое волнение, смешенное с необъяснимым восторгом,  которые все же не переходили в возбуждение, подобное тому, что я испытывал, еще совсем недавно, слушая «Пиф-паф - и вы покойники». Это уже не было тем детским «Сигналом», но являлось, словно таким ненавязчивым напоминанием о другом неявном мире, или точнее, о запретной изнанке этого, явного мира. Напоминание было ненавязчивым, но,  как показало время - необходимым. То есть, делалось оно с необходимостью, которая не отпала. Просто, видимо, однажды, мой неприкосновенный запас детства был исчерпан. И это было неотвратимо, так как время ненавязчивых напоминаний проходило и наступало время новой необходимости, где им, во всяком случае,  какое-то время, не было места.
    Здесь надо сказать, что в возрасте четырех-пяти лет я догадывался, что изнанка этого мира, есть его продолжение. Визуальным же воплощением его я считал, во первых, Олега Блуднина, его жужжание и его странный дом с одним окном, в котором маячит непонятное, напоминающее пожилую женщину существо с рыжими волосами, а во вторых, все те многочисленные комбинации человеческих совокуплений на изображения которых, я напарывался во время своих прогулок по окрестностям СМП.
     Передача кончалась, но затем, на прогулке, зачастую именно когда я натыкался на очередное уличное художество, я начинал напевать нечто похожее на вариации запавшей в душу мелодии.  Видимо потому, что подобную музыку нельзя было услышать с пластинок,  мне казалось, что это какая-то, чуть ли не запрещенная, во всяком случае, недоступная даже для моих мамы и папы,  музыка. По этому, ее прослушивание, и ее устное воспроизведение, ассоциировались у меня со всеми остальными табуированными вещами: с матом, тем, что называлось в нашем дворе словом «****ься», со сгоревшим клубом, теми же надписями и рисунками, детсадом, и так далее. Спустя десятилетия, я узнал, что музыка из «Международной Панорамы» это великий, уже давно ставший классикой хит гитарной серф-команды The Ventures «Vibrations». Однако, была и другая, более редкая передача, потому, что шла раз в месяц в то время суток, когда  мы уже часа два как должны были видеть сны. Это была серьезная политическая программа для искушенных - «Камера смотрит в мир». Она  начиналась и заканчивалась еще более безумной (именно так я ее тогда воспринимал) композицией, авторство которой мне стало известно лишь десять лет спустя после моего первого знакомства  с ней.  А еще двадцать лет спустя  я  узнал, как называется она и  как называется диск, который она открывает. И так, это была - This one day, с «The Middle»(1971) PF.
      
         Кроме  исполнителей, мелодии которых были закреплены за некоторыми передачами советского телевидения, как, например, Поль Мориа (Paul Mouriat) за «В мире животных», Zodiac за «Спортлото», Петер Бауманн(Peter Baumann «Chasing the Dream») за программой «Очевидное –невероятное», вкрапления умной зарубежной музыки можно было услышать во множестве других телепрограмм. Лишь много лет спустя я узнал, что благодаря  этому самому советскому телевидению, в моем раннем, трущобном детстве я уже был знаком с ведущими исполнителями арт. и краут-рока. В передачи социально-политические, как правило, касающиеся положения дел на враждебном западе, вкраплялись зловещие темы вроде «Money» PF, «Gold Bag» Alan Parsons Project, «Cyclone»  Tangerine Dream . В передачах научно-популярных можно было услышать фрагменты из Клауса Шульца (Klaus Shultze),  Жарра, Вангелиса (Vangelis), Space, Neu! и конечно вездесущего Zodiac. Только ни кто, естественно, не отчитывался ни о названиях композиций, ни об авторстве. Связанный ограниченными возможностями раннего детства и эпохи, я ничего не мог узнать об этой музыке; никакого Интернета тогда не было и в помине, о ЭВМ вообще заговорили лишь в следующем десятилетии,  спросить же было не у кого. Кроме того, музыка была тогда для меня все же больше развлечением и фоном жизни, или просто, чем-то необъяснимым, прекрасным, манящим,  настолько неуловимым (в прямом и переносном смыслах),  что я не предавался осознанным медитациям на запомнившиеся темы. Они, как бы сами, стали играть в моей голове, при чем совершенно произвольно, как пел Владимир Семенович: «То явятся, то растворятся». Размышлять об этой музыке и искать её, я стал немного позднее, когда уже учился в школе, и когда уже произошли некоторые события, после которых мы с братом стали двумя музыкально одержимыми детьми. Однако, именно к этому времени,  четырех пятилетия, благодаря вышеперечисленным фактам, я отношу образование некоего виртуального семплера в моей голове, а точнее, специального участка мозга, предназначенного для запоминания, воспроизведения, и, собственно, семплирования слышанной, и создания новой, музыки. Хотя, возможно с этим мозговым(?) образованием, когда-то я вывалился из люка одного из «костяных вертолетов».
         Однако, во дворе и за его границами, я так же получал кое-какую культурную информацию, кроме «наскальной живописи» аборигенов и мата, которым был просто пропитан воздух СМП. Населяли его дворы дети не самых «стахановки» настроенных  рабочих нашего цементного «заводика», либо огромного и загадочного Кирамзитного завода. Люди эти, все, как правило, здорово пили, и по этому в доме большинства наших товарищей по играм, не было не то что «Песняров», но даже и обычного телевизора, так как деньги родителей уходили в основном на загулы, запои и выходы из оных, которые в большинстве случаев были лишь «входы….».  Люди эти были сосланным со всех концов СССР рабоче-крестьянским быдлом. Не судите строго, но мне, как человеку, наглотавшемуся подобного ментального угарного газа, трудно быть более корректным по отношению к испускателям этого самого газа. Размышляя над этой закономерностью, я даже придумал шуточно-клиническое определение возникновения подобного образа  мыслей: «Синдром Шовиницше» (Syndrome Shovinietcshe). Быдлом, в данном случае, значит отбросами и без того, не особенно духовного социалистического общества, опустившимися людьми, с полным отсутствием культурных запросов и какой либо морали. Что же касается уже упоминавшейся «Pinocchio Plague»(Буратинная Чумка), то с нею они рождались, получив ее в дар от своих предков. Как правило, за алкоголизм, тунеядство, и асоциальный образ жизни, их в принудительном порядке отправляли куда ни будь, где они были бы менее опасны для социалистического общества, например в казахстанские степи поднимать целину. Здесь они были вынуждены жить и трудиться, а так как  заводить детей им запретить не могли, то во дворе, а так же за его приделами, мы с Робиком были вынуждены общаться с этими самыми детьми... Впрочем, от этих детей мы узнавали много интересного, в частности молодежный фольклор того времени, всяческие песенки и куплеты типа «Идет скелет, за ним другой, а кости пахнут анашей. Ах, анаша, ах анаша, ах до чего ж ты хороша». Или какие-то песни и куплеты про любовь. Этих песен я уже совсем не помню, помню лишь отдельные строки: «люблю тебя, хоть убей», «а из раны, на траву сочится кровь» и т.д. Или такую песню:
                Поехал я в деревню, к бабушке Варваре
                Отрезал ей пол сиськи.
                Она меня догнала,
                Все яйца оборвала.

                Сижу я за решеткой
                И думаю о том,
                Как дядю часового
                Прихлопнуть кирпичом.
               
         Да, в семьях этих несчастных детей, вместо музыки, были пьяные песни, про мороз-мороз, драки, матюги и даже убийства. Это была как раз та социальная прослойка, которая называлась дном, так как ниже, уже было некуда. Хотя кто-то сказал, что нет дна, куда не постучались бы снизу. Но, может быть этот стук, нам с братом все же удалось пропустить мимо ушей…. В городе, и в некоторых нормальных семьях СМП, эту публику называли Бичами, или Бичевой.  Помню, у нас были знакомые, хулиганы Дусики, мальчики лет пяти-шести. Дусиками их звали потому, что их маму все знали, как тетю Дусю. Они были, как и мы с братом, двумя братьями двойняшками. Но, в отличие от, нас они еще в дошкольном возрасте пахли пивом и сигаретами. В их лексиконе основными словами были пятистопные матюги. Однажды утром, наша Бабушка с обеспокоенным видом стала, куда то собираться. На наши с братом вопросы она сказала: «Тетя Дуся отравилась». Позже нам стало известно, что муж  тети Дуси, папа Дусиков, регулярно избивал жену и в эту ночь, не выдержав побоев,  тетя Дуся выпила бутылку уксуса…
      
        Ах да, собственно о музыке. В те счастливые времена, когда родители приезжали к Бабушке, что бы побыть с нами, начинались настоящие праздники музыки. Музыку крутили с утра до вечера, а когда родителям все это надоедало, и они уходили гулять, мы с бабушкой пели ее любимые песни. Бабушка любила петь народные песни «про любовь». Фаворитом у нее была «Ой цветет калина» и еще, какая то песенка, в которой были такие строки:
                Ты иди отсель желаннай,
                Душу мне не рви.
                А другую городскую
                Лучше полюби.

       Девушку-колхозницу, главную героиню песни, ее «желаннай», судя по всему городской малый, к финалу песни, бросает, здраво рассудив, что лучше ему поступить по совету своей деревенской возлюбленной. По этому песня завершается
Такими строчками:
                За деревнею береза
                Во поле стоит.
                А на этой, на березе
                Труп ее весит.
      
     Эти строчки, Бабушка пела с какой-то особенной интонацией, долженствующей отразить, видимо, страдания главной героини таким образом, чтобы слушателю было понятно, что и исполнительница не понаслышке знает, что значит труп брошенной девушки в конце народной песни про любовь… Мы с братом и сестренки, принимавшие участие в исполнении песен, всегда ждали этого момента с замиранием сердца, глубоко понимая отношение бабушки к ним и их содержанию. Но особое удовольствие нам доставляло не синхронное повторение вместе с Бабушкой последних роковых слов, а возможность некоторой вариации. Поэтому, стараясь копировать Бабушку в интонации, с такими же, как у неё, полными трагизма, минами, мы исполняли облюбованные нами варианты развязки. Например, я пел «А на этой, на берёзе, трубочка висит…», а Радик пел «… тумбочка висит…». Были и ещё варианты, но это уже не важно. Самым интересным была для нас  реакция Бабушки: надо сказать, что у этого куплета был повтор, и если в первый раз, Бабушка готова была списать наши «тумбочки» и «трубочки» за оговорку, то когда она слышала их второй раз, она легонько отталкивала нас руками, обиженно повторяя: «Идите, идите, а вы от меня!». Мы тут же на все голоса начинали каяться: «Бабушка, не обижайся, не обижайся, ба!», и Бабушка, конечно, прощала нас, но всякий новый раз, мы проделывали с ней тоже самое. Иногда, она отпрашивалась у нас куда-то на 15 минут и возвращалась через час повеселевшая, и какая-то совсем другая. Вот тогда, Бабушка брала  реванш за наше святотатственное отношение к её священной песне. Видя, что наша няня навеселе, мы тотчас обступали её и уговаривали что-нибудь спеть с нами; она не отказывалась, ложилась на кровать, по-мужски положив обе руки под голову:
     - Ну, чего вам спеть? 
     - Бабушка, давай про берёзу! – говорили мы.
     - Какую берёзу? – спрашивала Бабушка, задирая вверх подбородок. – Никакой берёзы.
     - Тогда про собачку, ба –  канючили мы.
     - Про какую ещё собачку? – бабушка махала рукой. – Собачка-говнячка!
      Эти её рифмы приводили нас в неописуемый восторг. Отсмеявшись, мы снова начинали приставать.
     - Бабушка, а про Чебурашку?
     - Какую ещё Чебурашку? – снова махала рукой Бабушка.
     - Чебурашку, Чебурашку… - не отставали мы, ожидая какой-нибудь очередной неожиданной рифмы. И словно отвечая на наши пожелания, Бабушка говорила, отмахиваясь от нас как от мух двумя руками:
     - А-а, ну вас…. Чебурашка-***шка.
    Это слово из трех букв, мы уже неоднократно слышали на улице.  Помню, однажды, за его повторение при родителях, я получил от мамы по губам, по этому, когда его, да еще в таком неожиданном прочтении произносила наша Бабушка, рифмуя  с  именем нашего любимого мульт. героя, мы начинали просто визжать от восторга и Бабушка получала новые призовые баллы в нашем отношении к ней, как к своей…. Помню, однажды, когда мы уже жили отдельно от Бабушки, я поймал себя на мысли, что мне не хватает ее общества на столько сильно, что если бы мама отпустила меня жить к ней, то я собрался бы в ту же секунду. Но уйти жить к Бабушке, отпрашивался не я один. Нашу тоску по ней, Бабушка, как будто чувствовала и тогда, вдруг появлялась на пороге нашего дома. Тогда  мы, как прежде, усаживали ее на диван, устраиваясь поудобнее рядышком с ней.  Погладив нас по головам, переведя несколько раз с шумом дыхание, бабушка вдруг тихонько чуть ли не шепотом запевала свою «Березку». Она знала, что мы ждали этого, она знала о нас все и о каждом в отдельности. А эта песенка была ее ненавязчивым напоминанием, о том времени, когда нам казалось, что нашим взрослым, нашим папой и мамой была она, наша «Баушка».
    
*Буратинная Чумка.- Психический недуг, распространенный в среде людей, простого физического труда, а так же среди людей  одержимых страхом потери высокого социального, или какого бы то ни было статуса. Выражается подменой чувства любви, погоней за  «пятью золотыми». По аналогии  с Буратино, продавшим  Азбуку ( «Слово было у Бога и Слово было Бог» ) за пять золотых («30 Серебрянников»(?))
* «Переболевших чумкой буратинной», строка вашего покорного Слуги и Работника из стихотворения «Преображение»:

                «…Пиитов тех, неисчислима рать.
                Переболевших чумкой буратинной.
                Строча, урча и впаривая липу,
                Она невинна, плотна и бесплодна…»