***

              ***

Лист, завсегдатай таверны с названием  ОСЕНЬ,
выпил с лихвой, краснеет, падает наземь.
Разве ему не плевать на эстетику сноба.
Разве ему убежать упоительных фобий
в эти моменты, когда заплетается след и язык-
здесь даже стон, даже крик, больше походят
на потуги что-то сказать.
Круг, еще круг, зигзаг на дыхании ветра
или на «чих»е его взлохмаченной дерзости-
танец листа . Его пьяную поступь каждый из нас
может увидеть и видит по-своему.
Бег по спирали с «янтарным» собратом,
и ни один не пройдет мимо злачного места.
Участь пропойц? Или судьба безразлично и нагло
крошит листы над обителью сонного города,
что подставляет ладонь тротуаров и площади,
чтобы подвыпивший смог отдохнуть, уснув навсегда.
Пейте листы! В каплях и плен, и тлен разложенья
на составляющие - на лоскуты и на клочья.
Позже на атомы, что позабудут о прошлом,
где существуете вы и таверна ОСЕНЬ.
   
           ***

Разлука.  Вытянутые руки во след ребенку.
Стон немой. Глаза с поволокой отчаянья.
Комок где-то на уровне солнечного сплетения,
что светится отнюдь не желтым.
Подставленное под дождь лицо,
которое щурится   от капель и слез.
Застыло дыханье – боязнь захлебнуться.
Пустота пробегает волнами с головы до ног.
Ты ничья. Не принадлежишь никому,
даже себе, тем более городу, улице, дому.
Ветвь, качнувшись в пределах твоего взгляда,
кажется чужой и враждебной.
Лист пожелтевший не вызывает в тебе
сочувствия. Ты ничья. Лист тоже ничей,
поскольку вы порознь.
Прохожий пытался понравиться. Но
статичный зрачок твой ему рассказал
о тщете намерений. Он  голову опустил,
и читает, листая, свои шаги.
Небосвод-пустыня. Облака-миражи,
а птицы-галлюцинации. Разница в цвете?
Я не об этом – слишком глубокие ямы пустот
во всех уголках  тела. То ли – черные дыры,
то ли – белые кратеры, разницы никакой.
Ты ничья. Тебя нет в окружающем мире.
         
           ***
Тонко… Разве Вы не были милым ребенком
где-то в далеком немыслимом РАНЬШЕ.
Где-то на шлюпке, что ищет порога,
чтобы пройти, и не броситься в бегство.
Милым таким, как зарница весною,
хоть и заложница хмурости неба.
Милым, как если б однажды в пустыне
зверь умилился своим потомством.
Разве Вы не были? Были ведь? Точно?
Хмурили брови, ища участия
в том, что написано общей болью
на полотне пресловутой вечности.
Сколько – не спросите. Сколько во времени
Вы улыбались кровавым пятнам –
росчеркам красным, разводам, потекам –
впаянным в эту   панель штрихами…
Милым, немного смущаясь того,
что позабыли напрочь об осени,
и о весне брызжущей зеленью,
сравнимой, быть может, с вкрапленьями водными
из ломаных линий ручьев и проталин,
между « вчера» и «сегодня» просроченных.
Милым, поскольку не НАСТОЯЩЕЕ
стыдней наготы. И смраднее ночи,
крыл воронья, сгустков из ада.
Только теперь почему же напуганы
милостью той, что светились ранее.