1-ое апрель никому не верь

                ***

 1-ое апрель – никому не верь


Долго длится земная история,
Год за годом сменяя обличье.
Протяженностью – в целую ноту.
До мажор, может быть, ля минор.
Голос, сдавленный арией «Глория»,
В ста зажимах подстреленной дичью,
Словно бабочка в кокон замотан,
Пал на скалы…
За окнами вздор,
Две собаки, тройка прохожих,
Минареты столбов и сиянье
Опрокинутой лужи в огнях.
Стук железных трамваев положен
На отрывистое маршированье
Сапогов в андеграунде дня.

От грозы упадут две смоковины.
Что прошло – не окажется белее.
И не будут ласкать тебя месяцы
Или два, или год напрокат.
Сон на сына падет обескровленно.
Гулко эхо в Никольском соборе.
Троеперстием высчитав лестницы,
Задавая вопросы, навряд,
Ты дождешься мольбы у Оранты,
Став на горло личного голоса,
Наступая на логово хищника,
Ты отброшен за тыльный редут.
Ждут тебя на кругах своих дантовых,
Где в десне горизонта лес розовый.
Ждут тебя морские булыжники.
Ждут тебя на кругах, подождут…

Сушит весла Харон, ожидаючи.
Ждет тебя виноцветное сари.
Ждут тебя легкокрылые пташки.
Ждут тебя сандалеты и мирр.
Серый Питер в тумане над заячьим.
«Херши-кола» зависла на шаре.
И снует муравейник в Апрашке.
И так страшно выглядывать в мир.
Чистоплюйно ходить по заплеванным,
По закованным улицам города,
Вдоль канала по струйке асфальта,
Наблюдая, как чайки клюют
Лебедь белую. Люди заклевано
Сторонятся друг дружку от голода.
Чуть слышны мариинские альты.
Души вылизал бакс-лизоблюд…

Скрылся в омуте Ангел со шпиля.
Не притушены речи в квартирах.
Что закурим при встрече, маэстро:
«Лаки-страйк» или мох-«Беломор»?
О, найдите мне яблоко Тиля!
Бросьте сладости детям и сирым.
Напоите их «Фантой» и «Фестой».
Отнимите у черни топор!
Дрожь в коленях уняв до усмешки,
Ты войдешь в пространство Ди-Рака,
Не питая излишних иллюзий.
Где ползет перспектива на глаз,
Где ферзя превращается в пешки,
Где нельзя, невозможно заплакать
И качаться в амстронговском блюзе,
Как в рапиде качается вяз...

И, нагнувшись, с горы Ерихона
Трубы шепчут в уши напевы
Про любовь, что еще остается,
Про любовь, до банальности текст…
И проступит сквозь лимфу икона.
И голубка усядется слева,
А направо в ключицу упрется,
Как весло в уключины, - крест…
И, вздувая жилы и волю, -
Только в гору, где снег серебрится,
Где достаточно белого света.
Там растянешь на кости хребет.
Боже праведный!
Боже! Доколи?
Только в гору, где ждет голубицу
Тот, по Ком нескончаемой пьеттой
Паства плачет две тысячи лет…

Только в гору, где самое главное
Удержать на тропе равновесие,
Вспоминая съемкой обратною
Эпизоды из жизни своей.
Вниз не смея взглянуть мелкотравное,
Где пожары съедаются плесенью,
Где в аду вечный шах – будто пат в раю.
Пропасть манит, но высь – посильней!
Где слово Твое…

И «слово» то, что рождено открытым ртом…
Задавленность сознанья – отметка страха.
Вот метка на пчелином улье и, потом,
Вот метка топора на струпьях плахи.
Хамелеон в окраске тигра прост.
Мост не падет под резонансом боли.
До толи нам, когда в душе нарост?
И сердце по ночам в раздумьях колет.
Чулан неведомостей в облаке тумана.
Мы пробираемся, не чуя храпа строф.
На нас – три метра кожи Элефана
И беспрестанное бренчанье дутых слов.
Сова Минервы стереглась и, канув,
В ночи упала первая звезда.
Разгневанные мифы великанов,
По-лилипучьи пялили глаза…

И стол в пространстве кухни-трехходовки.
И чашка чая на клеенке той.
И белый телефон-горбун. И гарь духовки.
И календарь, и стук часов слепой.
И шум воды по трубам водохлёба.
Лиловый край небес
И стройка за окном.
И крови вкус от воспаленья нёба.
И память о кресте
И Кто – на нем…
Все это так, но мир, конечно, проще.
Придет в сиянье утреннего дня.
И все забудется…
Remember…
Прополощет
Белье сознания.
И все – фигня
Покажется перед улыбкой
Дочери моей
В сиянье дня…
В сиянье дня…


                (1 апреля 1994 г.)