Дай по уху!

                Моему отцу Виктору Васильевичу Беляеву посвящаю


     «Мам, дай сковороду», - радостно крикнул Витька с порога, - «сейчас мясо жарить будем!» Шел первый год войны. В рыбловском лесу двух лошадей бомбой убило. Валялись, как рыжие копны на белом. А мальцы – Петька да Витька,16 да 14 лет, растут, им война – не война – жрать подавай! Вот и надумали: «Ну и что с того, что лошадь? Вон в сельпо до войны и кровяную, и конскую колбасу продавали. Значит – съедобное мясо лошадиное». Взяли пилу – двухручку и с санками, ночью, когда не стреляют, – за мясом. Чисто – партизаны!
Отпилили то место, откуда хвост растет, и – назад. А мать – ни в какую: « Не дам сковороду поганить!» - и все тут. Больная лежала – в спину вступило. Ну, как ей докажешь, что животы с утра до ночи урчат от свеклы этой проклятой? Даже снег за сараем уже красный весь. Нинка, сестренка, с печки слезла – интересно стало, чем дело лошадиное закончится.
Петька нашел где-то тарелку от весов, вместо сковороды, настругал мяса, будто щепок для печки – морозы стояли за сорок, нарезал луку, посолил чуть – соль, слава Богу, еще была и – в печь. Как же вкусно запахло! Сколько могли, ждали. Но ведь известно – горячее сырым не бывает, а значит, готово. Наелись, что называется, от пуза! Без хлеба, конечно, так.
   Александра – так звали мать, от соблазна, сколько могла, крестилась. Набожная, а время было – то ли пост, то ли еще чего, не знали ребята, в школе этому не учили тогда – крестилась, крестилась, да и попробовала. Мясо как мясо, только приготовить бы повкуснее – в чугунке потомить. Так потом и делала. И в тот день, когда погнали немцев со старицкой земли наши голодные солдатики, накормила Александра целую ораву этой конинкой из чугунка, только опять без хлеба.
    А иногда и с хлебом ели. Хлеб немцы с пекарни себе возили на машине, которую Витька с Петькой на перекрестках караулили. Пока машина поворачивала, кто-нибудь из них запрыгивал в кузов и бросал буханки в сугроб. А потом, когда машина отъезжала подальше, подбирали. Когда найдут, а когда нет. Может, и их кто караулил? Знали ведь, что машину немец сопровождал. Но то ли он не видел такой беспредельной наглости, то ли не хотел видеть – не поняли этого братья до конца дней своих. Он, этот немец, даже иногда сам им хлеба давал, но это когда они напросятся разгружать машину. Видно, и среди зверей люди попадаются.
    Вот и не знали пацаны, кто такие, эти немцы. На прошлой неделе побежали к Ритке – была у них подружка, такая же пацанка, около монастыря жила, да не нашли дома. Бомба, как прицелилась. Нашли Риткину ручонку почерневшую, недалеко от воронки, да от коровы кровавые клочья на кустах. Только при чем тот немец? Непонятно им было.   
     Иногда приходила Катерина – сестра матери с малюсенькой Валькой, и та просила: «Дай пя!».  «Пя» - это по – валькиному – мясо. А то начнет ныть: «Дай по уху!» Что за надобность такая у Вальки, долго не могли понять. Оказывается, пороху она просила. Видимо, кто-то из пацанов дал его ей попробовать на вкус, вот она и запомнила. Порох-то сладковатый, хотелось девчонке вкусненького, а сахара не было.
     Не знали еще тогда ни Петька, ни Витька, ни маленькая Валька, что не увидят они своих батек больше никогда, погибнут они на войне, и что дом их сожгут немцы, и что придется им ютиться в баньке. Не знала и Александра, что жить ей в этой баньке придется до восьмидесятых, покуда дочь ее, Нина Васильевна, не заберет к себе доживать. Не знала и Катерина, что доживет она до глубокой старости в заботах своей Валентины, аж до третьего тысячелетия, а дочь ее до сыта будет есть варенье и пить чай с конфетами, напрочь забыв вкус пороха. А Витька так и не узнает, что у его дочки в  собственных магазинах колбас будет продаваться под сто сортов, кроме, конечно, конской. Да и лошади-то будут к тому времени большой редкостью…
         А пока война только начиналась…