В лакея нужд утверждения тирании... Карнавальный г

попурри на тему Лейдермана и Липовецкого, составителей учебника "Современная русская литература ХХ века".
Елена Сомова
***
В лакея нужд утверждения тирании
Можно вырасти, не обязательно им родиться,
Чертыхаясь на геополитика, лица
Подносить к семицветику дальтонии.

Паркетное творчество безыдейно.
В оглупленьи пингвинов участвует гений.
Рупор кушает утренние котлеты
И грассирует шелк по квадратикам света.

Не попадись на тарелку котлеткой
К выхухолям алладиновой метки –
Висни в пространстве корабликом детства, -
Жизнь – Пеппи Лотты смешное наследство.
2010, 8 мая


Карнавальный гротеск из книги "Незримая сила"
***
Задыхается интеллект в моровой норе,
Так охота на нем прокатиться квакалкам милым:
Все подскакивают, любопытные, ищут силы
Как бы им подстроиться поскорей.

Уж красивы, пытаются быть умней,
Но никак не забраться в гору — ласты мешают,
Космогония сквозняков так и тянет в клей —
И так хочется узнаваемым быть, ну хотя бы только ушами.

Бедный хлюпик, ангельский интерес,
Мудроватых очков лисички к углам височков.
Бестолковщина ценит глушь и тупь: уголочки,
Где бы ей продолжить ласковый свой ликбез.


Шкурам
Чешуйчатость повышенна у шкур.
Лгут айболиты, будто аллергия.
Это от жадности у них и летаргия,
И погань лап. От пошленьких брошюр
Не оторвутся, не поднимут глаз —
Как уронили — так и засыпают,
Плевки их многослойные не тают,
И взгляды — как табло у хитрых касс.
Шкурята их с пеленок знают счет —
Вместо пустышек — микрокалькулятор, —
Сосите, дорогие. Стимулятор
Заменит молочко, железо, йод.
И это вам, шкуровый ваш квартет,
Банкноты логику диктуют неотступно,
Народные любимцы, хор преступный,
Все блага — ваши, ваш авторитет!


Регенерация
Хочу вписаться органично
В постперестроечную рыночную экономику,
Вот изучу физиогномику —
Прочту свои хорошие стихи публично.

Двойное зрение — не лялька вам,
Его не спрячешь за очками, даже темными,
Не сунешь в файл, сферически объемными
Картинками не смоешь. Взгляда мягкого
И не найдешь — сухариком подавишься

От подловатых действий каракатицы
В привычной всем общественной сумятице,
С которой дружно дурью маешься
И делаешь видок, будто стараешься,
На самом деле же ты думаешь о прибыли
На собственный карман, где вовсе выбыли
Все рублики — всегда вот так — успели же.
Над пропастью поймает разве Сэлинджер.

В Москве иль на Камчатке, семгу кушая,
Не трансформируйте мой жанр в идеологию,
А угостите свеженькими грушами.
Я не модель мудрейшим нашим скептикам,
Не жертва их могучей диалектики.
Мне скучно постигать их тупологию
И разворачивать ее в хренодилогию


***
Не будем тратить денежки,
Не будем тратить жизнь,
Пусть целая валяется —
Оставь и отвяжись.


Человек
Пушистость апельсинового света
В прозрачной ясности небесной синевы:
Мой друг, фонарный столб, твой взгляд аскета
Мне близок и понятен. Крах страны.
Роднее столб, компьютер, портсигар,
Чем человечек голенький такой —
Ноль, грустный ноль в отрепьях, а не стар, —
Чего-то пыжится, растрепанный и злой.

Ему пушистость видеть не дают
Насупленные брови. Лезет в танк.
Бомбить вражину. Накрепко плюют
Начальственные монстры, подлый ранг.
Из танка видит он родную твердь,
Фонарный столб — бетонный буржуа.
Танкистка-мать, танкисточка-жена
И выводок танчат. Голь, грязь, рвань, смерть.

Российский вид. Березовый рядок.
Бронедушистый ежик-уголек.
Был человеком. Стал и зверь, и гад.
Никто, товарищи, из нас не виноват.


***
Что с ними делать, злыми и босыми,
Ущербностью стремящимися на кол,
С пустым бокалом совести, — инаков
Их мир, где нет ни отче и ни сыне.

Им Бога нет, а есть лишь кнут и пряник,
Любовь у них под ложечкой истерлась,
И с малых лет в глазах туманом вянет
Мечта, которая не радость и не новость.

Громоподобным веществом ответа
Расколотый их мир соединялся
В мелованный сквозняк на грани тьмы и света,
С квадратной логикой аскета,
В которой бесовство надломленно смеялось.


***
Снежинок порванные звенья
Стремились к нижнему пределу,
И выпирающим растеньем
Стояли люди в воскресенье.
Стояли явно все по делу —
Автобусы не тормозили:
Иль экономия бензина,
Иль просто лысая резина.

Лавины снега умывали
Толпу людей на остановке.
И издевательски трамваи
Изображали подвиг ловкий —
Гремели мимо-мимо-мимо —

Мышам приблудным отдавили
Все внутренности некрасиво —
Бежать за ними нету силы —
А с неба лило-лило-лило.

Снежинки все соединились
В толпу людей на остановке.
Все ждали Бога. Божья милость
Им уготовила морковки.
Снеговиками добирались
Домой почти что по-пластунски,
На утро на работу рвались,
Но объявили грипп по-русски.

Микробов порванные звенья
В один квартет объединялись,
Мгновенно размножаясь, мялись
На слизистой. Писали перья,
Скрипели стулья айболитов,
Волнообразно респиратор
Соединял снежинки в кратер
Рта, говорящего молитвы,
Точнее — клятвы Гиппократу,
Снеговикам родному брату.

А после — снова остановка,
И в переполненной маршрутке
Давили внутренности жутко, —
Рабочий рейс. Моя Покровка.
И только памятник Максиму
Откинув плечики, держался.
Потомки скрюченные спины
Друг другу целовали. Братство.


Смотр.
Я мягко поперхнулась в микрофон,
Пока меня вопросил графоман
В то время, когда лил телеэкран
В прямой эфир под событийный фон
Старехонькие новости про наш
Нижегородский Волго-Окский край,
А где-то рядом был пирожный рай
И мне его хотелось откусить.

Братву колбасило под этот антураж:
Музейных мымр ходило сотни две
По плинтусам — все ближе к стенам и
Вмурованных навеки в стены те.
Подпрыгивали линзы — вот пассаж —
От счастья быть в середке, как морковь
В салате головой, мозгами — в бровь —
Недосолено. Поварам — расстрел.

Читавшие вполголоса стихи
Чихали после — шашки дымовой
Не замечал никто. Над головой
Лил потолок. Все были так тихи —
Дремали в моровой своей норе.
Я постучалась: не открыл никто.
В скафандрах снов сидели мэтры все —
То памятники в мраморном пальто.

Один на пейджер бросил: «Грелки — в стол!»
Другой — из бронзы — был немного гол —
Хоть не монгол, но видно погулял,
В японскую деревню заезжал.
Теперь вопросом режет без ножа,
Прибыв из бани прямо на осмотр,
Пардон, на смотр поэтов, конкурс-фарс.
Но лучше было бы слетать на Марс
Или, к примеру, Дать немного Нотр.

…-…
Когда бы шушера узнала где сидеть
И надрывать голосовые связки,
Где можно так зубным капканом лязгать…
Кто когти точит, приготовив плеть
под гажьим соусом,
легко скользнет в сортир,
и чешую пригладив, просмеется
дешевой фразкой. Дурь мелодий льется
в ложь микрофона, засоряя мир
цитатами безграмотных пустот
в дремучих мудроплясах грамотеев.
Бредо-логично измеряя и потея
притом,
официоз блестит нутром.


***
От непроглядной тупости спаси
И злобного вреда непонимания,
Спаси в минуты высшего познания
От стен людских. Да, им не донести
От света горнего. Сражаться с ними — смерть,
Забьют вопросами, ответов не понять им,
Не дотянуться. Им в бредовье вмятин
Искать понятности, над логикой корпеть.

Так хоть не лезли бы мне поперек пути,
Перерождая памятью о смысле
Мой высший смысл, в котором лишь повисли
Их уши-трубочки, — попробуй убери.
Попробуй не растрачивать себя
На ясность одуванчиковой оды,
Понятной всем. О, капелька свободы,
Войду святой молекулой в тебя.