Двадцаткин

Многие люди ездят в троллейбусах. Каждый день в один и тот же троллейбус №20 красного цвета входит тысяча пар ног, совершенно непохожих друг на друга – туфель, шпилек, кед и ботинок, грязных, чистых, приплясывающих, волочащихся, просящих каши и сытых. И у этих людей (которые в ботинках, шпильках и прочем) не только носки разные.

Товарищ Двадцаткин – ведущий специалист по психологическим делам. Это с виду он полностью поглощен пыхтением, скрипением и грохотанием дверьми – на самом деле он размышляет.

На задней площадке – мужчина с усами и чемоданчиком. Никто не знает, но он только что защитил диссертацию на тему «Психология активности». Да, да, он тоже не ожидал. Он молчит, не улыбается совсем и покачивается в такт движениям троллейбуса, а в голове у него – триумф и праздник.

Женщина в черном, сидящая у окна, едет на встречу с любовью своей бурной молодости, неожиданно объявившейся письмом в ее электронном почтовом ящике. Она переживает, что опрометчиво согласилась на встречу после стольких лет, солгав мужу какую-то ерунду. Сердце в ее увядающей груди бьется чаще обычного, а перед глазами проносятся воспоминания, вызывая у нее смущенную улыбку.

Возле кондуктора – румяная девушка. Неделю назад у нее был романтический ужин с любимым, а ровно через 3 часа 17 минут она обнаружит, что ждет ребенка. Она и не подозревает, что едет в одном троллейбусе со своим будущим свекром, сегодня уже доктором психологическим наук!

Полный мужчина, занимающий полтора сиденья сразу, очень любит кексы с изюмом и думает о том, что именно такой ароматный кекс находится в данный момент в его сумке. У него текут слюнки, и чуть слышно урчит в животе.

Длинноволосый парень с гитарой у двери едет на репетицию. Он только что бросил курить, но соблазнительный запах табака от мужчины слева побуждает в его голове крамольные мысли.  Через 4 остановки на улице Думенко он выйдет из троллейбуса, случайно оставив на сиденье коричневый медиатор. Пройдя по аллее, он ненароком столкнется с девушкой, которая через 15 минут сядет  в тот же троллейбус, идущий обратно, на то же самое сиденье, и найдет медиатор. Через 5 недель девушка, счастливая обладательница классической акустической гитары «Stagg», поедет домой на этом же троллейбусе.

Троллейбус №20 видал и не такое. Он ухмылялся и подстукивал мотором одному музыканту, напевающему в час-пик себе под нос: «Бабки едут на Сенной… ша-ла-ду-да… И я становлюсь почти худо-о-ой!..». О, как они друг друга понимали!

Довольно скучно быть троллейбусом. Никакого разнообразия – одни и те же дороги и остановки, ты как будто одет в электрическую уздечку. Даже трамваям – и то не так скучно: в них иногда музыканты выступают, а в троллейбусы даже бабку с «Советской Кубанью» не пускают. Иногда для разнообразия Двадцаткин бунтовал: начинал дымить мотором, чихать, глохнуть, отказываться открывать двери. Тогда к нему проявляли больше внимания («Что за чертовщина?!» - негодовала водитель), высаживали всех и везли в троллейбусное депо №2 (Двадцаткин про себя называл его дуплом). Там его осматривал главный механик, которого троллейбусы прозвали доктор Неболит. Мне кажется, только он по-настоящему понимал троллейбусы и их нелегкий труд, они были ему как дети родные. Поэтому Двадцаткин и симулировал обморок. Но часто такое проворачивать тоже было нельзя, потому что Неболиту попадало.

Кондукторов Двадцаткин много перевидал. Они тоже были хорошими, просто уставшими людьми. Их мысли Двадцаткин очень хорошо понимал: они думали о доме, о внуках (чаще это были пожилые женщины), о водке (часто), о том, заметил ли кто-нибудь, что у нее новая прическа, о зарплате, о симпатичном водителе (и такое бывает!). Молодые кондукторши мечтали о том же, о чем молодые пассажирки (о принце на белом коне, о Франции, о миллионе белых роз), но все думали о них в первую очередь как о кондукторше и очень редко – как о женщине. Самым любимым у Двадцаткина был кондуктор Бородатый. Хоть жизнь у него была и нелегкая, он относился ко всему с юмором. Когда ему показывали проездной, он говорил так добродушно: «Ну, в жизни вы намного красивее!», или: «А вы с первого курса похудели!», или: «Хорошая фотография!».

Двадцаткин отчаянно мечтал, мечтал вечерами, когда ему надоедало думать мысли людей. Троллейбусам это вообще-то несвойственно, но ведь и не стала бы я писать об обычном троллейбусе! Над ним всегда была паутина электрических проводов, дающих ему питание через длинные рога. А сквозь нити можно было увидеть городское небо – розовое и фиолетовое, скрывающее звезды где-то вдалеке. В воображении Двадцаткина рождались великолепные картины, как на пустынном участке дороги он одним движением колес отрывает рога от паутины, взмахивает лопастями и устремляется вверх в вышину ночного неба, оставив внизу разорванную, брызжущую электрическими вспышками, сеть. Он представлял негодующее лицо водителя, отмахивающегося от конфеток, которыми он питался, беспорядочно летающих по кабине; кондукторшу, пытающуюся поймать на лету разлетающиеся билетики, двух-трех случайных пассажиров, вцепившихся в сиденья.

Двадцаткин взлетал выше и выше, разминая закостеневшие лопасти, отбрасывая с лобового стекла бестолково болтающиеся рога. Это был его бенефис, его свобода, его небо. Он летал над городом, там, где он никогда еще не был, куда не была еще протянута троллейбусная сеть. Он увидел, что в городе есть парки, и как прекрасны мысли людей, гуляющих по ним, он увидел здание суда и подумал, здорово было бы на него приземлиться, распугав там всех. Он увидел родное «дупло». «Какое же маленькое оно на самом деле, – подумал Двадцаткин с нежностью, – а в детстве оно казалось мне целым миром». Он увидел Неболита, выходящего из ворот с одной из хорошеньких кондукторш, и понял, почему из механик стал таким романтичным в последнее время.

Двадцаткин захохотал, представив, как люди на остановке «Вокзал Краснодар-1» ждут-не дождутся двадцатку. В его руках была вожделенная свобода, он мог никогда и не возвращаться на проклятую работу, а Дупло вместо него выпустило бы пару новых троллейбусов, блестящих послушных болванов. Двадцаткин как раз размышлял, как быть с экипажем, который, кажется, не желал свободы, когда почувствовал, что слабеет. Это произошло так неожиданно, что он стал рывками опускаться на площадь перед памятником Ленину, от усталости ничего не соображая.

Грохот бесславного приземления был последним, что Двадцаткин услышал до того, как очнулся в Дупле, в своем любимом амбаре, от того, что Неболит его чем-то щекотал. Из его укорительного жужжания Двадцаткин понял, что экипаж в составе водителя, кондуктора и пассажиров, позорно солгал, дав показания о том, что водитель, не справившись с управлением троллейбусом, выехал на встречную полосу и ударился об руль, чем и заслужил свой синяк (на самом деле это конфета его приложила!). Состояние остальных было объяснено посттравматическим шоком. Услышав это, Двадцаткин поджал губы.

- Всё, - сказал Неболит, - как новенький! Можно на маршрут выходить!

Двадцаткин уныло поплелся к воротам дупла, волоча колеса. Другие троллейбусы смотрели на него укоризненно и качали головой.

Но вскоре все всё забыли, и стало всё по-старому: и дороги прежние, и лица всё те же, и бабки, и Сенной, и Бородатый, и неизменное неуважение автомобилей, и благодарность студентов, и насмешки новых троллейбусов, и водка кондукторов, и конфетки водителей, и оголенные провода над дверьми выхода, и симуляции обмороков, и Неболит, вечно влюбленный. Все так же мечтал о свободе Двадцаткин,  всё так же хорошо понимал людей, подхихикивая иногда, а помочь ничем не мог.

«Я тоже всегда хотела стать психологом, - со знанием дела сказала ему Семерка. – Вторым образованием, да. Но вот всё как-то времени не хватает…».

«Аминь!» – сказал Двадцаткин и захохотал.

«Псих…» - пробормотал Ёжик в тумане.

Осень 2009 - 8/05/10