День освобождения

Март. Ярко солнышко сияет
На небосводе голубом.
Верба сережки распускает
И слышится далекий гром.

Но не гроза то громыхает,
То, близко фронт - гремят бои.
И каждый страстно ждет-желает,
Чтобы скорей пришли свои.

От нетерпения сгорая,
Мы ждем, но люди говорят
О том, что немцы отступая,
Расстреливают всех подряд.

И  так, уже почти три года
Мы с каждой ночью, с каждым днем
Ждем Красной Армии прихода
Иль смерти, хоть ее не ждем.

*

И вот, однажды, среди ночи
Раздался в дверь входную стук.
В испуге мы раскрыли очи -
Кто там за дверью, враг иль друг?

Соседка Варя вышла в сени.
Мы ждем, дыханье затаив,
Пытаясь дрожь унять в коленях.
Спросила: "Кто?" Ответ: "Свои.

Скорее открывай, мамаша!"
Речь русская! И в темноте
Крик тети Вари:
 - Лиза, наши!
За дверью:
 - Ваши, но не те...

Мы власовцы. Откройте двери!
Эти слова, как гром с небес!
Слыхали мы, что эти звери
Похуже немцев и СС.

Спросила мама: "Что вам надо?"
Они: "Немного отдохнуть."
- У нас нет места. Я бы рада...
- Мы лишь присядем где-нибудь.

Она отказывает снова.
Тогда они сказали ей:
- Сейчас мы выведем корову
И заведем в сарай коней!

А вам в окно швырнем гранату!
Мы это сделаем, поверь!
И разнесем всю вашу хату!..
И мама им открыла дверь.

Они вошли, все осмотрели.
Сложив оружие на пол,
Достав еду и сняв шинели,
Все сели в комнате за стол.

А мы на кухне затаились
И про себя, в который раз,
Святому боженьке молились,
Чтобы он нас от смерти спас.

Они сидели, пили, ели
Без разговоров и без слов,
А мы по очереди в щели
Смотрели на своих врагов.

Их было пять, все молодые,
Примерно всем по двадцать лет.
Блондины, очи голубые.
Красавцы - хоть пиши портрет.

Чуть больше часа посидели
И поднялись из-за стола.
Тут тетя Варя осмелела
И к этим власовцам вошла.

Там на столе коптила лампа.
Спросила, убавляя свет:
- Куда вы едете?
   - На запад.
- А кто вас ждет там?
   - Только смерть.

- А дома мамы ваши плачут
И ждут, что сын придет живой.
Переоденьтесь, мы вас спрячем.
Потом отправитесь домой.

- Нет, так сложилась доля наша.
Здесь нет для нас родной земли.
За все спасибо вам, мамаша.
Прощайте! ... и они ушли.

И мама дверь без промедленья
Закрыла на крючки скорей.
Лишь тут поверили в спасенье...,
Но было жалко тех парней.

*

Проснулся рано, до рассвета.
Хоть солнце в небо не взошло,
На стенке вижу блики света
И телом чувствую тепло.

То мама затопила печку.
Продрал глаза, прочистил нос,
Оделся, вышел на крылечко.
На почве небольшой мороз.

Замерзли лужи, комья грязи,
А днем вчера текли ручьи.
И выйдя, я услышал сразу,
Что что-то в городе урчит.

Не стал напрасно время тратить
И пошагал тихонько в центр.
Он был от нас через три хаты,
По нашей улице, в конце.

В местечке площадь есть большая.
Гляжу, там множество машин.
И немцы между них шныряют,
Гул, дым и в ноздри бьет бензин.

Отъезд готовился со спехом -
Тот что-то грузит, тот кричит.
Грузовиков с закрытым верхом
Всех больше, есть и тягачи.

И все построены в колонны.
А с ними рядышком, в саду -
С большими окнами вагоны,
Но на резиновом ходу.

Я, наблюдая за всем этим,
По краю площади ходил
Вдруг "фриц" один меня заметил:
- Komm her! - и пальцем поманил.

Он влез по лесенке в машину
И начал что-то в ней искать.
А я лишь видел его спину
И думал, как бы убежать.

Но все стоял, дрожа со страху,
Своей прогулке уж не рад,
И сожалел, что так дал маху...
Что он там ищет? Автомат?!

Спустился немец вниз, как с неба,
Найдя искомое на дне.
То были две буханки хлеба.
Он тут же протянул их мне.

Был немец тот не очень страшен,
Немолодой уж, с сединой.
Я взял, а он рукой мне машет -
Мол, поскорей иди домой.

А я и уходить боюся.
Зачем он хлеб мне отдает?
И мысль:
 - Как только отвернусь я,
Он тут же в спину мне пальнет.

И все ж пошел. Куда деваться?
Другого выхода-то нет.
Уж отошел шагов на двадцать
Он все стоял, мне глядя вслед.

Для нас все немцы были звери,
Но этот - странный был фашист.
А может быть он в бога верил?
А может был он коммунист?

Зачем он дал хлеба мне эти?
Чтоб я молился за "гостей"?
А, может быть, в предверьи смерти,
Он вспомнил собственных детей?

Хлеб был пшеничным, мягким, свежим.
Но за последних пару лет
Краюшки видели все реже
На нашем кухонном столе.

Такой хлебец пекли евреи
Без формы, прямо на поду...
Я шел по кочкам все быстрее,
Неся бесценную еду.

Забыв недавние тревоги,
Я радостный домой спешил,
Но дома, прямо на пороге,
Мне мама охладила пыл:

- Ты что ж решил меня в могилу
Свести? Где шлялся, паразит?!
Уж лучше бы она побила,
От слез ее - душа болит.

- Повсюду немцы, пушки, танки.
Тут лучше спрятаться в подвал,
А он... Заметила буханки
И медленно: "Ты где их взял?"

Я рассказал ей все сначала.
Она просила повторить.
Потом меня к себе прижала,
Шепча: "Тебя могли убить".

И, успокоившись, сказала:
- Один хлеб бабушке - бегом!
(Она в ночь с нами ночевала,
А днем шла сторожить свой дом).

Жила она неподалеку.
Пока на улице мороз,
Я не ленясь, в мгновенье ока,
Одну буханку ей отнес.

*

Земля оттаяла немного,
Полпуда грязи на ногах
И мама мне сказала строго:
- Чтоб со двора мне ни на шаг!

На нашем погребе дорожка -
Клочок уже сухой земли.
Погреться на тепле немножко
Из норок вышли "москали".

Такие красные букашки.
У них две точки на спине.
Их эти черненькие "глазки"
Всегда мелькают по весне.

Я наблюдал за "москалями",
потом по погребу шагал
И как солдат, махал руками,
Пел песни - все, какие знал.

"Мы войны не хотим,
Но себя защитим,
Оборону готовят недаром.
С нами сталин родной,
Он железной рукой
За советскую Родину встанет..."

Мать оборвала мое пенье,
Отвесив парочку шлепков.
На этот раз на разъясненья
Она не стала тратить слов.

Сказала строго: "Марш до хаты!
Ты нынче доведешь меня!".
А тут во двор к нам три солдата
В немецкой форме на конях.

Они по быстрому спешились.
Весь низ шинелей был в грязи.
И в нашу хату "завалились"
С поклажей, что с собой везли.

Достав бутылку и закуски,
Они поспешно стали есть.
Двое парней, видать, из русских,
А третий "фриц" - лет сорок шесть.

Те двое ели все, как дома,
А немец больше пил, чем ел.
И он от выпитого рома
Довольно быстро захмелел.

Полез в карман и из блокнота
Он фотографию достал.
Показывал детей на фото
И по-немецки лопотал:

Es ist main Kinder, meine Frau,
Что-то про Гитлера кричал.
Потом закрыл лицо руками
И, как ребенок, зарыдал.

И в это самое мгновенье,
Как вихрь влетает на крыльцо
Сын тети Вари - "рыжик" Женя -
Глаза блестят, горит лицо.

И сообщает новость сходу,
Да так, что аж звенит в ушах:
- Там наши танки за заводом!
Я сам там видел красный флаг! -

Двух власовцев, как ветром сдуло.
На лошадей - и марш вперед!,
А немец соскочил со стула
И что творится - не поймет.

В шинели грязной и тяжелой
Он на коня не может сесть.
Достал кинжал, обрезал полы,
Но все равно не может влезть.

Сын тети Вари - Анатолий,
Ему пытается помочь.
Не потому, что сердоболен,
Хотел, чтоб "фриц" уехал прочь.

А средний сын ее Сережка
Пошел в сарай, схватил топор,
Кричит: "Сейчас ему поможем!"
И рвется с топором во двор.

На нем мать с бабушкой повисли
И ублажают "петуха":
- Сережа, выбрось эти мысли!
На душу не бери греха! -

Кажись, с четвертого захода
"Фриц" влез и съехал со двора...
А мы, приветствуя свободу,
Кричали шепотом "Ура!"

*

На улице грязь поколено
И тишина стоит кругом.
через дорогу тетя Лена
Кричит: "Что слышно?" "Ничего".

А муж ее - дядя Яроша
Решил дорогу перейти.
И в зимних валенках, в галошах
Завяз в грязи на полпути.

И в это время показался
На улице советский танк!
Дядя Яроша растерялся.
Пришлось ему идти ва-банк!

Хоть были новые галоши,
Но он махнул на них рукой
И без галош дядя Яроша
Помчался в валенках домой!

Остановился танк у хаты.
Никитична совет дает:
- Якщо вин буды тут стриляты,
То шире видкрывайте рот!

Все наши тут же рты раскрыли.
Всех оглушил мотора гул.
поскольку про меня забыли,
С крыльца я тихо улизнул.

Танк был громадный - вровень с крышей.
Все сотрясал его мотор.
Чтоб лучше видеть все и слышать,
Я влез на каменный забор.

На башне танка люк открылся,
О чем я и мечтать не мог!
И тут же в люке появился
В танкистском шлеме паренек.

Он вправо влево оглянулся,
А я ни жив, ни мертв стоял.
Меня увидя, улыбнулся,
Но ничего мне не сказал.

Вдали за речкой, вверх по склонам,
Как муравьи перед дождем.
По огородным черноземам
Бежали немцы напролом.

Танкист пригнулся, люк закрылся.
Танк влево башню развернул.
Потом ствол ниже опустился
И он из пушки громыхнул.

От грома я слетел с забора.
Оглох - забыл разинуть рот.
А танк, проехав метров сорок,
Надумал делать разворот.

Да, улица Франко Иванка
Была нормальной для села,
Но для такого чудо танка
Она чуть-чуть узка была.

Натужно заревев мотором,
Танк все же сделал разворот.
Но вместе с каменным забором
На метр подвинул огород.

И он в райцентр помчался прямо.
А где был сделан "пируэт"
Осталась на дороге яма,
Как памятник, на много лет.

Танк быстро за домами скрылся
И наступила тишина.
Где наши? Может сон мне снился?
А может кончилась война?

Час, два... ни немцев нет, ни наших.
И негде справку навести.
А на дороге грязь, как каша -
Нельзя дорогу перейти.

Сестра к соседям все ж пробилась.
Узнав, что там солдат наш был,
Она ужасно огорчилась,
Что к нам никто не заходил.

Однако, погодя немного,
Забрел к нам с водовозкой в сад,
Пытаясь выйти на дорогу,
Родной, советский, НАШ солдат!

Сестра раздетая из хаты
Навстречу бросилась бегом -
Прижалась к старому солдату:
- Зайдите на минутку в дом.

Он заходить не соглашался.
Видать спешил, но все ж зашел.
От угощенья отказался
И сел, облокотясь на стол.

Не расставаясь с автоматом,
Он, сидя за столом, дремал.
И видно было, по солдату,
Что он давно уже не спал.

Глаза усталые слипались
И он с трудом их открывал.
Пусть спит... Мы рады, что дождались,
Что этот славный день настал.

Потом воды попив из кварты,
Сказал: "Спасибо" и ушел.
С тех пор шестнадцатое марта -
Для нас священное число.

Простые русские солдаты
Не зная сна, на Запад шли.
Их ждали города и хаты -
Спасителей родной земли.

И враг бежал к стене припертый,
Кровавый оставляя след.
Был славным год - сорок четвертый.
Мне было семь с полтиной лет.