Маленькие рассказы о Великой войне. 1942

Это – рассказы родных, знакомых, коллег о войне, какой она была видна из окопа и окна блокадного дома. Подборка о 1941 была опубликована ранее, подборка 1943-45 будет выставлена позже.

Ленинградские дети. 1942

«Я – житель блокадного Ленинграда.
В то время – воспитанник детского сада.
Мы знали: в тяжелое время блокады
И взрослым, и детям – держаться надо.

Старались детишек кормить получше:
Бывал на обед хоть пустой – все же супчик.
В судочке дорогой давно мне знакомой
Я супчик тащил – из детсада к дому.

И тут, как назло, почти рядом – грохот.
Упал я на снег. Ах, как было мне плохо!
Совсем не от боли – меня не задело;
И не от испуга – привык к обстрелу.

Но суп! И ревел от несносной досады
Я – житель блокадного Ленинграда».

.

Дезертир. Блокада

«Остался дома сын, жена Екатерина;
Отправлен он один на сутки в Ленинград.
Он заглянул к своим, чтобы увидеть сына,
Паек оставил им, и встрече был он рад.
О чем продумал ночь? - про то решайте сами;
И гнал ли мысли прочь, оттягивая час,
Какими «да» и «нет» он взвешивал весами –
Неведом нам ответ. Он не вернулся в часть...
Пронзая кровлю крыш, шипели «зажигалки»,
Их, щурясь от жары, тушили пацаны;
Он прятался от них, нахальных, словно галки,
И ждал полков чужих, и ждал конца войны…

***
Конвой и «воронок», застывший у ограды;
Он вышел на порог… Как люди далеки!
И все ж сквозь полумрак презрительные взгляды
Кололи в спину, как граненые штыки.
Да, он не предавал – он жить хотел всего лишь,
А кто-то умирал – в атаке, в полный рост.
Последний взгляд – в окно, где Женька-несмышлёныш
К стеклу уже давно прижал курносый нос.

***
Сын вырос – без друзей, без отчества, часами
На кухоньке своей читая за столом…
Но род на нем угас, как на осине пламя,
И думал он подчас, что, значит, поделом».

.

Семейный архив

Нам сейчас говорят – устоял Ленинград
В той тяжелой блокадной беде
Лишь арестами всех слабовольных подряд,
Только страхом пред НКВД.

И продажным писакам за давностью лет
Не умеют ответить порой;
Но держу я в руках комсомольский билет:
Год вступления – сорок второй.

.

Письмо с Ленинградского фронта

«Мы шили ватники, шинели,
Стучал меж сводок метроном;
Нет писем пятую неделю –
О брате нет вестей родном…
И все-таки дождалась часа –
Вот треугольник с парой строк:
«Идем на пушечное мясо.
С утра – на Невский пятачок.
Прощай!» Цензура проглядела?
Как сквозь нее могло пройти
Письмо с «неверьем в наше дело»,
С последним пунктом их пути?
А может – верьте, иль не верьте –
Но разрешалось ВСЁ уже
Им, списанным в расход до смерти
На страшном Невском рубеже...

Он не вернулся. Пал безвестно –
Ни похоронки, ни наград.
Но в тех боях, по сводкам – местных,
Мы отстояли Ленинград».

.
Я застрелил почти полроты. Рассказ рядового


«Я застрелил почти полроты…
Как? Просто не жалел себя,
Огнем нечастым теребя
Германской долбаной пехоты
Послеобеденный покой.
Ну, а случится час лихой…

Надежна русская винтовка:
Она пробьет и четверых –
Поставь плотней, стреляй под дых… –
Он улыбнулся мне неловко, –
Я их, Володя, в плен не брал.
Сдавались сами – убивал.

Они сожгли сестру и маму.
Пусть не они. Об этих сук
Я б не марал рабочих рук,
Когда бы верил, что достану,
Смогу достать, пока я жив,
Тех, кто ушел, моих убив.

Одной надеждой жил тогда я –
Что кто-то так же, как и я,
Не станет там жалеть зверья,
Где попадется эта стая…
Поверь, не каждый уцелел
Из тех, что видел я в прицел».

.
Банно-прачечная рота... Рассказ прачки

"Банно-прачечная рота,
Норма – сорок пар белья;
И, хоть помнить неохота,
Как с врагом «сражалась» я, –
 Вошебоек раскаленных
Душный запах на снегу,
Вороха кальсон казенных
Позабыть я не могу.
Часто – меченые пулей,
Реже – страхом пред врагом,
Сколько мы их «в строй» вернули –
Мылом, щеткой, утюгом.
Сколько сил, труда, сноровки…
Но припомню, как был рад,
Получив свои «обновки»,
Чистый, вымытый солдат –
И поверится, что были
Мы нужны тогда стране.
Жаль, теперь о нас забыли –
О подругах, обо мне… "

.

Блокада. Путь до завода

«Холод, блокада. Над Ленинградом – небо балтийское полк стережет.
Кладбище. Остров. Возле погоста чинит для них самолеты завод.
Вьет непогода; путь до завода в это военное время далек.
–Тяжки потери. Как же теперь мы? Что же нам делать сейчас, паренек?
«Поголодаю, поголодаю, – и на Смоленское…»? Что ты, родной!
– По Голодаю, по Голодаю, через Смоленское… до проходной! –
Парень смеется, – хрен ОН дождется, хоть схоронить меня был бы и рад.
Наша забота – дать самолеты, чтоб не прорвался фашист в Ленинград».

***
Для тех, кто неважно знает географию и историю Петербурга – Петрограда – Ленинграда: остров Голодай (впоследствии о. Декабристов) отделен от Васильевского острова неширокой речкой Смоленкой, на берегах которой находится Смоленское кладбище. По соседству с кладбищем на Малом проспекте Васильевского острова расположен завод (сейчас – «Эскалатор»), на котором во время Великой Отечественной ремонтировались самолеты того самого истребительного полка КБФ, о котором написано (и снято) «Балтийское небо». Кратчайший путь с Голодая на завод – через Смоленское кладбище.
Он – фашист, немец. Врага не удостаивали даже названием, чаще – обезличенное «он». Это обозначение, слышанное мною не раз от блокадников, хотелось сохранить для молодых.
Исходный материал для написания – блокадный анекдот.
 В Городе не только выживали и работали. В Городе смеялись – даже над своими бедами.

.

Рассказ ветерана. О друге Иване

«Он был помладше нас – всего семнадцать,
Но крепок; а настал военный год –
Наверное, с фашистами сражаться
Хотел, как все; но взяли на завод.
Семья его не вынесла блокады:
Угасли, словно свечи на ветру.
На доски Ване выписав наряды,
Ворчал привычно мастер поутру:
«Никак, опять? Вот времена лихие…
Да ты, Иван, гляжу, ядрена вошь,
Таким манером наши мастерские
За месяц на гробы переведешь!»
Но помогал, поддерживал мальчишку.
А тот, от дистрофии чуть живой,
Пошел в военкомат: иначе – крышка;
И военком, качая головой,
Призвал его досрочно; подлечили,
Отправили на фронт. Что было с ним?
Исправно воевал, как нас учили
В кружках и тирах ОСАВИАХИМ…
В Германии закончил. На Параде
В Москве прошел за Ленинградский фронт.
Работал на Ижорском. Дочка Надя,
Потом Марина, младшая. Ну, вот…
В «горячем» цехе – годы, неустанно…
А как работал! – пел в руках металл!
Простой рассказ про русского Ивана –
О том, как жил, как выжил, кем он стал».

.

Снайперы. Рассказ артиллерийского наблюдателя

«Мне каждая рытвина, каждый пригорок
Здесь с детства знакомы, на Пулковском склоне.
Паек батарейный по-питерски горек –
Два выстрела в сутки, коль ты в обороне.
Частенько со снайпером шёл я в засаду –
В четыре-то глаза удобней работа;
И если на мелочь жалел я снаряды,
На снайпера сваливал эти заботы.
Блеснет ли бинокля стекло на рассвете,
Светляк сигареты мелькнет на закате –
Фашист за оплошности эти ответит:
И кровью, и жизнью своею заплатит.
- Вон, видишь, упал? У воронки, правее…
Убил? Иль желание кажется явью?
Не видел, но знаю: работать умеет,
И в снайперской книжке я подпись поставлю.
А наши снаряды оставим на завтра:
Там кухня в ложбинке – по дымке похоже.
Когда соберутся фашисты на завтрак,
Мы пару осколочных в кромку положим».
 
.

Косметический прогноз

«А что помогло тебе, мама, понять,
Что немцы уже не возьмут Ленинграда?»
И мне, улыбаясь, ответила мать:
«Ты знаешь, сыночек, губная помада.
Шел сорок второй, наступила весна.
Мы чистили город, мы живы и рады;
И люди, очнувшись от зимнего сна,
Вдруг вспомнили, что существует помада.
Идет ленинградка, худа и бледна,
С рук сажа не смыта, тревога во взгляде –
Но губы подкрашены. Я поняла:
Фашисту уже не бывать в Ленинграде».

.

Под обстрелом

«Обычный ясный летний день,
Июнь, блокада;
И не кружится крыльев тень
Над Ленинградом.
Беспечно тощий паренек
Педали вертит:
Вновь увеличили паек –
Забудь о смерти!
Вдруг полушелест, полусвист –
Войны аккорды,
И кровь толчками хлещет из
Его аорты,
И от осколков – красный дым
Кирпичной крошки;
Он был бы цел и невредим
Правей немножко…
Так ехал он, живой на вид,
Крутя педали,
И понимал, что был убит,
Уже едва ли».

.

Рассказ пехотинца

 «Был рукопашный – тяжелый, страшный; нам трудно было.
И вдруг в траншею, ко мне на шею – фашист-верзила.
Он руки-крюки (какая сука!) на горле стиснул;
В овчинку небо, и надо мне бы: «…Отныне, присно…»
Но в правой битве за нас молитвы читает кто-то;
И надо биться. Не сдаться фрицу – моя забота.
Хриплю под гадом, и холод рядом чеки гранатной.
Мне не до мести, но все же вместе сдыхать приятней.
Рвануло сверху, фашист заперхал, и – кровь фонтаном.
Лежу в кровище, что с фрица свищет. Живой я… Странно.
Что, думал – струшу? Какая туша… Сквозь пол-Европы
Шагал сюда ты, чтобы когда-то снесло полж…пы.

       ***
Потом уж всплыло: а что бы было со мной, солдатом,
Кабы свою я, а не чужую рванул гранату?
 А после боя – скажу, не скрою – в ближайшей луже
Стирал я форму не для проформы – внутри, снаружи…»

.

Северо-Западный фронт

«Который месяц фронт на месте.
Вдоль фронта тянется овраг;
Между окопов – метров двести,
Налево – мы, направо – враг.
На дне пологого оврага
В бурьяне прячется ручей.
Жара. С утра – пустая фляга.
А там журчит ручей. Ничей.
Но вот опять орут фашисты:
- Иван! Нихт шиссен! За водой!
И две фигурки полем чистым
Бредут в овраг с передовой.
А чуть попозже – мы, спиною
И грудью чувствуя прицел,
С ведром спускались за водою…
Идешь – как будто на расстрел».
Я был воинственно настроен,
И дядю я понять не мог:
- А я-то думал, вы – герои!
- Так пить-то хочется, сынок…

.

В концлагере. 1942

Не отрекаются, любя просторы Родины простые –
Те, где пожухлая стерня и имя старое – Россия.
Те, где остались дом и мать; те, где сейчас бои грохочут…
«Россию-мать освобождать» вербуют подлецов охочих.
- Вам РОА даст мундир, паёк, свободу – прямо здесь и сразу.
Наш час победы недалёк – мы вышли к Волге и Кавказу!
Ужели в лагере сдыхать? Иль вам по нраву строй колхозный?
Вас дома ждут жена и мать – подумайте, пока не поздно!...
Глядел советских пленных строй на плац со съеденной травою…
- Ну, кто придет домой живой?
.... .... .... .... .... .... .... .... .... .... .... И из шеренги вышли двое.

…
(по рассказу отца)

.

У дзота. Рассказ однополчанина

«Был у нас в соседней роте
Обстоятельный солдат:
На войне, как на работе,
Делал всё и в толк, и в лад.
Не стрелял он бестолково
Из винтовки в белый свет,
Но прицелится – готово!
Был фашист – и больше нет.
Хоть любили, уважали –
Не всегда в бою везет.
Как-то раз его послали
Подавить немецкий дзот:
В мокрый снег во поле чистом
Зарывался батальон,
Не до нас артиллеристам;
Добровольцев – только он.
Дзот – с добротной амбразурой:
Три гранаты – псу под хвост,
Не пробьешь и пулей-дурой;
И тогда – во весь свой рост
Встал солдат. Вздохнули роты…
Сквозь шинельное сукно
Даже звука пулемета
Не слыхал уже никто;
Хоть летели слепо пули,
Но пришла уже пора –
Матерясь, вперед рванули
Под нестройное «Ура!»

…Он лежал чуть-чуть неловко,
С непокрытой головой;
Рядом – верная винтовка.
- Да, ребята… как живой.
Встал солдат, шинель поправил,
Пряча курево в кулак:
- Вот уж это – против правил!
Почему же это – «как»?
Вы, гляжу, меня отпели;
Но скажу я, братцы: нет!
Хватит фрицам и шинели,
Чтоб палили в белый свет.
Прострочили аккуратно:
Дырка к дырке; слышь, браток,
Не ходить же мне обратно –
Из своей плесни чуток...

В тот же день шальная мина
Тяжко ранила бойца.
Вот такая, друг, картина –
От начала до конца.
Воевать – трудна работа…
Замполит жалел порой:
- Вот убили бы у дзота –
Был бы в роте свой Герой!»