***

Мне было года три,
Когда я впервые увидела смерть,
Всё оборвалось где-то внутри.
И мне сразу захотелось повзрослеть.
Это всё совсем не так как показывали в фильмах
У неё ужасное лицо, глаза бешено как-то смеялись.
И я поняла, как они все ошибались
В этих глупых мультфильмах.

Это бледное тусклое лицо,
Умершей в таких страданиях.
Я молила, что это сон, и в конце концов
Я проснусь, и его не останется в воспоминаниях.
Это было лицо моей матери,
Я играла на работе с нею.
Пока с папой играли приятели.
Кипящий щёлочь, я надеялась, меня пожалеют.

Я неделю не сплю почти,
Мой отец чуть меня не убил.
У меня пропал аппетит.
Он её без меня хоронил.
Я виновата перед мамой,
И перед папой вроде тоже.
Моя игра обернулась драмой.
И он простить меня не сможет.

Меня нашли в кустах соседских,
Я там уставшая спала,
А мой отец терпеть не мог слёз детских.
Убил себя. Теперь одна.
В пять лет ко мне приехал дядя.
Такой широкий, чуть рябой.
Он возбуждался меня гладя.
Он кажется до лысины больной!

Мне почти семь,
Меня погнали в школу.
А мне  не хочется совсем.
Мне бы лежать под деревом. Пить колу,
Насвистывать звуки Паганини и Баха,
Играть в крикет,
И не знать чувство страха,
Мне пока не продают сигарет.

Я в тринадцать, с словарным запасом
На тридцать три.
Суши запиваю квасом,
И мне абсолютно нормально, всё равно всё смешается внутри.
А если какой-то Буратин,
Вдруг что мне скажет.
Я ему покажу такой «интим»
Он надолго на дно заляжет.

Я не люблю свои ошибки,
Кручусь здесь, как белка в колесе,
Меня смешат окружающих попытки
Всё изменить, но где-то по весне.
…Мне никто не был так дорог,
Я ежечасно, ежесекундно вижу его лицо.
Мне будто не пятнадцать, а все сорок.
И я волнуюсь, и сердце бесится наверно мне назло.

Всё утихнет и перебесится.
Растворится, уляжется, сгинет.
Или может быть мне повеситься.
Нет не выход. Мой кофе стынет,
А меня не оторвать, ни отрезать.
Я сижу с телефоном в руке.
И внутри стало всё замирать…
При каждом новом гудке.