Сергей Базалук

     Базалук Сергей живёт в станице Петропавловской, Краснодарский край.

ВСЁ ТЕЧЁТ
Рассказ

     Они предупредили: "Если тебе интересно что-то, не следует думать, что это же будет интересно императору. Начни с природы, тем более, что день сегодня выдался замечательный".
     Они называли его "император". Не председатель, не вождь и даже ни учитель – император.
     Мы прогуливались по широкой, залитой солнцем, как топлёным маслом, террасе. Я начал с природы, с ветки персика, которой явно было не по силам держать на весу зреющие плоды:
     - У нас говорят: больше, чем в две руки, не возьмешь.
     - А если это руки Будды?
     Когда Мао щурится, его глаза становятся прорезями, узкими лезвиями. Настолько узкими, что не понять: жар там или холод, усмешка или угроза. Мао щурился.
     Между прочим, я представлял его немного другим. Хотя, на картинках и Ульянов-Ленин иной, отшлифованный и сглаженный, эдакий целеустремлённый добряк. Император вживую был менее чёрен волосом, они блистали густой синью и сединой. Губы – почти женские, навыверт. Забавно.
     Вообще, светская беседа китайцев – это совсем не то, что беседа европейцев. Здесь длинные паузы, плавные или наоборот – неожиданные переходы в другие темы, в конце фраз может присутствовать вопрос, но на него не ждут ответа; здесь отвлекаются на пустяки, на ту же погоду, мол, дождь идёт, когда идёт, и вдруг вспомнят Конфуция. И не важно, в контексте мыслитель всех времён и народов, в "дожде" ли. Важно чувствовать друг друга, а потом понимать.
     Я предпринял тот же ход:
     - Винтовка рождает власть... Это вы?..
     Мао щурился, держал паузу. Потом остановился и, глядя пря-мо мне в глаза, произнёс:
     - Нет. Это пословица. Я другое сказал: "От дракона рождается дракон, от феникса – феникс, а новорождённая мышь способна прогрызть лишь дырку в стене".
     Нужно было помолчать. Уважить размышлением, напряжёнными морщинами лба.
     Мао много воевал. С 1927 года – годы. За политический вектор Китая, а потом за целостность и как результат – Китайская Народная Республика. У Мао погибли жена, брат. Мао плакал так, чтобы никто не видел, верил в революцию и процветание Поднебесной, писал недурственные стихи. А он всего лишь сын крестьянина.
     Мы идём обедать. Хотя нет, кажется, император сказал "перекусить". С китайским у меня не очень. Еда простая, как и столовые принадлежности – китайские палочки. Рис, рыба, зелень. И "Шерри-бренди" с коньяком. Коньяк армянский.
     Я не сдержался:
     - А как же джин?
     У императора вскинулись короткие бровки. Удивление? Гнев?
     - Если бы не молодость, я бы заподозрил в тебе старого лазутчика.
     И мы оба засмеялись. Мао, естественно, первым.
     Поясню. Обретаясь, а проще говоря, прячась в сырых пещерах провинции Янань, молодой длинноволосый коммунист Мао со своими дерзкими ребятами перехватил американскую поддержку Чан Кайши, их заклятого и очень сильного врага. Помимо боеприпасов и высоких банок консервов они нашли приличное количество бутылок с джином. Джин Мао понравился. Или просто этот крепкий напиток согревал, выпаривал из одежд сырость.
     Нельзя было пьянеть. Банальное: "Что у тверёзого на уме, то у пьяного на языке", сработало даже здесь, во дворце императора. Я заговорил о перегибах, об отстреле воробьёв и о бесчинствующих молодчиках "Красной гвардии", больше известных мировой общественности, как хунвэйбины.
     Наверное, алкоголь потрудился над обоими, но для меня в худшем смысле, а для Мао в лучшем. Император улыбнулся пухлыми губками. И сел на китайский конёк простодушия:
     - Эти вредные птицы сожрали урожай в нескольких провинциях. Ужасно, ужасно. Я был злой...
     Это он о воробышках. А о мстительной банде, измывав-шейся над начальниками, профессорами, чиновниками и партийными бонзами средней руки, Мао объяснил в духе темы о природе:
     - Не надо бросать камень в одно и то же место. Но если надо – надо бросать.
     Что он этим хотел сказать? Что революция не терпит застоя, сытости, чванства? Да, пожалуй. Без малого десять лет хунвэйбины – в народной среде СССР говорили конкретней – "х..вэйбины" – колошматили китайские сливки общества, выдавливали из них лишний жир.
     А вообще-то мухи, тараканы и хулиганы, всё это может быть просто ярлыком. Как в истории с Н.С. Хрущевым. Спроси, на каком фронте Никита Сергеевич драл фашистам задницы, почти никто не скажет, а вот то, что он знатный кукурузовод – всякий.
     Хрущёв крестьянский сын, Мао крестьянский... Они должны быть родственны. Но если верить сведущим людям, китайский император не любил ни Сталина, ни Хрущёва, а больше он ни с кем из советских лидеров и не встречался. Помимо этих двоих, он вообще ни с кем не контачил. И не бывал нигде, кроме Советского Союза.
     Я все-таки намекнул о Хрущеве, как он ему? Мао вытер салфеткою рот. И сыто вздохнул:
     - Амур сегодня был особенно вкусен.
     И тут в зал вошла китаянка в шёлковом, красном как огонь, одеянии. Губы, нос, глаза, все части лица и тела, были словно выточены искусным мастером, итальянцем Леонардо, например. Китаянок я не различаю, кажется, что они все по одному лекалу. Есть красивые, а есть не очень. Как и японки. Японки признанные красавицы, они на первом месте по рейтингу мужских симпатий. Если так, то получается – китаянки-красавицы на том же первом месте. Японка и китаянка, на мой неискушённый взгляд, одно содержание, одно тесто. И чего они воевали, Япония и Китай?
      Хмель ещё не выветрился. Я слишком долго и слишком пристрастно смотрел на вошедшую женщину, которая приблизилась к императору, встала за спиной, положила руки ему на плечи. Мао закрыл глаза. Через минуту она, беззвучно ступая, уда-
лилась, оставив во мне уверенность, что это личный врач, или белый маг.
     - Хороша чертовка! - сорвалось с языка.
     У Мао сузились глаза, почти закрылись. И плечи рас-слаблено ушли вниз. Я подумал, что сейчас он скажет что-то исключительно важное, и мысль, как это принято во дворцах Поднебесной, будет завернута в простой ситчик, в "дождик", в "персик", в "камень", в подтекст. Речь, естественно, пойдёт не о "чертовке".
     - Тебе пора! – это все, что сказал великий император Мао.
     И меня повесили. Веревка давила шею, но это ещё полбеды. Когда я плыл висельником на плоту меж правым русским и левым китайским берегами, ничейные вороны выклевали глаза.
     На Мао я не обиделся, напротив, решил, что так и нужно было поступить с человеком, пусть даже это гость, который дерзнул похотливо пялиться на юную Джан Чин, последнюю и самую чувственную жену императора. Это у нас, простолюдинов, всё проще: дал в морду и опять за стакан, а у повелителей всё куда строже. Строже и замысловатей. Не поленились досок напилить, и, как во времена Екатерины II, когда смутьянов вешали и спускали вниз по Волге на плотах, оттолкнули уже мой, персональный, плотик от левого берега Амура. Плыви, соколик, отсвистался!..
     На плоту мне было не скучно. В ногах сидел Конфуций, теребя жидкую бородку и о чём-то размышляя. Обо мне? Вряд ли. Речь ведь о ком? О Мао, в царствование которого население Китая удвоилось, перевалив за миллиард душ и все они были в меру накормлены. Страна получила статус ядерной державы. Ста-
ли подумывать о космосе и, конечно, об Америке. Джин, может быть и хорош, да политика у них – говно.
     - А что ты думаешь о Мао?
     Конфуций снизу верх посмотрел на меня молодыми глазами. Старик-старик, а глаза, как у юноши.
     - Все течёт, - ответил мудрец.
     - Это не ты сказал.
     - Это Гераклит, - нисколько не смутившись, кивнул Конфуций. - А ещё сказано: "И в мире нет сюжета без изъяна".
     - А это Лакербай.
     - Ты начитанный малый! - похвалил философ.
     Я шмыгнул носом:
     - Был. - И тут же переключился на то, что волновало: - А помнишь, что молол Маркс? "Славяне - мусор истории". Экая скотина!
     Конфуций подхватил:
     - А его дружок Энгельс еще злее – "навоз".
     - Ну и что ты обо всём этом скажешь?
     Конфуций потёр острое колено – наверное, дело шло к дождю, а косточки, хоть и вечные, но и они ноют.
     - Не бери в голову. Оба они очень и очень заблуждались. Как "очень", мы скоро с тобою узнаем.
     - Хорошо бы, - сказал я и поднял пустые глазницы то ли в китайское, то ли в русское, то ли в общее небо. Там хмури-лось, наверное, и правда, быть дождю.
     Мы плыли по реке. По реке жизни.