Маленькие рассказы о Великой войне 1941

               
Морской пехоте

Морская пехота, морская пехота…
Либава. Жара. Искупаться охота;
Но дробь неприятельского пулемета
Вжимает в окопы морскую пехоту.

Либавская база отрезана сразу.
Снаряды и бомбы ворочают базу.
Винтовки, ненужные противогазы –
И нет до сих пор к отступленью приказа.

Еще не мертвы, но уже и не живы,
Они прикрывают колонны прорыва:
«Пробейтесь, ребята! Живите счастливо!» –
И нет для фашистов пути вдоль залива.

Им только по двадцать. Мальчишки, салаги.
От них не останется даже бумаги;
Той самой, последней и скорбной бумаги:
«Ваш сын… смертью храбрых… согласно присяге…»

Отряд их повыбили наполовину,
Но вновь на позиции падают мины;
А сзади айзсарги стреляют им в спины,
И нет им дороги домой из чужбины.

Из сотни призыва того рокового
Лишь двое до дома вернутся родного.
Но нет ни отца, ни сестренок, ни крова;
И Родина-мать их принять не готова…

«Не слишком ли поздно бежали из плена?
Тут нет ли предательства или измены?»
Но были завода знакомые стены,
Где помнили парня из утренней смены.

Потом, через год, появилась отрада –
Подруга, что выжила чудом в блокаду.
Работали, жили, судьбу не виня,
И первенца-сына растили… Меня.

.
Рассказ пограничника. 1941

«Мы на заставе под командою Гарькавого
Держались столько, сколько нам велел Устав;
Потом держались без патронов и Устава мы –
Последней из оборонявшихся застав.
А после – финскими тылами да болотами,
Пока они нас не зажали меж озёр.
Нас артиллерией глушили, минометами,
И предлагали нам предательства позор.
В запасе ночь. А рано утром нам положено
За нашу Родину красиво жизнь отдать:
Хоть меж озёр дорога ровная проложена,
Но белой ночью не пройти нам эту гать.
И все ж решились: на повозки на последние
Сложили ящики, бидоны – что нашли,
И лошадей хлестнули… Кони наши бедные,
Гремя поклажей, по дороге понесли…
А мы по-тихому, неслышно, вдоль по бережку,
Почти за спинами паливших в белый свет
Тащили раненых – хоть быстро, все же бережно;
И ни патрона для ответа больше нет…
Я даже ранен не был; выйдя, тем не менее,
На гимнастерке насчитал пятнадцать дыр.
Мне не забыть того, второго, дня рождения,
Когда нам жизни подарил наш командир».

.
Нежданный брак. 1941. Рассказ морского пехотинца

«Ах, как печально шелестит снаряд,
Что для тебя фашистом предназначен;
Уже рвануло – пять ли, шесть подряд,
Но этот – мой по звуку, не иначе.
Вжимаюсь синей форменкой в траву.
Хоть бы чуть-чуть, хоть метров пять в сторонку…
Удар! И не во сне, а наяву –
Песок, текущий в узкую воронку;
В каком-то метре от моих бровей
Секунда за секундой шелестела…
Со мною рядом рыжий муравей
Остался жив трудами бракодела».

.
Либава, отступление арьергарда. Рассказ морпеха

«Как только сумерки настали,
К нам с донесением прислали
Бойца: “Со взрывом батареи
И вы снимайтесь поскорее!
Быть может, сократим отрыв
От войск, ушедших на прорыв…”
Наутро вышли мы на гать –
Живого места не видать!
Машины, кони, мёртвых кучи,
И “рама” крутится под тучей.
Как только вышли на настил,
Нам тут же “Юнкерс” свет застил.
Взлетели первые повозки,
Разрывы, паника… Неброский,
Наверно, в первой мировой
Повоевавший, пожилой,
Встал командир: “Ребятки, в лес!
Он не увидит нас с небес”.
Под вечер снялись, как стемнело,
Пошли меж трупами несмело.
Вот у обочины – живой;
Пихает кишки в свой живот,
И нас зовёт: “Возьмите, братцы!”
Но дан приказ – не отвлекаться...
 Потом уж случаи бывали,
Что безнадежных добивали –
Приметы смерти видно сразу,
Когда они привычны глазу.
Ну, а тогда мы кто? Салаги…
И нет глотка воды во фляге.
Сгущёнки – завались, но в рот
Такая “пища” не идёт…
…
И дальше – “Юнкерсы” и трупы…
Потом рассеялись на группы,
Но то – совсем другой рассказ.
Об этом в следующий раз».

.
Отступление через Латвию. Плен. 1941

 из цикла "Маленькие рассказы о Великой войне"

………… …………… «Пробиваться на восток мелкими группами…»

"Мы вышли на латышский хутор.
Была нужна вода, бинты…
Был отдых нужен – выйдя утром,
Шли без еды до темноты.
Хозяин хлеба дал, картошки,
Сказал: «Поспали бы, сынки!»;
Плеснул дежурному немножко…
Проснулись утром – в грудь штыки.
В сарае был и вход, и выход –
И я рванул, один из всех.
Сначала, вроде, было тихо,
Потом – собачий злобный брех.
Айзсарги шли за мной облавой,
Гоня, как зверя, через лес;
Один, с винтовкой, виден справа,
Другой – с ружьем наперевес.
Картечью перебили ноги,
Потом на хутор привели.
Фашисты раненых, убогих
Тогда еще не стерегли,
И нас айзсаргам раздавали,
Как скот рабочий – «за труды»,
За то, что те им помогали
От нас очистить их тылы.

Весной попал в немецкий лагерь.
Под корень съедена трава,
Лежат, чуть живы, доходяги –
Их были тысячи сперва,
Но за зиму в открытом поле
Лишь сотни выжили в неволе.
Другое время шло теперь:
Зверели немцы от потерь,
Бросая на восток колонны,
Полки, обозы, эшелоны…

Но пленные нужнее стали –
Им не хватало угля, стали,
А главное – рабочих рук
Хватать им перестало «вдруг».
Сначала вывезли рабочих,
Потом настал черёд для прочих…
И, ляписом клеймив «крестьянин»,
Меня в Германию услали".

Айзсарги (латыш. Aizsargi «защитники»,«охранники») — латышская крайне-националистическая военизированная организация. Сотрудничала с нацистами до и во время окупации ими Латвии.

.
Плацдарм. 1941

«Нас прижали к заливу. Ораниенбаум.
В царских парках с дубов облетает листва.
Небольшой пятачок. Что за дикая заумь –
Здесь держаться? Но держится твердо братва.
Снова танки немецкие лезут в атаку,
Стая «Юнкерсов» строем заходит на курс…
Не скажу, чтобы вовсе не ведали страха,
Но стыдились позорного прозвища «Трус!»
Вот кронштадтские форты ударили дружно,
Флот нас главным калибром своим поддержал –
И снаряды над нами запели натужно,
От полета их воздух стонал и дрожал…
Вдруг! – такой не встречали фашисты напасти:
Разметало бомбёров расчерченный строй,
Развалился один беспричинно на части,
Сбросив бомбы на немцев, уходит второй…
Просто рядом прошел корабельный «подарок» –
Самолетам хватило. И танки – в металл.
Был тот бой бесконечен, безжалостен, жарок.
Но фашист не прошел... Окопался – и встал».

.
О шпице Белке и блокаде. Из цикла Маленькие расска

"Мы ушли в Ленинград под немецким обстрелом,
А за нами горело родное село.
Между немцем и нами, мешая прицелу,
По ничейной - по нашей! - оно пролегло...

Мы - в блокаде. Пайка невесомые крохи
Как могли, мы делили с веселым щенком:
Он за нами пришел, и ему было плохо -
Почему мы не поим его молоком?

...И однажды сыночку, голодному Женьке,
Подала я котлеты: "Покушай, сынок!"
Он не ел и искал "убежавшую" Белку,
Отойти от окошка весь вечер не мог.

Дальше было страшней, но об этом не буду...
Может быть, кто-то позже расскажет тебе.
Только Белкиных глаз я вовек не забуду:
Обреченных, покорных собачьей судьбе".

.
Картошка Рассказ блокадницы

«Родня славянская* наша
Ушла в Ленинград от фрицев;
И с нами тетя Наташа.
И надо же так случиться –
С собой два мешка картошки
Мы взяли на первый случай;
Нам было лучше немножко
(А может, намного лучше…)
Когда картошку варили,
Ворчала нам тетя Ната:
« А вы-то вовсе не жили!
Очистки сберечь бы надо…»
И позже, лютой зимою,
Варила – лучший на свете –
Не клей столярный – помои!,
А суп из очистков этих.
И только дед наш угрюмо
Бубнил: «Вот бурда какая!
Сказал – не буду!» И умер.
От голода.
 Нас спасая».
___________

* Из пригородной Московской Славянки, что стояла на Московском шоссе

.
Ленинградские матери. Рассказ бойца МПВО

"Все туже, все тесней кольцо блокады.
Уже желудки голодом свело.
И в патрулях идут по Ленинграду
Девчонки нашей Местной ПВО.

От Спаса-на-Крови на Ленэнерго
Пошли ракеты, выдавая цель,
И летчики немецкие, наверно,
Уже внесли поправки в свой прицел.

Не знали на ракетчика управы,
Который день охотились за ним –
Но уходил он от любой облавы,
В любой засаде был неуловим…

Пошли вперед, приглядываясь к окнам.
-Смотри! Ракета из того окна!
Их пропуская, женщина с ребенком
Спускалась вниз по лестнице одна.

И все же развернули одеяльце –
Не кукла? Но сомнений больше нет:
Ребенок плачет. Вдруг наткнулись пальцы
На спрятанный поглубже пистолет.

Ракетница, ракеты… -Ах ты, сука!
Конечно, не могли тебя поймать!
И вот тогда она сказала глухо:
-Я жить хотела. Я всего лишь мать".

Ленинградские матери. Рассказ соседки

«Я жила на Фонтанке, с угла, где Египетский мостик,
Там, где бомба лежит до сих пор, не взорвавшись, на дне.
Мы соседками были, ходили по праздникам в гости,
Сообща отправляли гостинцы в деревню родне.

Здесь она родила в декабре сорок первого года;
Был в сто двадцать пять граммов блокадного хлеба паек.
А за окнами снегом дворы замела непогода;
Путь на Землю Большую еще из блокады не лег.

Нет в груди молока, минус десять в промерзшей квартире,
И последний подарок для первенца – быстрая смерть…
У окна положила, и створки раскрыла пошире,
И ворвалась в квартиру метели шальной круговерть.

Только к вечеру плач прекратился. Не знаю, что было
С ней потом; только помню, что метко умела стрелять,
Как и все мы тогда – нас страна обороне учила...
А на что не способна ребенка убившая мать?»

.
Это было в сорок первом, в декабре...
                Из цикла "Маленькие рассказы о Великой войне"

«Это было в сорок первом, в декабре,
К нам в село вошли фашисты на заре.
В ту неделю, что под немцем был Елец,
Все мы думали – семье теперь конец.
Знали все в селе, что батя – коммунист,
Шесть ребят, куда бежать? – угомонись…
А соседка – так и знали, – донесла,
Только к детям милосердны небеса:
Немец в зубы ей прикладом, да при всех.
«На своих доносишь, ведьма! – дас ист шлехт!»
…
Хоть неблизким был Победы жданный миг,
Может быть, и уцелел тот фронтовик?
_____________

Рассказ Крюковой Марьи Семеновны, 1927 г.р.
Место действия - село Плосское под Ельцом

.
Ладога

 «Ах, как нам было холодно, ребятки,
На ладожском декабрьском ветру!
Вмерзали в лед армейские палатки,
И выли «мессершмитты» поутру...
А нам, девчонкам, восемнадцать – двадцать,
Дорогу Жизни строит батальон;
Костров не жечь, на льду не выделяться –
Открыты мы огню со всех сторон.
От «юнкерса» не выроешь окопчик,
От бомб вода фонтаном темным льет;
Как рады были, что фашистский летчик,
Ломая крылья, уходил под лед.
А мимо шли машины – без бензина,
На газогенераторном ходу…
Не знала я тогда, что до Берлина
Каких-то километров не дойду».

.
Слепые солдаты блокады

                Операторам звукоулавливающих установок

Сколько же нужно терпения – слушать тревожное небо.
Днями, ночами горячими ждать самолеты врага.
Пайка блокадно-нещедрая черного липкого хлеба,
Перед глазами незрячими – вязкая, липкая мгла.

Если на слух без сомнения – Юнкерсы от Мессершмиттов,
Если быстрее, чем прочие, слышишь количество, вид,
Значит, вопросы со зрением военкоматом закрыты,
Значит, пришла твоя очередь, странный солдат-инвалид.

Сколькие жизнью обязаны этим слепцам ленинградским,
Сколько бомбёров смогли они в землю окрестную вбить!
Где поименно указаны? Знаем – их было двенадцать.
Нету в живых ни единого. Главное – чтоб не забыть.
______________

Первыми красноармейцами-слухачами стали Яков Львович Зобин и Алексей Федорович Бойко. И тот и другой прошли всю войну и неоднократно награждались медалями. Каждый слухач служил в паре со зрячим красноармейцем. Помощник разворачивал трубы звукоулавливателя в разные стороны, а слухач лишь подносил ухо к маленькому отверстию. Слухачи запросто отличали советские самолеты от фашистских и, более того, по шуму мотора сообщали зенитчикам о том, что приближается «Хейнкель» или «Юнкерс». Самолеты тогда летали медленнее, так что времени для подготовки  у зенитчиков и летчиков было предостаточно.

.
Подмосковье. Декабрь 1941

Они впервые ныне шли вперёд.
Вперёд, на запад – снежною пустыней,
Где угли вместо деревень отныне,
Где Подмосковье на морозе стынет,
Где не найдёшь ночлега и на взвод.
Всё, что твердил когда-то комиссар
Про зверства немцев – верно! Эта гарь…
А в сёлах – смерть; и трупы, трупы, трупы…
Скелетами домов – печные трубы,
Так, словно тут Мамай прошел, как встарь.
Немецкая культура? Хайне, Кант?
Сочувствует немецкий пролетарий?
Зелёный недоучка-лейтенант,
Зарывший к биологии талант,
Готов был горло рвать фашистской твари;
И в памяти всплывало слово «тать»,
Бесследно позабылось слово «жалость»,
Волной кровавой поднималась ярость.
И мальчик дал команду: «В плен не брать».