Одна весенняя история

Ирина ШВЕДОВА
1993 г.
Нашим перестроечным трущобам-хрущобам,
с любовью

ОДНА ВЕСЕННЯЯ ИСТОРИЯ
Сантехник жилищного участка некоего города некой области Степан Егорович Бердянкин в это утро был не в форме. И всё потому, что Степану Егоровичу страсть как хотелось выпить, а время для этого было совсем неурочное. К тому же, в кармане у него не имелось нужной суммы даже на бутылку «Яблочного», более известного любителям под названием «гнилуха». И, более того, путь Степана лежал на работу, где его ждали-дожидались заявки жильцов с вечно протекающими кранами и подтекающими трубами. Чинить их Бердянкину было противно, да и почти нечем. С унынием глядя на знакомые канавы и ухабы, шёл он по улице, дразня встречных собачонок, которые отвечали ему из подворотен визгливым тявканьем.

В это самое время Ниночка К., молодая симпатичная особа, была в отгулах.  Муж и сын её находились при исполнении трудовых и учебных повинностей, и ничто не мешало ей славно отдохнуть от почтовой конторки и докучливой клиентуры. В такие дни она обычно занималась приготовлением какого-нибудь затейливого торта, перетряхивала старые вещи, изгоняя коварную моль, а чаще просто вертелась перед зеркалом. Укладывая длинные светлые волосы во всевозможные причёски, Ниночка с увлечением красилась и увешивалась побрякушками, а затем драпировалась в отрезы тканей и придумывала модели из них.

Так было и сегодня: чудным утром весеннего дня, стоя в потоках солнечного света, льющегося в окна, Ниночка примеряла новое платье. К слову скажем, что шить она умела и любила. В большом ящике за плательным шкафом хранилась масса лоскутков, кружев, тесёмочек, забытых платьев и кусков материи. Здесь лежало и длинное свадебное платье хозяйки – сколько денег, сколько нервов на него ушло, – страшно вспомнить! Рядом пылился тяжёлый парчовый наряд свекрови, оставшийся со времён её второй свадьбы. Отданный для перешива на наволочки к двум огромным диванным подушкам, он был постепенно забыт, как и многое другое в этой куче, перешить которую было просто невозможно. Из двух вышеописанных вещей и был сшит потрясающий наряд искусницы, тщательно скопированный с иллюстрации журнала «Огонёк». Иллюстрация изображала придворную красавицу эпохи Возрождения, возможно, любовницу какого-нибудь короля Людовика. Какой же смысл имело шить это скромной работнице почты? Куда, на какое празднество она его наденет? А ни на какое. Как тогда понимать её? Очень просто. Попробовали бы вы испытать это восхитительное чувство собственного изящества, воздушности и ещё Бог знает чего, овладевающего женщиной, облачившейся в подобный наряд! Увидал бы в таком виде свою ещё совсем нестарую жену какой-нибудь плотник, метростроевец или продавец пива… Ручаюсь вам, что в любом из них хотя бы на несколько минут воскресли бы все чувства к женщине, нещадно вытоптанные обществом к периоду вышеописанной действительности. Занимательная, премилая картина: прозревший, упав на одно колено, пылко восклицает: «О моя дорогая! Мне ничего не остаётся, как только молиться на вас!»

Намереваясь подобным же образом поразить домочадцев или просто развлекаясь, Ниночка завила щипцами локоны, кокетливо рассыпав их по обнажённым плечам, а также крохотные завитки волос возле ушей. По радио тем временем кончили вещать про подготовку хлеборобов к весеннему севу и заиграл клавесин. Подпрыгнув от восторга, Ниночка подбежала к нему и повернула ручку на всю громкость. После этого она принялась танцевать, припоминая все реверансы и фигуры, которые когда-либо видела в фильмах про жизнь французского двора. Солнце вспыхивало на пышных складках кружащейся юбки, сбрызнутая лаком причёска мягко сияла над головой, и выдумщица была наверху блаженства.

Какой контраст с этим зрелищем составляла фигура Степана Бердянкина, медленно бредущая по тротуару за окном! Протопавший неведомо сколько домов и улиц, Степан сегодня решил на работу не идти. Потом что-нибудь придумает в оправдание. Жажда выпить становилась всё сильнее, всё требовательнее, и неудержимо гнала его вперёд. Просить на бутылку было не у кого. Во дворе старого трёхэтажного дома гуляли только две молоденькие мамаши с колясками, да сидела древняя старуха, латавшая сумку. За воробьём, весело купавшимся в грязной лужице, из палисадника крался кот. Мимо прошла с авоськами другая старушка, не такая дряхлая, как та, на скамейке. Степан машинально пошёл за ней. Зайдя в подъезд, он поднял голову, послушал, как она, грохоча калошами, взобралась на третий этаж и хлопнула дверью. Помявшись ещё с минуту, он решительно поднялся наверх и остановился у двери, обитой обшарпанным дерматином.

- Здесь, - сказал он себе и нажал кнопку. Как и что будет говорить старухе, чтобы та дала ему денег, представлял смутно. Но знал, что добудет их непременно – именно так говорило ему пылавшее от жажды нутро. Сглотнув слюну, Бердянкин нервно взлохматил грязно-рыжие волосы, надвинул кепку и приготовился…

Услышав звонок, Ниночка на мгновение замерла в изумлении, - быть может, ошиблись дверью? В глазок она увидела убогую фигуру в спецовке неопределённого цвета. «Наверняка ошиблись», - подумала она и уже решила было не отпирать, как вдруг у неё мелькнула дерзкая мысль. Щёлкнув замком, она резко распахнула дверь.

Тускло-серые глазки сантехника широко раскрылись. Всё, всё ожидал он увидеть, но только не это. Уж не сходит ли Степан с ума? На пороге перед ним стояло поистине неземное создание, как будто сошедшее с картинки, недавно пришпиленной его дружком на стену плотницкой каптёрки рядом с прочими, большей частью весьма сомнительными шедеврами. Телом его овладело полное оцепенение, на лбу под кепкой выступили капли пота. В тумане высокая красавица вопросительно подняла брови. Плечи его зябко дрогнули, голова слегка качнулась из стороны в сторону – он отказывался верить происходящему. Удовлетворённая произведённым эффектом Ниночка быстро закрыла дверь – она боялась, что душивший её смех прорвётся наружу. Вернувшись в комнату, она торопливо стала раздеваться и наводить порядок до прихода домашних.

Солнечный день слился для сантехника Степана в одно сплошное лилово-жёлтое пятно. Неизвестно сколько простояв на площадке, он как-то сонно побрёл вниз. Не помнил, как добрался и толкнул дверь в знакомую, пропахшую потом и дымом каптёрку, где уже собрались бухать его коллеги. Чьи-то руки подхватили его, кто-то плеснул в жестяную кружку самогонки. Потом, под гул голосов, ещё одна кружка, ещё… Пол под ногами заходил, треснул, и тело его провалилось в какую-то дыру. Всё завертелось, замелькало, заухало и понеслось вниз, в водосток огромного унитаза. Степан кричал и пытался сопротивляться водовороту, но глаза, нос и уши залила, залепила липкая жижа, руки и ноги свело тупой судорогой. Безвольным комком летел он в чёрную пропасть… А потом вдруг ему приснилась та самая дама с картинки. Она стояла и улыбалась ему, Степану,  - живая, настоящая. Вокруг зеленели ветки деревьев, качался и вздрагивал солнечный свет, а ещё играл какой-то инструмент, название которого Бердянкин тщётно пытался вспомнить.

Проснувшись, он оторвал голову от земли и с трудом поднялся. Два тела рядом ворочались, то ли вскрикивая во сне, то ли всхрапывая. Двое других играли в карты на бочонке из-под солидола. Третий, развалясь на куче неструганных досок, курил. Бердянкин медленно выпрямился, упёршись руками в стол. «У-у, морды!», - прохрипел он, шагнул к стене, сорвал какую-то картинку, - какую, не успели заметить. Недавние собутыльники были ещё достаточно пьяны, чтобы пропустить это примитивное оскорбление. Побитый и всклокоченный обидчик был с позором выброшен из каптёрки прочь, словно куль с мукой. Через время он встал и побрёл, по-прежнему сжимая в руке скомканный листок, и наконец, затерялся среди серо-зелёной массы домов и деревьев.

Подошли майские праздники, и по городу начали разъезжать машины, развешивая между столбами редкие лампочки. То там, то тут стали возникать букетики пластмассовых гвоздик, воткнутых в прошлогодние проржавелые гнёзда, порядком выцветшие, полинялые флаги. Всё это, давно знакомое, привычное, праздничного подъёма у населения, в общем-то, не вызывало. Но в честь солидарности трудящимся было выделено целых три нерабочих дня, и люди бойко сновали по магазинам, готовясь к весёлому застолью, кто как мог.

Выгнанный с работы за прогулы Бердянкин к празднику никак не готовился. Подолгу сиживал он в своём однокомнатном царстве, разглядывая угол кирпичного дома за окном и корявую грушу, почти до верха обрубленную соседом. Сосед был жадный, и смотреть, как мальчишки лазят на неё полакомиться, решительно не мог. Вот и стояло деревце, высокое, худенькое, печально качая хохолком из ветвей на макушке. Оно по-прежнему плодоносило, и каждый год на асфальт шлёпались переспелые жёлтые плоды, вдребезги разлетаясь от ударов о жёсткий асфальт. Сам хозяин почему-то не проявлял к ним интереса, а мальчишки выросли, и никому больше не было охоты забираться на грушу, да ещё так высоко… Степан со вздохом переводил взгляд от окна на портретик придворной красавицы, смотревшей с дверцы кухонного шкафа. Тщательно разглаженный после переделки, в которую попал со Степаном, он почти не пострадал.

- Эх, ты, - временами говорил временами ей бывший сантехник, что ж ты наделала-то, а? Хорошенькая какая, что и не обидишься на неё... Может, приснилась ты, и вообще ничего не было? – Но снова и снова память приносила ему живой, смешливо-удивлённый взгляд, снова луч скользил вниз, по светлым завиткам волос, и клавесин рассыпал звуки старинной мелодии. Нет! Это было, и это – не сон. Только нужно немедленно пойти и убедиться. Он хорошо помнит, найдёт и дом, и ту дверь. Каждая трещинка на ней въелась в его память. Ну, конечно же! Как ему это раньше в голову не пришло?

Итак, в светлый день солидарности трудящихся, в десять часов утра Степан Егорович Бердянкин вышел на божий свет. Вокруг уже зеленела молодая, не успевшая запылиться листва, щебетали вовсю воробьи, и детишки, расчертив мелом просохший асфальт, играли в классики. За углом у магазина читал газету пенсионер Иван Терентьев с первого этажа дома, где проживал герой нашей истории. Исподлобья следя за ним, Иван сказал себе: «Ну, сейчас опять начнёт клянчить на бутылку». Но Степан прошёл мимо, словно не заметив удивлённого старика. О выпивке он сегодня не вспоминал, как и все предыдущие дни вышеописанных событий. С дружками старался тоже не встречаться. Неторопливо шёл он, дом за домом приближаясь к заветному месту, испытывая весьма понятное волнение.

Тем временем супруги К. уже встали. Ходить на первомайские демонстрации было не в их привычках. На эти, как и на любые другие выходные, они оставляли массу недоделанных дел, а вечером перед рабочим днём собирались отпраздновать их завершение перед телевизором: как раз проходил кубковый матч по футболу. К тому же, хозяин немного сердился на свою супругу за то, что лицо его имело неприятный полузаросший вид: Ниночка убедила-таки его, что с небольшой бородкой и бакенбардами он будет просто неотразим. Пока что зеркало говорило ему как раз обратное, и время от времени недовольство его бурным потоком прорывалось наружу. В таком вот дурном расположении духа и застал его звонок в дверь. И не подумав накинуть рубашку, чтобы хоть как-то прикрыть татуированную грудь, в одних сандалиях и старых спортивных брюках Роман Христофорович появился на пороге.

Бердянкин с каким-то ужасом всматривался в угрюмое лицо, возникшее перед ним. Из комнат, перекрывая передачу «Пионерская зорька», доносился возмущённый женский крик. Это Ниночка, обнаружив разодранное с вечера пальто сына, неистово распекала его, стащив с кровати.

- Кого? – хмуро изрек наконец Роман. В ответ ему что-то пробормотали, и личность, мусолившая в руках кепку, скрылась из глаз.
Больше Степан старался не ходить мимо этого дома. Хотя этот визит туда и не принёс ничего хорошего, временами так и подмывало опять зайти… А вдруг чудо повторится?

Праздники прошли, и пора было искать работу. Но куда идти? Сама мысль о шараге, где худо-бедно, но проработал немало лет, как никогда, была неприятна.
Мимо проплывали витрины магазинов, памятники вождям, важные административные здания. Под колоннами провинциального театра были выставлены афиши – фотографии спектаклей. Внезапно Бердянкин остановился. С фото улыбалась накрашенными губами актриса в глубоком декольте с массой рюшечек. Закрученные, густо напомаженные волосы парика осеняли лицо в обрамлении театрально распахнутых ресниц. «А моя лучше», - подумал Степан, детально осмотрев её внешность. Собравшись идти дальше, он вдруг почувствовал накопившуюся усталость и сел на каменную плиту портика. Теплый день близился к концу. Театр в розовом вечернем свете излучал тепло, впитанное днём от солнца. Высокие круглые колонны придавали ему величавый вид. Степан, отдыхая у их подножия, словно впервые видел тёмную зелень цветущих каштанов, различал едва слышно журчавшие струйки воды, стекавшие с чаши фонтана. На краях её толпились голуби, прилетевшие пить. Один, самый смелый, решил искупаться, и жемчужные брызги летели во все стороны из-под его сизых крыльев. Небо медленно одевалось в нежно-лиловые тона заката. «Как хорошо, подумалось Степану. – Надо когда-нибудь ещё прийти сюда». Где-то даже умиротворённый, вернулся он домой и забылся долгим, глубоким сном.

Через время подыскалась работа и – где бы вы думали? В том самом театре, где, кстати, работал администратором Ниночкин муж. Не актёром, конечно, взяли Бердянкина – плотником. И прижился он там совсем неплохо, по крайней мере, не прогуливал.
Романа Христофоровича, подтянутого, всегда при галстуке, с аккуратно подстриженной бородкой похожего на капитана дальнего плавания, бывший сантехник вряд ли узнал. Как затем сложилась его судьба? Ничего об этом мне больше неизвестно. Обратимся же к событиям нашей жизни – в ней ведь тоже порой случается столько всего интересного…