Заклинание Аликс

             
«…Пьер Жильяр, бывший прежде воспитателем царевича, а теперь следовавший за Белой армией, обнаружил в доме Ипатьева « в амбразуре одного из окон в комнате царя и царицы любимый знак императрицы, нарисованный карандашом, и под ним дату :17(30) апреля 1918 года.»
 Тот же знак –свастика –был  нарисован на обоях рядом с широкой кроватью.»
                Вернер Жерсон, «Свастика царицы».

Аликс:

Нас с тобой расстреляли в подвале Ипатьева,
мы застряли в нем—вот ситуация патовая.
А летели  метелью над снежной равниною,
над  церквами, избушками и над  овинами,

под отчитку, под пенье попов, под анафему
то ль к Творцу, толь к дворцу, то ль к имению графьему,
где он будет  писать бородинское поле, Кутузова,
чтоб по-Хлебникову его пузо подобилось кузову.

Долететь бы половой до леса того, до болота,
коль попали с тобой на гумно обмолота,
лечь бы в землю зерном, чтоб лежать до  Второго пришествия,
неминуемого,  как на трона  Голгофу восшествие.

Крылышкующий фраком, посмотрит в трубу Бонапарт,
вот летим, зензиверя, – подобием дымных петард.
Где  же нам опуститься? В  саду этом аглицком?
В Царском селе? На балу?
Я хотела бы агнцем
мазурочным,
дурочкой,
здесь повертеться.
А дальше –к столу.

Я  хотела б девчонкой смешной,  беззаботной из Гессена
с гренадерами мчаться, амазонкой летя  на охоту…

Юровский:
Ты ладонь моя мстительно-потная  грейся на
 «СмитвЕссона»  ручке, как длань Ланцелота!

Аликс:
Я б хотела  под кистью Левитского нежиться,
чтоб глядеть в  галерейную залу, властительной и непорочной…

Юровский: 
Сколько ж нужно здесь пуль, чтобы всю эту нежить
залпом пушки-- в распыл телеграммою срочной?

Аликс:
Мне б Григория-старца, чтоб мог одним словом помочь,
чтобы кровью из ранки Алешеньки не текла эта ночь,
чтоб она не стучала бы веткой в окно, как казак-черносотенец,
опускающий шашку на голову  жуткой эсерки-красотки.
Мне бы звоны России, как стон моего цесаревича,
унести бы с собою навеки –туда поскорее,
где за веками мумий, мощей, где за  досками рак
непроглядно- бездонный зияющий мрак.
Мне бы свастикой этой помочь—иль уже не планировать?—
чтоб могла я куда –нибудь все-таки  реинкарнировать.
Хоть и в будущее, ну а лучше уж в прошлое,
потому что ведь в завтрашнем дне – ну чего же хорошего?
Лишь руины церквей, лишь тобольская нудь панихидная,
лишь  в ЧК – скрип ремней портупей, лишь безвестье постыдное,
лишь в канаве лежать кислотою до косточек съеденной,
до  скончания дней, как до экспертизы последней.
Ты вертись моя свастика, ты беги паучком через годы,
ткя свою паутину, куда попадают народы.
Стань Алешей иконным, стань ангелом –Настенькой,
ты вращайся, как коло—моя нежнолапая свастика! 
Будешь крепче корсетов на теле царевен нетронутых,
станешь знаменем Власова, новой ветвистою  кроною
над страною моею, над бедной моею империей,
когда снова вернешь себе   страшно-вчерашние перья.
Будешь вперясь смотреться в себя, ледяная Россия
взглядом   трижды воскресшей царевны Анастасии. 
Будешь  ты до конца шарлатанкою иль  самозванкою,
чудеса всему миру являя  парчой-самобранкою.
А на той-то парче—ну чего только не наузорено!
Этот лик непорочный и  этот вот череп уже опозоренный.
Тут и Димитрий – царевич, и Гришка –расстрига—Отрепьев,
и брильянты на шеях, и на   голых лодыжках—отрепья,
и Алешенька  в синей матроске, и  ведьмою-Вера Засулич,
и цари всех веков, что в гробах  для того лишь заснули,
чтоб восставши из страшных своих, святогоровых тех саркофагов,
перебрать все улики, звездою  сошедшихся фактов,
чтоб  сойтись сюда в этот подвал, головами кивая,
погрозивши перстами за то и за се, пока все же жива я.
Чтоб позвать за собой  от  листовочной это метели,
от  последних касаний осанны, от родинки  в ямке, на теле,
от газетных шрифтов, что без «еров» и «ятей» и речи с картавиной,
от кожанов , от криков «Стоять!», от  шинели приталенной
караульного, от забурлившей земли –бурлаками
от  разливистой репинской Волги до  стен этих сумрачно -каменных,
от  Вольги  и до Стеньки ,  от скитов  и до свет-белокаменной,   
где веками – скатившись с небес, бес  чешуйчатый
все набухал,
одраконевая,
чтобы вырваться из- под опахал
 Зверем—Первою Конною,
чтоб лосниться боками на всем на лету
чтобы бить, не промазывая,
чтоб в несчастную  нашу чету
влиться в  праздник помазанья.
Чтобы льдом на Неве, словно трупною кожей порока,
ядом тлена дохнув, поглотить чудотворца-пророка. 

Что, ж! Руби, Ланцелот, раз я частью пребыла драконовой,
а когда рубанешь—стану в храме иконою,
а  когда разъяренный свинец вырвет душу из плоти,
бледным  ликом святой  засияю в злачоном киоте.
Но я вся не хочу—быть в доске, в штукатурке ли фресковой,
я хотела еще хоть чуть-чуть бы побыть глупой юной принцесскою.
Ты мне, свастика, все ж помоги! В Царскосельском вращаясь
машкерадным  пылающим кругом –и я не прощаюсь--
я хотела бы, Ники, чтоб все мы возникли опять,
среди масок, придворной возни, чтобы жмурки и прят-
ки, чтобы дети –в родителей влились, а мы с тобой стали б детьми,
я хотела б всё снова с тобой повторить, ты пойми!
Мне б в алмазной   карете из Цербста
опять, чтоб   в окошко смотреть и мечтать…

Юровский:
Эй, товарищи, целься
в   монаршию   тать…   
   
Сентябрь—5 ноябрь, 2003г.

"Колыбеотная цесаревича"  на стихи великого князя Константина Константиновича Романова:
http://www.youtube.com/watch?v=tmNRj8QXfBA