Моему палачу
чтоб с шеей легче обходиться,
пусть светится в ночи метельной
оконной рамой и двоится.
Возьми, палач, мою рубаху,
чтоб кровью не испачкать белую,
кладя мне голову на плаху,
припомни женушку дебелую.
Она сочтет мои пожитки,
что отсудила инквизиция,
камзолы золотом обшитые…
И с перстнем нечего возиться…
Отрежешь палец неостывший,
когда зеваки разойдутся,
с руки всё-всё тебе простившей,
ну а в ломбарде разберутся.
Оценят. И шнурок с распятием.
И кружева, и эти запонки…
Свет глаз. Носок с протертой пяткою.
И пота вонь. И мыслей запахи…
А станет это всё монетою,
которую мы все бросали,
с Мариею—Антуанеттою
запрись вдвоем в своем Версале.
Взойди, палач, на ложе теплое
как я всходил на эшафот,
накрой, как буквы кроют титлами,
её пылающий живот.
Почувствуй как мой палец мертвый
вдруг вздыбится меж ног твоих,
молись ему, молись и веруй –
он вам остался на двоих
до тех времен неотвратимых,
когда ворвется в спальню чернь,
и ты забьешься в гильотине,
и будешь виться словно червь.
27, январь 2001г.
Свидетельство о публикации №110050101257