Из цикла Ненужные сонеты

*   *   *

К чему благодарить за нелюбовь?
Бессонницей разлуки не оплатим,
В чужих глазах преображаясь татем,
Дотянем до забвения и снов.

Небытие не сравнивай – грозит
Исчезновением прикосновенье,
Не то чтобы кончается мгновенье,
Католиком становится гусит,

Но занедужишь – вечность пролегла
Меж утренней до звона тишиною
И нынешним покоем и виною,
Что черт лица не различает мгла,

В которую всё глубже погружен,
Кто безоружен и вооружен.

*   *   *

Я задаю себе вопрос
И жду ответа безнадежно.
Не только прошлое кромешно
И слаб забвения наркоз,

Но оправдания смешны,
Тебе – нелепы, мне – безумны.
На фотографии тень урны
И тень от выросшей сосны.

Качающийся травостой
От безмятежности и пыли
К изображению идиллий
И завершенности пустой.

Но ежели не вопрошать –
Чем равнодушию мешать?

*   *   *

Чем дальше вечный двигатель, тем злей
Во времени и действии отдача –
Багрово упадет звезда полей,
Чужую песню скальд переиначит,
И ты не узнаешь родной напев –
К чему считать, что измененье вечно? –
Взорвется сердце, страстью изболев,
Офелия беспомощна и млечна,
Из крови извлекаем красоту
И воспеваем сотни поколений
Небывшую и жалкую мечту,
Перерождаясь в звуки песнопений.

Нет прошлого, там глухо и темно.
Остановился маятник давно.

*   *   *

Нынче холодно науке любви
Из обломков городить огород –
Не оттаять меж чужими людьми,
Ледниками сокрывается брод,

Дурно пахнет изначальный Коцит,
Потому и, возвращаясь, кружа,
Распадается в крови лейкоцит,
Как на память и забвенье душа.

Нынче выбор невысок, невелик –
Излечи мою любовь, холодок.
Выдыхает с пеплом северный блик
Вымирающий дракон, диплодок.

Замерзает, а внутри пустота,
Незнакомые науке места.

*   *   *

Перчатка. От бесформенности вне
До четкости, защиты на предмете,
На правой или левой стороне
От зеркала, когда уходим в свете.

Что трещин, что прожилок, что морщин –
Пергаментны усталость и забота.
Когда-нибудь средь сумрачных лещин
Пройду и, не увидев поворота,

Спущусь пониже, – там, одета в зыбь,
Колеблема, как мыслящий треножник,
Почти не отличимая от рыб,
Течет вода, – и, как слепой художник,

Попробую на ощупь снять покров,
Без выбора – прозрачен иль багров.

*   *   *

В иных снегах восточный колорит –
От лисьих переметов до отнорка,
Темней, чем императорский нефрит,
Бесстыднее, чем смертная приборка,

Меняющихся с ветром каждый час
И неизменных вечность русским полем,
Рисующим бессмертие для глаз,
Пока душой немотное глаголем.

Невыразимы медленные сны,
Сокрытые холодным покрывалом,
Над алым и багровым до весны
Стоят снега одним девятым валом,

И некому сочесть вину колен,
Встречающих эпоху перемен.

*   *   *

Что замкнуто – не герметично.
Неразличима изнутри,
Звезда, пульсируя циклично,
Как с керосином фонари,

Как пузыри немого газа,
Как жизнь и смерть без перемен,
Как ионическая ваза,
Хранящая забытый тлен,

Растет и тает, убегая.
Пространство полнится пустым,
Былой разрыв необратим,
И впереди звезда другая,

И тьма другая впереди,
Которой душу отведи…

*   *   *

Люблю раскольничью повадку –
Ее ничем не перебить,
Инако пресно или сладко,
Но как из праха вьется нить! –

Крепка посмертием и волей,
Сурова, задолго до нас
Вместила Куликово поле,
И горький мед, и хлебный квас,

И крепость северного кряжа,
И изголовья рубежи,
Эпилептические блажи… –
Срамною девкою блажи,

Земная нутряная вера,
И убивай – за меру мера.

*   *   *

Фасоль и соя на востоке,
Еще восточнее бамбук,
Как ножевые кровестоки –
Изнанка рисовая дуг,

Надулась Бухта Изобилья,
По-уссурийски мнет тимьян,
И сопки слепнут, словно крылья,
И засыпает гаолян.

Сухой чечетки вечер маков,
Распадок переходит в падь,
И марево цветенья злаков
Готово облако объять.

Недалеко до океана,
Полна полей былая рана.

*   *   *

У нас в избытке ветра, и зимы,
И окон, занавешенных узором.
Испуганы придонные сомы –
Дно с илистым подледным кругозором

Твердеет и, равняясь потолком,
Мелеет надвигающимся светом,
И в комнате моей такой же ком
Ненужного, оставленного летом –

Случайная соломинка у дров,
Печная сажа, как печать из праха,
Льняная невесомая рубаха
И дым от нескончаемых костров…

И мы живем то в прошлом, то нигде,
Как рыба в исчезающей воде.

*   *   *

И плоть оставит рост и пресмыканье,
И сморщится смоковницы приплод,
И прахом не насытится алканье,
Как родина миазмами болот,

Согреемся реакцией распада,
Блокадника посмертным дневником,
Какой простор настанет после глада! –
Идиллия сменяется рывком

На сокрушенье глиняных колоссов,
И башен, эйфорию орхидей,
Как влага на смешенье купоросов
Меняется в сообществе идей,

Касание – и пепел и песок,
И выдоха осталось на бросок.

*   *   *

…печальной лилией Офелия плывет.
А. Рембо

Сорокопут, сорокоуст,
Сороконожку съели,
Распадок пуст, осадок густ,
И лилией Офелий

Рвет водяное полотно
Безумные красоты –
Неразличимое пятно
Бессмысленной охоты.

Смотри, мерцая, с высоты
На волосы Горгоны,
В грязи их трещины просты
Повадкой белладонны.

Жди возвращенья в Эльсинор
Из вязких глин и водных нор.
 
*   *   *

Сизифова задача у руки –
Материи касаясь постоянно
На рубеже изъяна и обмана,
Где письменность играет в поддавки,

Учиться различать материки –
Лемурию преследует Гондвана,
Рвет Атлантида лоно океана,
Гренландию распяли ледники;

Разменивать руно на пустяки –
Не по размеру оборотню шкура,
Гомерова трагедия лемура –
Равно непостижимо далеки

Те версии творения, где дно,
Рука рисует гору, не пятно.

*   *   *

Кораблики, да пена, да потоп, –
А кто мы, как не пена и горячка?
Сминаемая клинописью троп
Природы летаргическая спячка

На деле просто пауза меж тем,
Что выдохом и вдохом обозначим,
Отсутствуем, как фактор вне систем,
И бытие в изломы мира прячем. –

Отсюда страх цикличности, начал,
Несвязное пророчество о смерти.
Провалы одиночеством измерьте –
Чей разум вход и выход различал? –

Твердей, волна, ты снизу холодна,
И дни бегут, и я не вижу дна.

*   *   *

То черное, то белое внизу,
Бездонное и бледно-голубое
Под сумерки наводит на слезу,
Как ветвь в окошко музыкой слепою,

Как междометий индевелый рой,
Ошибочное толкованье соли,
Сравнение бессмертия с дырой,
Событий музыкальной канифоли.

Не падает витая канитель,
Всё реже вверх, успеется забава,
На убыль ночь иль день – а всё потрава,
Витийствует летейская метель,

Не выгорит наружу ни свечи,
И черно-белой музыкой молчи.

*   *   *

Когда бы всё закончилось войной,
Мы мир бы приукрасили флажками,
Что фугу разноцветными мелками,
И скатерку из тряпочки льняной,

Некрашеной, застиранной до спирта,
Украсили изысканной каймой –
Воспоминанье запахами мирта
Твердило бы, что хочется домой.

Но главное – отсутствие примет,
Кому они нужны во дни затмений?
Всё меньше слов, и хор местоимений,
Атлантом опрокинув фиолет,

От радуги оставив берега,
Творца рисует в облике врага.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Качается восточного экспресса
Меняющая родину стрела,
Там желтые пески, река и пресса,
Ни города и мира, ни села

Без чайна-таун строящих хунхузов,
Удушливых и влажных вечеров,
Случайных и нечаянных союзов,
И доктора, и бывших юнкеров,

И дикий рис на дальних огородах,
И красная по-южному трава…
Здесь мельница нуждается в народах,
Как по стреле тоскует тетива.

Исчерпывая жизни деловито,
Снует челнок, струится аква вита…

*   *   *

Отыщи-ка у греков календы,
На попятные стрелы смотри –
Наконечники, что сколопендры,
Разрывают песок изнутри.

Всё равно пересушено, сухо,
Хор обрушился звуком к басам,
И летят раскаленного пуха
Голоса к небесам, небесам…

Ничему не дано возвратиться,
Только след и нелепая зыбь,
Не стрела промелькнула, но птица,
Это ласточка, скрип или всхлип,

Это сомкнуты воды без счета,
И песок, как сгоревшие ноты.

*   *   *

У сена мокнуть свой резон –
Темнеть, чернеть и вянуть,
Трава живет один сезон.
Чьи семена восстанут

На месте прежнего жнивья,
Как темных лип аллеи? –
Пусть это посмотрю не я –
Мои дожди всё злее.

Чем пасмурней, тем ближе блажь
Блаженного забвенья,
Самосожжения кураж,
Не вервие, но рвенье

На легкокрылую пыльцу,
И лед, и пламень, и гнильцу…

*   *   *

Достаточно ли сил у девясила? –
Безоблачна мокрица и мокра,
Кислица лес трилистником кислила,
Душица неестественно добра,

Боярышнику пережить боярынь,
Смоковнице на фиги изойти,
Пырей в саду, что деревенский парень… –
Пустырник – ненадолго отпусти…

Не корень зла, но золота и злата,
Черемуха – где чермно и черно,
Ума у подорожника палата,
И ноготки законами Карно

Цепляются за воздух и подзол,
Как будто память – меньшее из зол.

*   *   *

Сиреневое слово «серенада»,
Протяжное, густое, как сироп,
Миндального, изысканного яда
Вливающий в гармонию кикроп,

Безветрие, и тени, и удушье,
Безличная любовная тоска,
И выросшее в остров равнодушье,
Прибоем принесенная доска,

Предел существования и цели,
Всё – пение и некий аромат,
И облако и море обмелели
И выцвели в присутствии менад,

Срывающих с безумия покров –
Сиреневый изнанкою багров.

*   *   *

От симфонического гула
До тока слов глухонемых
Меха органные раздуло,
И – мессианствуя в прямых

И расширяющихся медно,
Затем сужающих гортань
Просторах, где дыханью бедно, –
Музыка, исповедью стань

И после выдоха, на вдохе,
От тихой радости умри,
Оставив человеку крохи –
И эти звуки дикари

Сочтут превыше вдохновенья –
Первичны музыка и пенье.

*   *   *

Недвижно падает звезда
По небосклону,
Бег от созвездия Креста
Очертит зону,

Где вечность коротать и мне,
Поскольку связан,
И что дышать наедине,
Что лечь под вязом

И трогать деревом сухим
Восход железный
Под опаляющим, нагим
Провалом в бездну. –

Беги вращения планет
Среди недвижимых примет.

*   *   *

Мышиный слышен цокоток
И шорох осторожный,
День повернуло на восток,
И спрятать невозможно

Высокий потемневший сруб,
Туман над ним пологий,
Дымок дыхания от губ,
Омелу на пороге,

Пустую комнату внутри,
Немую жизнь снаружи.
На мышеловку посмотри –
И чья пружина туже? –

Твоя? – кончается завод,
А мышь восход переживет.

*   *   *

По большей части те же дикари,
И дело не в сменяемых тотемах,
Генетике снаружи и внутри,
Простых вещах и электронных схемах,
Игре в царя, игре в царя горы,
Умеренном разврате и карьере,
Посмертном страхе пустоты дыры,
Предсмертной опрощающейся вере,
Гермесовой цикличности шагов,
Угаданности замыслов и фобий,
Конечной неизбежности снегов
И бега на разрыв голеностопий, –

Вот то, что мы стремимся доказать:
Пусть Слово – Бог, но как его сказать?

*   *   *

Сеточка мелких бед, крупные за порогом,
Что-то идет след в след, многое о немногом
Хочется рассказать, как по весне тонули,
Двигая ГАЗик вспять – в мае, затем в июле

В луже по самый нос ГАЗик упрямо глохнул,
Что шелудивый пес, выдержал и не охнул. –
Лагу под колесо, ребрами давишь комель,
В памяти Калипсо, рядом – другая, кроме

Памяти – ничего, липкая глина в пальцах,
Двое на одного, тени внутри скитальца
Вырастут и сожмут, трещины обескровят,
Больше не надо смут, память – не могендовид,

ГАЗик – не Голиаф, тракт зарастает, тонет,
Сеточкою то трав, то проволокою в зоне.

*   *   *

Мы будем жить не в городе большом,
Не в маленькой деревне у реки,
Где звуки, заплетаясь камышом,
Впадают в речь, как в детство старики,
Не на песках, где пляшет бедуин
И где считал барханы звездочет,
И не в горах, меж ледяных руин,
Где капля точит камень, нижет счет, –
Глухом бору, безмолвии лесном,
Где наша речь – что в заводи блесна,
История вдруг оказалась сном,
Но ранним утром часто не до сна –

И мы пойдем рыбачить с малышом,
Где звуки зарастают камышом.

*   *   *

Дели свой мир на три, четыре сувенира,
Которые потри, пока не треснет лира
Эолова волчка, качающейся ноты,
Небесного смычка, щекочущего соты.

Холодная вода не жаждет ледокола,
Свободного труда, катодного прокола,
Арктических морей и Марианских впадин,
Тропических зверей, глубоководных гадин,

Сухих материков, продольных, поперечных,
Кварцитовых песков, сбегающих и млечных,
Крутящихся смерчей, вращающих торнадо,
Таящихся вещей – вещей полураспада.

Тем неизменней плоть, чем больше на картине –
Как говорил Господь иль самый Младший Плиний.

*   *   *

Как мне хреново, господа мои,
Как будто выпил водки на халяву,
Стареющим тринадцатым Луи
Перехватил у кардинала славу,
Отдал и Кемску волость, и Полтаву
И своровал осадные паи.
Но я живой, коль «плохо» говорю,
И точно знаю, что могло быть хуже,
То кашляю, и зябну, и горю,
То разумом ущербным занедужу,
То Чичиковым свой прожект обужу,
Нешутошную кашу заварю.

Все люди лгут – и разница лишь в том,
Что ложь я оставляю на потом.

*   *   *

Не сок течет по венам, а вода –
Морская, перелитая в сосуды,
Не спящая нигде и никогда,
Не смытая ничем и ниоткуда…
А где заклятье – кровь морская спит?
Живет спокойно, ничего не просит? –
Да там же, где несет Иону кит
И волны опланктоненные косит.
Кипит бульон! – расходятся пласты,
Всплывают из глубин Левиафаны,
И мы бежим высокой красоты,
Пока не зарастут на бездне раны.

Поверхность безмятежна и пуста.
Вода внутри. И эта кровь – чиста.

*   *   *

Ты – непереводимый нотный знак,
Вполне необязательный мотивчик,
Внушающий доверие счастливчик,
Не сельдерей и прочий пастернак –

Фальшивить не с руки тому, чей вкус
Божественно и нежно безупречен,
На этом я заканчиваю речи,
Не обозначив формулой союз.

Хотя добавлю – дни слились в года,
И времена над нами пролетели –
И выше нас стоят у дома ели,
И далеко сбежала та вода…

Холмы растут не камнем, а травой,
И ты со мной, и я еще живой…