дядя Витя

Сочинять нужно не о правде жизни, а о лжи смерти – какой смысл сочинять о правде? – правда и так всем известна.

Но это – максима, предельная норма.

Мы же, в свою очередь, следуя этой норме, поговорим о маленьком человеке.

Тему эту невозможно исчерпать.
(Впрочем, как и все остальные темы.)

Скорее всего, проблема в том, что маленький человек настолько мал, что его не разглядеть.
Нужно брать масштаб крупнее.

Возможно, маленький человек вмещается в простого человека, тем самым, составляя его частицу? форму существования?
 
С него и начнём – с простого.

Год назад я побывал на юбилее своего дяди, которому исполнилось 75 лет.
Дядя очень просил приехать, и был рад моему приезду. В двухкомнатной квартире собралась большая компания бывшей советской молодёжи – многие семейными парами, но были и одинокие.

Действие происходило в глубокой украинской провинции, и все его участники были людьми простыми и маленькими, кроме меня, разумеется.

Согласитесь, полигон вполне чистый.

Прочувственные тосты, поздравления, поцелуи, слёзы умиления – всё это понятно.
Дискуссии об украинском языке, итогах Второй Мировой, национализме, антисемитизме, сионизме – тем более понятно.

Душой компании был дядя Витя, прочитавший поздравительную поэму собственного сочинения.
Никто из присутствовавших не знал, что я известный поэт, поэтому меня не стеснялись.

Но что-то в моих глазах дядя Витя уловил, поэтому, читая текст, поглядывал на меня.
Начиналась поэма так:

В этот день весны чудесной,
Друже, мы с тобою вместе
Выпьем и опять нальём,
И о счастье пропоём.
Помнишь, ехали с колхоза:
Я усталый, и ты - тоже?
Был влюблён я, а ты - нет,
Но не в этом мой сюжет.
Ты сказал мне: "Я старею,
Надоели юбилеи".
Помнишь это или нет?
Было нам по сорок лет.

В дальнейшем дядя Витя развернул широчайшую панораму событий за тридцать пять лет на двадцати листах мелким почерком в два столбца короткой строкой. Где-то там, в глубине веков, в сиреневой дымке высохших чернил дяди Вити производилась наклейка обоев в квартирах; случались командировки и ссоры с жёнами; росли и таки, надо сказать, вырастали дети; избирались новые президенты, сменялись директора заводов – короче, бурлила жизнь.

Подперев голову рукой, скрывающей моё лицо до самых глаз, я слушал поэму – единственный из всех, не аплодируя, при перелистывании страниц и в наиболее ярких моментах.

Сжимая, комкая ладонью лицо от подбородка до носа включительно изо всех сил, я сумел сохранить серьезные глаза, а некоторый их блеск, скорее всего, воспринимался как интерес.

При этом меня, правда, потряхивало, но после 50 грамм крепчайшего украинского самогона, градусов под 80, кого не потряхивает!

В дальнейшем по ходу застолья, расцеловавшись между делом с тёщей своей первой любви из-за какой-то моей удачной реплики о роли культуры в истории цивилизации, я понял, что дядя Витя считается в этом узком кругу локальным поэтом.

Дядя Витя освещает в своих текстах все значимые события в жизни и судьбе приблизительно десятка местных семей на протяжении без малого лет сорока, и регулярно отчитывается о проделанной работе по праздникам.

Осознание этого факта сделало меня серьёзным и задумчивым.

Как человек, дядя Витя перестал меня интересовать в принципе – на лицо было явление в той самой культуре, которая сыграла эту самую роль…

Я курил с дядей Витей. Глядя сквозь него, и подморгнув ему, намекнул, что свои-то серьёзные вещи он вряд ли кому-то здесь показывает.

С заинтересованным видом, размышляя о своём, я выслушал мгновенно прочитанный мне с листа, который был в другом кармане пиджака, текст:

*   *   *

Сеем разумное, доброе, вечное.
Свечи горят в аналое.
А прорастает пустое, увечное,
Глупое, вредное, злое.
Ну, так давайте за равенство-братство
Чокнемся, чмокнемся пылко.
Витька, бери-ка всё наше богатство,
Дуй в магазин за бутылкой.


И следующий:

*  *  *

Что-то много стало мне чести –
Не хватает мне на всё злости.
Но пока иду с тобой вместе,
Нам бросают на двоих кости.

Дяде Вите никогда не приходило в голову публиковать свои стихи – у него есть два десятка постоянных благосклонных читателей, которые с нетерпением ждут каждой строчки, и чем длиннее текст, тем яростней аплодисменты.

По дяде Вите было незаметно ни малейшего тщеславия – по окончании чтения, весь поэтический пафос и задор мгновенно слетает с него, как пыльца с цветка от дуновения ветра.

Более того – я не заметил, чтобы дядю Витю вообще интересовал вопрос о том, понравилось ли мне, например, прочитанное им.

Мне показалось, что после каждого текста, а при чтении поэмы – в перерывах, дядю Витю интересовал иной вопрос: «Понятно?», «Вам понятно, что я сказал?».

Убедившись в  полном понимании смысла сказанного им, дядя Витя вполне этим удовлетворялся.

В случаях непонимания, он приостанавливал чтение и разъяснял прозой, что имеется в виду, зачастую просто напоминая о тех или иных подзабытых событиях.

Где-то в середине поэмы возникла дискуссия: та ли это Люба, которая вышла замуж за парня из Челябинска и уехала туда? Вопрос как-то решился, и дядя Витя продолжил.

Мне не удалось поговорить с дядей Витей более подробно – он слегка перебрал, что для него, кстати, нехарактерно, и отбыл.

Больше мы с ним не виделись, но я попытался поговорить со своим дядей о поэзии.

Дело это оказалось совершенно зряшным – мой дядя, замечательный инженер -электронщик, большой умница, прочитавший массу художественной прозы и публицистики, совершенно не читает стихов и единственным поэтом на свете считает дядю Витю.

Эксперимент с прочтением дяде стихотворения Игоря Царёва «Имена на снегу» ничего не дал: «Стихи, как стихи».

Когда объявит белый танец небесный церемониймейстер,
Когда пронзительная нота из-под кленового смычка
Перечеркнет заслуги лета, и дальновидные предместья
Достанут снежные одежды из ледяного сундучка,
Не подводи меня, родная, не разжимай свои объятья,
Какие б трубы ни трубили, не отводи любимых губ!..
И ветер, пролетев над крышей, не руны зимнего проклятья,
А наши имена напишет на свежевыпавшем снегу.

Впервые в моей практике, прочитанный с должным выражением этот стих не вызвал ни малейшего восторга.

Разговор с мамой, которая тоже была на юбилее, также ничего не дал.

– Мама, как ты это допускаешь? Он же не читал даже Пушкина!

– Чего ты ко мне пристал? Витька хороший парень, отличный семьянин и товарищ, у него на шее больная тёща.

– Мама, ты считаешь это поэзией?

– Ты у нас самый умный – ты и считай. А мы просто здесь живём.

– Мама, Пушкин тоже просто жил, просто жили и живут Виктор Гаврилин, Игорь Царёв, Лёша Ивантер. Но они писали и пишут стихи, а чем занимается твой Витька? Дай ему Юлию Друнину почитать.

– Да не будет он ничего читать. Ему некогда – у него огород двадцать соток.

– Мама, возвысь свой голос против этого безобразия - его же можно научить писать стихи!

– Господи, ну что ты пристал. Он пишет стихи. Всем нравится.

– А тебе?

– Я их никогда не слушаю. Витька – наше радио.

Я сдался.

Целый год, в контексте дяди Вити, я напряженно размышлял, пытаясь охватить мысленным взором, а скорее чувством: всю мировую поэзию и культуру, всю русскую речь и литературу, 250 тысяч графоманов (за редким исключением) нашего сайта; я взмывал ввысь на величайшие вершины Гималаев, и опускался глубоко в шахты Донбасса, и пришёл к следующим выводам.

Загадку маленького человека мне не разгадать.

Маленький человек не имеет к простому человеку никакого отношения.

А эти заметки я написал зря.