3. На исходе души. Плотина. Судьба. Проклятье

Борис Пинаев, Мария Пинаева. На исходе души. Текст 3

ПЛОТИНА
Этот мужик, который плавает на лодочке... Мы-то знаем, отчего он такой весёлый. Предвкушает. Насыпал плотину рядом с избой, чтобы прямо из окна на своих уточек... Жена подсказала? Ах, несчастная Ева... Сатана? Эпоха возрожденья чего-то гастрономически вкусного... Ренессанс. Не дурак однако. Сын на самосвале работу работает. Если б он знал её имя... Оно потерялось в веках. Последние триста лет ей готовят одно назначенье – духовка, горшок. Уточка Каршиптар, вестник, живущий землёю, водою и небом... Три недели самосвалы ездили. Обещал директору карьера: буду, мол, кормить тебя сазанами. Бредень купил, лодку.

Вечное древо, трава-мурава, река и ветер... Небо, корова, крыша и океан. Лотос. С неба жутко глядит кровоизлиянный глаз египетского Рэ. Но об этом все давно позабыли... Кровожадное око, оно же злобный Урей, богиня Хатхор, Маат, попросту – солнце, ясное солнышко. Даже во время затмения на него смотрят сквозь закопченное стекло.

Конечно, запруду можно сделать. Жрать-то всем хочется. Пусть рыба там плавает, утки, жирные гуси, водоросли сине-зелёные. Но храм-то причём... Впрочем, мы его реставрируем. Это такое египетское слово. По-русски – восстановим, сделаем как было, будем по нему в тряпичных тапочках ходить.

А эти розовые поросята весь лес кругом перепахали. Пятачки такие нежные, никогда бы не подумал. Два поросёнка… Лучше бы их Копа Рыжий съел, дабы свершилось должное. Весь ландшафт испортили, лес стал мерзким, и грибы не растут. Но это потом. А пока Матрена мне говорит: –Я ведь лучше фершалицы. Ох Матрена Емельяновна, я не знаю... Спасибо, приходите. О заре? Я все-таки пока схожу за димедролом. Думает: мы ей поможем.

Вдоль дороги избы. Пыль... Ямы, гребешок со сломанными зубьями. Кто успел – уехал. Прокати нас, Петруша, на тракторе... У медпункта муж фельдшерицы чинит железный мотоцикл вместе с двоюродным братом и её свекром. Дайте мне мой димедрол, а сами что хотите. Вам все равно скоро пить ее, проклятую. После починки. Хотя, может быть, и не почините. Они такие: ничего не починят, а чужую водку все равно пьют.

Можно, правда, на все смотреть сквозь пальцы. Если на свет, то меж пальцев светится розовым. Он шевелил розовыми пальцами. А в это время физики-музыканты из икон лучину щепали. Чего с них взять. Убогие.

А нам же еще не разъяснили, что это всего лишь искусство и эстетика. Не для спасения души. Читать научились совсем недавно, в позапрошлом веке, объявления читаем: "предлагается сдать в срок..." Сдать имущество то есть. Корову и куриц. Коллективизация. Голод и бойня. Воробьев, как только грамоте обучился, сразу же письменно объяснил Ионе про Данилу Степаныча. А как же, тот в прошлом годе... А до этого вполне приличный человек был. И там всё перепутал, всё переврал, фамилию неправильно написал. Вот ведь какое дело. До сих пор хромой сидит с сапожницким молотком цел и невредим.

СУДЬБА
Однако всё не так просто. У него за избой, за сараем, за погребом – пасека. Ульи, соты и пчёлы. У Матрены крыжовник, малина, смородина, но её цветущая липа корнями в его огородах. Намеки? Конечно, это неправда. Там всего один корень. Другой на том берегу, и я не знаю, где третий... От пчел нет отбою. Всем другим наплевать, а он по краю оврага ходит деревянной ногой и косит корове сено.

Я еще там посмотрю, чего-то не понимаю. Усмотрела бы давно, но пёс и пчелы. Это вам не цыганская болонка. Впрочем, цыгане на том берегу, а хромой – рядом с Матрёной. Водой не разольешь.
Она здесь когда-то бурый железняк на телеге возила. Еще в тридцатые годы. Не знаю, чем хромой тогда занимался. Давно ушедший Зрван, древне-благоуханное персидское время. От него де нам златое добро и железное зло. Так ли? Персики...

Путаются слова под ногами: джет, димедрол, горячий зрван, розовые поросята. Всё смешалось, перепуталось, строит глазки... Где Борис, где Мария? Даже в этом тексте не разделить. И будут два одна плоть. И дерево жизни посреди рая и дерево познанья добра и зла. Из Едема выходила река... и потом разделялась... Фисон... Гихон... Хиддекель... Евфрат... Не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь... И сказал змей жене: нет, не умрете... И поверили дьяволу, а не Богу. Поверили. И скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога... Проклята земля за тебя... И поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.

Нет жизни у сатаны. Маска, морок, водевиль.

Мы с Ионой когда-то в университете учились, зубрили "Капитал" и жреческий кодекс. Потом иногда он спускался с облака в промышленный и строительный наш отдел, где мы с Геной иногда сочиняли в условиях развитого социализма рукописный журнал "Стойло Пегаса". Ипокрена. Корриганы… Олег Капорейко приносил роскошные фотографии с деревьями и птицами. Зелёные деревья и синие птицы. Чёрно-белые?

Сейчас Иона по берегу ходит, а потом вернётся к нам ночевать. А о заре придёт Матрёна Емельяновна лечить Марию. Или Бориса? Может и вылечит. Правда, болезнь, по-моему, сугубо физическая, а ей бы всё душу... Или я ошибаюсь? Кто лечит душу? Только хромой её к себе не пускает. Говорит: я всё мёдом лечу. Прополисом.

От реки пошла по зеленой равнине. Здесь когда-то капусту сажали, а сейчас покосившиеся волейбольные столбы, воздвигнутые инопланетной цивилизацией. Баальбек... На крутой горке, у самого леса – наш дом. Полвека назад лес выгорел. Ну что ж, наросло с тех пор... Дом старый, но ещё держится. Один угол ползет на восток, другой – на запад. Труба пристально смотрит в зенит, подполье ушло в преисподнюю. Всё как положено. Чуть ни каждый год приходится возить сюда чёрный рубероид и латать крышу. Борис ездил однажды за ним в соседний городок, и теперь он запомнил на всю жизнь белые столбы облаков над Сухим Логом. Судьба, фатум, ананке, рок, океан. У шумеров "нам" – океан и судьба. Соображали... Только ведь Бог опрокидывает все построенья судьбы лёгким шепотом ветра.

Когда-то рядом стоял дом побольше, гораздо, гораздо... Но его украли. Ах, это было до нашей эры. Мой дед Димитрий приехал случайно на рысаках и говорит: "Ну, знаешь – вот это место!" Река и белые скалы. Альпийские астры. Богородская трава… Простор. Он где-то в страховом обществе служил. Страховал от сумы, от тюрьмы, от испанки и тифа. Сыновья тут же под бережком плескались, в песке изумруды искали. Потом один Беломорканал строил, а Семён чуть не потерял левую руку на белом бронепоезде, осколком вырвало бицепс, и всего-то полгода отсидел в тюрьме ВЧК. В конце концов уехал с сыном из Города, работал экономистом на мельзаводе, потому что изменила жена.
Я однажды к нему убежала из пионерского лагеря вместе с подружкой. Бежали по длинной лесной дороге. Запнувшись, скакали на одной ножке и чего-то шептали. Молитву. Спали у дяди на сеновале в зелёном колючем и мягком сене, а потом поехали назад на телеге все вместе по песчаной дороге и очень протяжно и задумчиво пели грузинскую старую песню. Сулико? У дяди по щекам текли слёзы…

Как дядя мой любимый Сенечка грузди умел искать – на ровном месте. Он помер в больнице – без памяти, за деревянной доской. В июне 66-го. Я недавно тоже пыталась искать, но теперь всё свиньи перерыли, перепахали, весь лес перевернули. Воплощение смуты. Тифон… Гибрис... Высокомерие и дерзость. Хоть бы Копа поймал их в конце концов.

ПРОКЛЯТЬЕ
Иона пришел преждевременно.
- Я хочу прописать ей змею-джет, – сказал он, когда я потчевал жену димедролом. – Но надо знать, что она суть Урей на лбу царя, око Хора и утренняя звезда.

(Продолжение следует http://www.stihi.ru/2010/04/30/6136)