Нина Заречная. Дневник

               

Я родилась 27 января 1877 года в поместье моей матери, мелкопоместной дворянки. Я всю жизнь провела здесь, в имении недалеко от озера, и знаю эти места наизусть, а на речке и озере – каждый изгиб и островок.

Я всегда вспоминаю свою маму, она была тихим, легким, светлым человеком, ей нравились стихи, кружева, белые одежды и нежное солнце. Эта любовь перешла и ко мне, и, когда в солнечный летний день я вижу белые платья и кружевные зонтики, я как будто чувствую рядом присутствие мамы. А когда раннее утреннее солнце бросает свой луч на раскрытую с ночи книгу, перебирая листы и буквы, я чувствую себя счастливой и слышу разлитую в воздухе любимую мамину песню, и всегда подпеваю ее нежному голосу.

Мама очень любила моего отца, всегда старалась ему угодить, ухаживала за ним и стойко сносила его возраставшую холодность. Он очень строгий и очень занятой человек, теперь он уже занимает какой-то важный пост в местном дворянском собрании, и еще много внимания уделяет хозяйству и говорит, что после того, как отпустили крестьян, настали трудные времена, и нельзя допускать упадка ни в чем, и что это все нужно для поддержания дворянской чести. Мама как-то объяснила мне, что он такой гордый, потому что у него было много братьев и все, что он имеет – это его достижения и его служба, поэтому его нужно жалеть. Она была очень набожной и многое терпела, моя мама.

Детство я помню, как белое теплое облако с запахом молока, окружавшее меня и дарящее покой, нежность и блаженство. Там была мама, ее забота, любовь, много веселых гостей в доме, наши с ней игры и прогулки. А еще  были настоящие праздники на берегу озера – у нас здесь шесть помещичьих усадеб, и их обитатели собирались часто в теплые летние вечера возле воды, гуляли, пели, танцевали и разговаривали, а мы, дети, играли в свои игры и иногда даже участвовали в общих и чувствовали при этом себя очень важными и взрослыми.
 
Особенно хорошо помню вечер, когда устроили на берегу настоящий фейерверк по случаю какого-то праздника, меня тогда впервые не отправили с няней в дом укладываться спать, а  разрешили быть у озера долго-долго, до самой ночи, чтобы посмотреть на чудо-фонтаны из огня. И я очень гордилась этим, и вставала на кончики пальцев, чтобы казаться выше и старше. Но все-таки я, как ни старалась, была тогда еще совсем ребенком и очень испугалась грохота, и даже заплакала, а Костя, наш сосед и мой друг, смеялся надо мной и рассказывал, что это не страшно, а наоборот, очень празднично и красиво. Я ему поверила, потому что я всегда ему верила, он взрослый и очень умный. И еще у него мама – знаменитая артистка! Ирина Николаевна Аркадина…

Я помню, как увидела ее впервые – эффектную, яркую, в огненных брызгах блестящих украшений, она стояла на фоне потемневшего, ослепшего от красоты неба, как будто была одна среди всей толпы, и над ней одной сверкали огни фейерверка, и пропавшие с неба звезды искрились в ее глазах… Это была настоящая царица!

Мы с Костей потом придумали новую игру, мы тайно от всех играли в фейерверк и в театр, и я всегда исполняла роль главной красавицы. Мама моя часто,  по-соседски, виделась с Ириной Николаевной, когда та отдыхала летом в имении своего брата,  ездила к ней, несмотря на то, что папа не одобрял этой дружбы и все время произносил непонятные слова «запятнанная честь». Ездила и меня брала с собой. Ирина Николаевна помогала маме советами, а меня называла «ангелом» и «милой девочкой», я ее всегда стеснялась, но смотрела на нее во все глаза и видела такою, какой она была в ту ночь огней. Она особенная, ей все равно, что про нее говорят, она горда и неприступна, и у нее совсем другая жизнь и ценности, нежели я привыкла видеть вокруг! Но это я уже сейчас понимаю, а тогда стеснялась и пряталась за маму, а мама улыбалась и гладила меня по волосам…

А потом мама умерла. Это случилось 10 лет назад, и сейчас я понимаю, что уже не совсем помню черты ее лица, но помню чувство защищенности и радости… Она очень болела, доктор одно время даже жил у нас, но помочь ничем не смог, потому что болезнь обнаружили уже слишком поздно. Мама скрывала ее, как могла, и всегда говорила, что  простудилась и нужно бы погреться на солнце, а сама становилась все бледнее и бледнее… Был очень холодный февральский день, отец уехал в город по срочным делам, меня уже давно не пускали к маме, в доме было темно, страшно и пахло лекарствами. Доктор и слуги ничего не смогли сделать, а я тем более… Мне кажется, что она умерла от тоски.  Мне до сих пор грустно смотреть на доктора, и еще я верю, что мама стала ангелом и всегда рядом со мной.

В день ее смерти кончилось мое детство. Отец совсем замкнулся в себе, стал мелочным, раздражительным, все время пропадал на службе, а когда был дома, то почти не выходил из кабинета. Я проводила свое время с гувернанткой-француженкой и бесконечно меняющимися учителями. Я очень радовалась, когда  отец оставался дома – тогда я для него танцевала и пела, чтобы развеселить и чтобы, наконец, из комнат выветрился запах лекарств. Я его жалела, как мама, но ему трудно было общаться со мной, потому что он слишком взрослый и умный. Он закрывал окна и говорил, что у меня слабое здоровье и чтобы я становилась серьезнее, потому что жизнь – трудная вещь. И снова уезжал. И я его опять жалела…

Я целыми днями играла в саду одна, и мне не с кем было поговорить, и ни на какие вечера мы уже не ездили. И я научилась разговаривать с небом и облаками, с листьями и травой, убегала к воде, смотрела на чаек. И праздничные вечера устраивала сама, из влажных от росы цветов делала себе короны и большие блестящие украшения, пела и танцевала для моих молчаливых гостей деревьев… И очень скучала по вечерам на озере, по Косте и по нашим играм…

А не так давно, три года назад, папа обвенчался со своей новой женой. Он привез ее из города вместе с многочисленной родней и сказал, чтобы я вела себя хорошо, потому что это хоть и бедная, но очень, очень уважаемая семья и что его женитьба – важный шаг и должна принести счастье ему, мне, нашему имению и даже всей России. Она мне не понравилась: она гораздо моложе его и совсем не похожа на маму. Мама всегда молчала, но с ней было тепло, а с Ней  как будто снова пахнет лекарствами. Она расхаживает по всей маминой усадьбе и наводит свои порядки!..  Я теперь стараюсь как можно меньше времени проводить в доме, или запираюсь в своей комнате и читаю. Но этому есть и другие причины. Я разлюбила отца.

Тогда, в день их венчания, я сбежала, сбежала, как я думала, навсегда, и сделала это прямо во время церемонии. Я выскочила из церкви и бежала очень долго, куда глаза глядят, а когда не смогла больше бежать от усталости, поняла, что я недалеко от имения Сориных. Тогда я пошла к ним, потому что не знала, что мне делать дальше. Я нашла Костю и все ему рассказала. Мы не виделись несколько лет, за это время Костя совсем повзрослел, изменился, а меня он сразу даже и не узнал, долго смотрел в лицо темными глазами, и только когда я заговорила, радостно засмеялся. А я заплакала. Он всегда был моим защитником, и я рассказала ему про всю свою жизнь и беды, а он мне про свою, как он ездил в город учиться, как вернулся и живет здесь, мы вспоминали наши игры и смеялись, и было радостно.

Так мы проговорили до ужина, пока Костю не начал искать Петр Николаевич, его дядя, милый, добрый, смешной старик, старший брат Ирины Николаевны. Он долго и громко охал, когда узнал, кто я такая, сказал, что меня, верно, уже давно ищут и что молодой девице категорически нельзя сбегать из дому «и все такое», а потом потащил нас ужинать «в конце концов, чем бог послал», за ужином рассказывал, что их имение пришло в упадок, «и все», и как-то незаметно уговорил меня вернуться домой. И ради такого случая даже выпросил лошадей у Ильи Афанасьевича, совершенно несносного человека и настоящего деспота, который никогда никому лошадей не дает. Встретила я там и Полину Андреевну, тихую, бессловесную жену управляющего, и их дочку Машу, с которой мы были знакомы в детстве. Она стала настоящей красавицей, но ее детская живость превратилась в настороженную сосредоточенность. Странная семейка, мне казалось, что они все так озабочены судьбой имения, что не только не рады моему приходу, но и не заметили бы его, если бы не лошади. Странно, что при таком старании усадьба Сориных теперь совсем не в лучшем виде.
 
Жаль, что не было там в это время  Ирины Николаевны, одна возможность побыть рядом с ней придала бы мне сил и храбрости. Костя и Петр Николаевич поведали о скором ее приезде, наперебой звали меня бывать у них при любом удобном случае, говорили почему-то шепотом и светились улыбками, а Костя хотел непременно ехать вместе, чтобы поговорить с моим отцом, но я не позволила. Он всегда, с самого детства, защищал меня во всем, но в нынешней ситуации это было бы не к месту. Тем более что отец завел огромного сторожевого пса, с которым мне-то еле удается ладить, а уж при виде незнакомых людей он становится диким и неуправляемым! Совершенно успокоившись, я попрощалась с моими вновь обретенными друзьями и поехала сдаваться отцу…

Дома случился настоящий скандал, потому что меня искали уже давно, вместо того, чтобы насладиться свадебным днем. Отец, когда ему доложили, что я дома, стремительно вошел в мою комнату, без стука, и дал мне пощечину, впервые в жизни. Я заплакала и закричала, что ненавижу и его, и его жену, что она мне не мать, а он мне больше не отец, что я уеду от них снова, и как можно дальше, и никогда сюда не вернусь, что лучше буду играть на сцене, чем влачить здесь никому не нужное существование. А он шипел мне в лицо о том, что в доме полно важных людей, а я позорю семью, и что если я сбегу еще раз, он выгонит меня из дома или выдаст замуж за первого встречного. Странно, как можно выгнать из дома того, кто сам из него ушел… Еще кричал, чтобы я не смела больше ездить к этим низким людям, и я решила для себя, что непременно буду проводить у них все возможное время. Я хотела, чтобы мы жили с отцом вдвоем, как прежде, и я бы ухаживала за ним и жалела, а он все испортил, ему нет до меня никакого дела, он меня предал. И тогда я его разлюбила. Мне его больше не жалко.

Жизнь моя снова изменилась. Теперь я еще более одинока, жить приходится с чужими мне людьми, за мной постоянно присматривают, и, хотя эта некрасивая история почти забыта и о ней никто никогда не вспоминает, отец почти никогда не разговаривает со мной, только по делу и очень сухо, или при посторонних. А еще он лишил меня наследства и завещал все состояние Ей, потому что мое «стремление к дурным поступкам и людям не приведет ни к чему хорошему», и что единственное мое спасение – это достойное замужество.

Но я не думаю о будущем, потому что верю –  оно таким не должно случиться. Я теперь знаю, понимаю, что такое настоящая жизнь! Вот уже долгое время, как только ослаб надзор надо мной, я нашла возможность бывать у Сориных. При любом удобном случае я убегаю к  ним, мы много разговариваем с Костей, он мне рассказывает о театре, о том, какой он есть и каким должен быть, о символах, о том, что у всего должны быть какие-то новые формы, и это очень интересно, хотя и не очень понятно. Мы часто бываем в лесу, на озере, удим рыбу или просто так сидим на берегу и смотрим, как свободно летают красивые радостные птицы, чайки, как они кружат над водой, и как всегда, куда бы ни улетали, возвращаются сюда, к месту, где они по-настоящему счастливы…

Раз в году приезжает в имение Ирина Николаевна, и это настоящий праздник! Все становятся веселыми, настроение – приподнятым, а одежды – светлыми, звучат песни, стихи, читаются книги. Как будто бы Ирина Николаевна привозит с собой из города совершенно иной, чудный мир! Я ее уже не боюсь, как в детстве, она очень добра ко мне, и я всегда с нетерпением жду ее приезда. Я очень хочу быть похожей на нее, такой же красивой и независимой. А еще… я хочу стать настоящей артисткой, как и она. И когда я стану известной, и обо мне будут много говорить и писать, когда будут боготворить меня, мой отец сильно пожалеет о том, что он сделал и раскается в своем поведении!

Нет, конечно, я ни в чем не нуждаюсь, тем более что довольствуюсь малым! У меня есть свои маленькие, дорогие сердцу  сокровища: мой дневник, книги, мамин образок и золотой медальон. И в доме у нас сейчас довольно сносно, есть ощущение мира, отец и его жена часто уезжают или заняты своими важными знатными гостями, и в это время я предоставлена самой себе, особенно хорошо, если удается улизнуть незаметно. Жаль только, что все мои тайные поездки и прогулки возможны, когда тепло и дороги не разбиты, то есть в основном летом! Зато какие теплые встречи бывают у нас после долгих разлук! Петр Николаевич всегда просит подольше быть у них и говорит, что Костя как будто оживает после зимней тоски. А Костя стал очень интересным и серьезным, относится ко мне трепетно, а я ему по-прежнему верю во всем, как в детстве, и у него стали очень красивые и глубокие глаза, как у Ирины Николаевны. Когда он говорит, глаза у него горят, а лицо становится бледным, у него красивый голос, и когда он читает стихи, у него появляются манеры, как у поэта. Однажды я даже обсуждала это с Машей, дочкой управляющего, и она со мной во всем согласна.

А когда наступают холода, время разлук, Костя отдает мне книги, журналы, газеты, которые привозит Ирина Николаевна, чтобы я как можно легче пережила зиму, и мне не так тоскливо в бесконечные холодные дни. Особенно мне помогают повести и рассказы некоего господина Тригорина, которого много печатают в последнее время. Я не знаю, кто он, какой он, как он выглядит, но его произведения завораживают! Я всегда их читаю и перечитываю, когда мне особенно грустно. «Жребий людей различен. Одни едва влачат свое скучное, незаметное существование, все похожие друг на друга, все несчастные, другим же – выпала на долю жизнь интересная, светлая, полная значения». Да, стремиться к яркой жизни, сбросить с себя груз повседневности, когда все вокруг только и делают, что стремятся к знатности и богатству, жить так, как описано у Бориса Алексеевича (какое прекрасное имя!) – жить тонко, изящно, возвышенно… Да, это спасение, это настоящее счастье!!!
 
Нынешнего лета я ждала с нетерпением, с большим нетерпением, чем раньше и особенно – приезда Ирины Николаевны!

Петр Николаевич, зная, как я стремлюсь к ним,  как-то даже встретил моего отца и попытался уговорить его отпустить меня к ним, «в конце концов» – « на большой  праздник по случаю приезда Ирины Николаевны и ее друзей, и все такое», но отец вежливо поставил его с этим  «и все» на место. Сказал, что вся эта богема не для молодой девушки, и он не допустит, чтобы я повторяла позорную судьбу сестры уважаемого Петра Николаевича. И уехал, пока тот собирался с мыслями. Потом Петр Николаевич страшно переживал, что почти проговорился, что не смог уговорить, каялся, что из-за него меня опять заперли, и что в этот раз я не попала к ним.

Но я почти совсем не расстроилась, потому что знаю наверняка: этим летом Ирина Николаевна приехала так надолго, что даже если меня не будут выпускать целую неделю, я все равно увижу ее, и не только ее… Я обязательно найду способ выбраться! У меня есть место, где тепло и хорошо, как в детстве, где меня любят и ждут, и куда меня тянет, как чайку к озеру!.. И мне нужно, просто необходимо побывать там! Это очень, очень важно и я знаю, я чувствую: такая серая жизнь, какая есть у меня, невыносима, ее невозможно больше терпеть, и она скоро непременно должна кончиться!
 
Дело в том, что в этот раз Ирина Николаевна привезла с собой… я просто не могу поверить, это не может быть правдой! – господина Тригорина, того самого Тригорина, который неповторим, неподражаем, о котором пишут все газеты, которого переводят на иностранные языки, и портреты которого везде продаются! О его личности я знаю наверняка и тоже из газет, но его самого не видела ни разу. Я просто должна с ним познакомиться, и попросить его портрет на память, обязательно с подписью! Я знаю, я чувствую, что такой человек, как он, точно знает, как жить и что делать, и я это обязательно узнаю, это мое спасение!

И теперь самое главное. Я буду выступать в настоящем театре! Я буду изображать главную роль, как тогда, давно, Ирина Николаевна на озере, только у нас будет не фейерверк, а дым! Костя написал настоящую пьесу, она не очень понятная, но очень тревожная и грустная, и мы даже по-настоящему репетировали и сделали настоящие театральные костюмы, правда, они немного странные, а еще Костя построил настоящий театр! Только вот декораций у нас нет, жалко, но Костя говорит, что вид на озеро, закат и большая луна гораздо лучше. Что ж, ему виднее, он всегда все знает. Только я очень волнуюсь, потому что самое-самое главное – это то, что играть я буду перед Ириной Николаевной и Борисом Алексеевичем Тригориным, перед актрисой и писателем!!!

Ирина Николаевна ничего, ее я не боюсь, а перед Ним играть мне страшно! Я очень боюсь забыть слова. И еще мне почему-то немного неловко… Пьеса наша не похожа ни на одну из известных, и в ней нет ни любви, ни действия, одна только читка. И в таком наряде молодой девушке появляться неприлично, но Костя сказал, что на сцене я уже не просто молодая девушка, а древняя Мировая душа. Я ему верю, и буду очень стараться. Я волнуюсь, и вместе с тем я рада – рада безумно! Потому что этот спектакль – начало моего пути к настоящей, светлой жизни, ясной, теплой, чистой и радостной!

Только бы отец с мачехой уехали в город, как собирались, потому что если я опоздаю – все пропало! Уже почти вечер, а они все никак не могут собраться! У Сориных, верно, все уже ждут представления, а я еще здесь! Я так волнуюсь, что мне тяжело дышать… Костя, мне кажется, тоже очень волнуется там, он просил, чтобы я постаралась приехать вовремя. Я не могу его подвести…

Вот, я слышу, как отдали приказ открыть ворота! Уезжают! Все, мне пора…