Шевченко А. Первобытный Славянский язык, открытый

Шевченко Первобытный язык открытый Платоном Лукашевичем 2

Итак, в XIX веке некто Платон Акимович Лукашевич, современник Пушкина, человек потрясающего
кругозора и настоящий Учёный, совершил открытие, значение которого трудно переоценить. С ним
мало  кто  знаком,  потому  что  созданные  за  полвека  кропотливейших  трудов  работы попросту
скрывались и были доступны далеко не всем. Достоверных сведений о самом Лукашевиче мало, но
обо всём говорят его работы. 

Снова о методологии
Вспомним о методологии. Лукашевич пишет в [7]: 
«…вообще говоря, нет и не было никакой возможности начать исследование от низа вверх, от нижних
ступеней лестницы к самой верхней.
Тоже  самое  относится  и  к  раскрытию  внутреннего  смысла  слов  в  нынешних  Славянских  языках,
невозможному  без  совершенного  знания  состава  и  законов  речи  их  Первобытного  языка.
Доказательством этому служат все труды по сей части языковедов, по которым ни одно слово ими не
раскрыто по внутреннему своему смыслу, и все усилия их оказались тщетны, предположительны, если
не сказать, забавны. От этого каждый из них, взирая на предшествовавшие выводы других, легко их
опровергал и, можно сказать, издевался, представляя новые свои выводы, которые в последствии, в
свою  очередь,  подвергались той  же  судьбине, так  что  по  сему  предмету  остыло  в  исследователях
рвение  и  потерялась  охота  продолжать  такую  науку,  которой  правила  неизвестны  и  безуспешно
заменяются одни другими, а всё таки дело не идёт вперёд. Причина всему этому была та, что сперва
нужно  было  открыть  разом,  без  всяких  дополнений,  законы  составления  Первобытного  языка,  а
потом, применяя их, приступить к сему великому делу. Это всё равно, что охватить разом законы всех
языков и вывести  о составе  их одно общее  заключение; точно  так как сперва нужно  узнать общие
законы движения светил, а потому уже приступить и к вычислениям каждого светила отдельно.
Посему, как только законы составления слов  Первобытного  языка, основанные на вышеупомянутых
началах, известны, то разбираются по ним все слова нынешних Славянских языков и их наречий». 
«…языки рода человеческаго, в противность общепринятому мнению, не составляют набора слов,
образовавшихся  от  случая,  или  звукоподражания,  а  устроены  по  разумному  научному  смыслу,
разбор  и  познание  котораго  принесет  со  временем  неоцененную  пользу,  чего  мы  теперь  и  не
подозреваем.  Речь  человека  всегда  была  достойна  его  самого.  В  ней  сохраняются  остатки  и
памятники бывшаго некогда великаго его образования, а, может быть, имеются и зачатки лучшей его
будущности». *7]
Лингвисты – не отдельные люди, а некое сообщество, система, которую представляет Академия Наук –
выразили своё отношение  к самому Лукашевичу: в  словарях он записан как  «сумасшедший», а его
открытие  заклеймили  «произвольным,  необоснованным» (речь  шла  о  «филологии»,  про
исторические вопросы вовсе промолчали). После этого о Лукашевиче ничего и нигде не было слышно,
зато того же Марра время от времени пытаются воскресить.
 
А теперь предварительное замечание относительно истории – ведь речь идёт о подходе, близком к
тому,  что  в  лингвистике  называется  «сравнительно-исторический  метод».  Историческая  наука  в
существующем  виде  представляет  не  менее  жалкое  зрелище,  чем  лингвистика  –  общество
накормлено  мифами,  хаос  вместо  цельности,  отдалённость  от  жизни.  И  тоже  много  послужила
владельцам разных мифов, в частности, послужила порабощению славян. Кроме того, ведь история
подчинена  языку.  Пример,  показывающий  лишь  поверхностную  зависимость:  назовите
многоразличные племена славян разными именами, и не упоминайте, что это славяне. История, как по
волшебству, меняется. Правда, очень много «непонятных» народов возникает.
«…история  молчит  или  говорит  самым  противоречащим  и  неопределенным  образом.  Из  ее
свидетельств и вместе противоречий, не имея главного основания, ничего нельзя вывести. А cиe-то
основание и без помощи истории теперь находится перед читателем. Да! дело говорить само о себе
ясно,  непротиворечно,  а  главное,  неопровержимо.  Здесь  уж  всеразрушающаго  заключения:  «быть
может и может быть» – не может быть. Опровергните одно слово, а сотни других неопровержимых
уничтожают всякое сомнение. Тут должно иметь дело не с десятками, а с тысячами слов; подобный
подвиг будет напрасен и смешон, а более недобросовестен. Историею мы можем вертеть как угодно,
но  с  филологиею,  как  с  наукою  точною,  так управиться  невозможно. В  языках  народных кроется
истинная история его происхождения и образования, но как взяться и с какой стороны приступить к
ним без предварительных знаний общих правил составления речи человеческой, а потом частных,
по племенам, в этом-то и задача состоит». [8]. Выделено мной. 
Вот  слова  академика Б.Грекова (привожу по [13]):  «Если бы  мы  знали  жизнь слова,  то вся  история
раскрылась бы перед нами». А теперь Лукашевич: 
«Какое же впредь будет гранесловное направление Русской речи? Такое, какого никто не ожидает и не
думает. Что есть славянский язык? – Быстьтворь рода человеческого. Все народы Света из простого
ли  любопытства,  с  намерением  ли  узнать  сокровенное  построение  своего  собственного,  родного
языка, и истинный смысл всех его слов и образим гранесловных, будут изучать его; а многие усвоят
себе и писать имут на нём свои творения, изследования, открытия: и ежели мы не будем участвовать
в этом всемирном направлении к разработке «единого языка», то нас все осмеют и по делом». [1]
Примечание: гранесловные образимы – грамматические формы, быстьтворь – история. 

Суть открытия
•  Некогда человечество было единым, и говорило на одном языке – Первобытном (само по себе это
не противоречит  трудовой теории  – даже если люди начали  с  бубнения,  почему  бы в  какой-то
момент не появиться единому языку?).
•  Первобытный язык уцелел совокупно  в русском  и других  славянских языках. Очень  близким по
говору к Первобытному языку является украинский, а объединяет различные славянские наречия –
русский
•  Язык  и  культура  единого  человечества  были  славянскими, а сегодняшние славяне –  хранители
языкового  единства  человечества,  остатки  единого первобытного «народа»,  от  которого в  ходе
истории откалывались новоизобретённые языки и принявшие их «новые» народы [XI].
•  Всю историю сопровождало (и в большой степени определяло!) явление, названное Лукашевичем
«чаромутие».  Это  и  было  создание  жрецами  искусственных  языков  на  основе  наречий
Первобытного  Славянского  языка,  и  последующее  их  смешение  между  собой  и  славянскими
наречиями.  Например,  Греческий  и  Латинский  языки  произведены  из  языков  азиатских
завоевателей  (монголы,  маньчжуры,  китайцы,  самоеды  и  ещё  несколько  десятков  народов)  с
принятием огромного числа славянских слов

«Создание искусственных языков» – это явление, которому подчинена история, это начало и суть раздробления, потери единства. Плохо это или хорошо – вопрос отдельный, здесь пока примем, что это очень важно.
Чтобы  не  смешивать  само  открытие  Лукашевича  с  его  осмыслением  и  выводами,  –  глобальной
значимости выводами!  – пока перейдём  от обобщений к подробностям, нисколько не забывая, что
Язык мы «взяли» для рассказа о сути происходящего на Земле. 
Почему мы не узнаём в других языках свой родной, если он Первобытный?
Причин  много  (про  хаос  теорий,  который  переживают  лингвистика,  наука  и  всё  общество,  уже
говорилось),  но  главная:  мы  сами  не  знаем  свой  язык.  Что  же  позволило  Лукашевичу  совершить
открытие, как он пришёл у тому, что не могли понять до и после него академики? Да, озарение, да,
Промысел, да, мгновенная сборка всего вороха бестолковых «фактов»  в стройные ряды, как во сне
Менделеева. Но открытия даются  тем, кто  упорно ищет, кто хоть  немного, но выходит  за  пределы
накопленного опыта, отказывается от наличного знания и мудрости и заглядывает в неизвестное. 
С детства Лукашевич мог свободно читать и говорить на разных славянских наречиях. В том числе на
очень важных для последующего открытия Переяславском и Черниговском, очень разнящихся меж
собой  и привычным для нас Великороссийским. Живя в  Малороссии  (Украина, местечко Березань),
естественно,  владел  и Малороссийским,  и Великороссийским  наречиями. Лукашевич  замечает,  что
под  Великороссийское  наречие  Русский  язык  повёл  Ломоносов,  чем  и  спас  язык  от  истребления
европейцами и собственной «интеллигенцией». Но всё же язык – не наречие, замечает Лукашевич «не
в упрёк великому мужу».
Конечно,  можно  сказать,  что  знание наречий  серьёзный  козырь,  –  и  это  действительно так,  даже
серьёзнейший – но зачем, без собственной  тяги и беззаветной любви к языку,  было  сыну  богатого
помещика  так  напрягаться? Кстати, нигде  о  любви  к языку Лукашевич не разглагольствует – но ею
пронизаны все его труды, и, судя по ним же и обрывкам сведений о судьбе Лукашевича, о любви к
языку свидетельствует вся его жизнь. А вот над высокоучёными глупостями нанятых учителей (а потом и всезнаек, смеющихся над его выводами без попытки разобраться в них) он сам посмеивался весьма остроумно,  и  через  десятки  лет  смог  понять  и  доказать  свою  правоту.  Итак,  в  первую  очередь понадобилась любовь к языку и освоение славянских наречий, языков. 
Судя по всему, Лукашевич искал упорно. Он уже родился богатым помещиком, что позволило ему не
просто копить и читать книги да словари, но много путешествовать, самому собирать народные сказы,
песни, сведения о  быте,  обрядах  и вере народов. Заметим  в связи с предыдущим  –  Лукашевич не
просто мог читать и говорить на разных славянских наречиях, а понимал связанную с языком жизнь
народов, точнее, племён. 
Далее углублял это знание и понимание – изучал названия городов, селитьб, местностей, рек, имена и
прозвища людей и самих племён, другие имена собственные. Уже здесь пришлось ему углубиться и в
географию, связывая определённые имена и местности с особенностями выговора, наречиями. Ещё до
совершения своего открытия он написал несколько работ о «народных думах и песнях», огромном
«славянском  мире»,  различных  именах,  о  неизвестных  доселе  законах  гармонии  музыкального
говора и необычных песен. Добавим это всё к первому и уточним: к открытию привели любовь к
родине  и  языку,  боль  от  осознания  утраты  прекрасного  и  неповторимого,  настоящее  знание
славянских наречий, а также время, которое он уделял своим поискам. Не просто какой-то срок – всю
жизнь.
Пока остановимся и сделаем предварительные выводы. Итак, нужно стремиться понять свой язык, а
это в том числе означает: хотя бы в малости, но понимать различные наречия. В освоении их, конечно,
не только «неспециалисту», но и большинству лингвистов далеко до Лукашевича, но вообще русскому
понять  украинца,  белоруса,  болгарина,  чеха,  поляка,  Церковно-Славянский  и  даже  наречия
исчезнувших  славянских  племён  не так  уж  сложно.  Но  даже и  этого  не требуется  для  того,  чтобы предварительно понять каков Первобытный язык и проверить Лукашевича.
Итак, перед тем, как делать выводы из открытия Лукашевича – а они очень серьёзны! – нужно, чтобы
оно стало понятно, обрело обоснование, твёрдую опору. Совершенно напрасно язык считается уделом
«специалистов», лингвистов и филологов, а потому предлагаю пройтись по его «обратной стороне» и
проникнуть его свежим взглядом. 

Основы чаромутия

Для начала посмотрим, как одни и те же слова по-разному выговариваются в одном и том же языке,
но в  разных наречиях.  Нам повезло  – Великороссийское наречие или современный  «русский язык»
является, по словам Лукашевича, как бы сводом различных славянских наречий и языков, сохранив 
точный выговор гласных и зачастую объединяя разности  выговора (поясню далее) наречий. Взамен
нами почти утеряно двойственное число и правильный выговор букв, которых в современной русской
азбуке нет (это буквы юс, яс, ять), но даже без обращения к другим славянским наречиям и языкам мы
можем понять хранящиеся в них свойствах Первобытного языка – на своих, понятных нам примерах,
пусть иногда немногочисленных. 
Малороссийское  же  наречие,  современный  украинский  язык,  является  «живым  осколком
Первобытного  языка»,  хранящим  очень  древние,  «первообразные»  корни  и  музыкальную,  или
тоническую, грамматику языка, певучий и изменяющийся при склонениях выговор гласных. Вот этот
самый  разный  выговор  и  существующих,  и  уже  отсутствующих  в  нашем  языке  букв,  а  также
меняющийся в одном и том же слове их выговор и есть первый ключ к Первобытному языку.

Переходы гласных

Вот примеры. Мы говорим «рок, рокот» и «пророк», но «прорицать» и «рык». Говорим «река», «речь»,
но  «ручей».  «Ручити»=рыкать,  по  Словенски,  «ручь»=кричать  как  лев,  по  Верхнее-Лужицки.  Если переходы к-ч-ц нам понятны, то на изменения гласных в одном и том же корне мы мало обращаем
внимания  –  а ведь  здесь в одном  корне «о»,  «е», «у»,  «и», «ы»!  Корень один, но  как по-разному
выглядит! А каков исходный корень? Пока не скажу. 
Всё же  это  разные  производные  одного  корня,  а если взять  одно  и то  же слово?  Пожалуйста. Мы
говорим «сесть», но «сидеть» и «сядь»; «дети» и «дитя». Дело усложняется из-за потерянной ; (ять) –
мы  заменяем  её  «е»  (в  «с;сть»,  «с;но»,  «д;ти»),  но  это  неправильно,  потому  что  это  мягкое
(Первобытное) «и». Вообще для нас странно употребление «ы» (твёрдой «и»), там, где мы говорим
мягко, и наоборот,  не говоря уже о «странностях» вроде малороссийского «було» вместо «было»
(хотя своё же «будет», «будь» рядом с «быть» по привычке совершенно не смущает; кстати, а какой же
корень у этих слов?). В общем, если с твёрдо-мягкими парами «о-ё», «у-ю», «а-я» всё понятно, то с «ь-
й-и-;-е-э-ы-ъ» история  запутанная.  Но  распутывать  пока  необходимости  нет.  Главное,  что  и  в
производных одного корня, и в склонениях одного и того же слова согласья в гласных как будто бы
нет – переходы как будто произвольны. Я уже не упоминаю про ударения, времена, виды глаголов,
степени прилагательных и т.д., и т.д. – всё это Лукашевич учитывает в законах переходов. Мимоходом,
но очень серьёзно, замечу, что гласные – это мужские звуки (кому удобнее, пусть считает янскими),
задающие  смысл  речи,  указывающие  на  действие  или  бездействие.  Согласные,  соответственно  –
женские, они определяют строй, уклад [XIII]. 
Многое дают переходы в «осколке Первобытного». По Малороссийски в именительном падеже виск, а
в родительном воска (наше воск). И сразу посложнее: голова и головы, но голив (вместо голов, род.
пад., мн. чис.); слово и слова, но слив (род. пад., мн. чис). Это как раз одно из свойств Первобытного
Славянского  Языка:  «Койность  превращалась  в  постоянную,  в  словах  женского  и  среднего  рода,
кончавшихся  на  гласную,  как  ныне  в  Малороссийской  речи;  в  сём  же  наречии,  если  подобные
существительные не имеют койности, то в таком разе оную принимают только в родительном падеже
множеств.  числа» [2]. Вот и понятия: койность есть онемение  (корень тот  же, что в слове «покой»;
чешский глагол «коити» означает «приводить в бездействие» [9]). 
Утрата понятия койности приводит к забвению смысла простых слов.
Итак,  первообразные  гласные  «о»  и  «е»  (а  также  носовые  юс  и  яс,  о  них  речь  далее),  в  койном
произношении  изменяли  звучание,  становились  «другими  гласными».  Первая  койность  о
(обозначалась ;) = у, уи (твёрдая) и = ю (мягкая). Вторая койность о обозначалась ф. Твёрдая ф = ы,
мягкая ф = и, ;. Койность е (к) твёрдо звучала как ы (рыба), а мягко как и, ю [7]. Долгое о при утере
койностей,  т.е.  когда  тоническая  грамматика  приходила  в  забвение  и  слово  выговаривалось
однообразно, переходила в а.
Итак, если мы желаем убедиться, действительно ли Славянский есть Первобытный язык, нам нужно
помнить, что гласные в словах менялись. А также учесть, что в разных славянских наречиях законы их
изменения  различались,  а  к  тому  же  в  разной  степени  соблюдались  (а  когда  перестали  быть
осознанны  – в  разной  степени  выдерживались),  а на сегодняшний день вовсе забыты. Всё  это, до
полного овладения хотя бы тем, что смог открыть Лукашевич – а он открыл многие, но не все, законы 
переходов гласных  в Первобытном  языке,  различных славянских наречиях и  произошедших от  них
чаромутных языках – до дальнейших пояснений можно понимать так: ничего о «правильности» той
или иной гласной  в  том  или  ином слове  мы  сказать  не можем,  мы  научились  лишь помнить  «как
надо». Но – не всегда «как надо» есть «правильно». Если «печеноги» сегодня мало кого беспокоят и
представляют  пример  скорее  забавный,  то,  например,  с  «богатством»  современное  русское
правописание чрезвычайно вредит пониманию мира. «Богатство» с «Богом» никак не связано (а из-за
привычного  правописания  подсознательно,  а  бывает  и  сознательно,  связывается!),  а  вот  со
стяжательством  –  напрямую.  По  Малороссийски  пишется  «багатый»  и  означает  «имеющий
преобилие». 
Напоследок более интересный и неочевидный переход: Иллирийцы говорят жуть вместо жолть, пук
вместо  полк,  вуна  вместо  волна  и  т.п.  Таким  образом,  к  у  и  ол  тоже  нужно  внимательно
присматриваться. У нас сохранилось иллирийское «стук», хотя нашему наречию соответствует «столк».
Опущения гласных нам знакомы мало. Это в других славянских языках (например, Чешском, Польском)
совершенно  обычны  четыре  согласных  сряду.  А  у  нас,  напротив,  часто  происходит  вставка
согласных. Там, где в других славянских наречиях «врона» и «чреда», у нас «ворона» и «череда». Но в
«Слове о  полку Игореве»  (сам  по  себе  достаточно старый  текст,  к тому же включающий списки  из
гораздо  более  древних)  видим  слънце,  вълкомъ,  плъкы,  плъци.  Об  опущении  гласных  ещё  будет
сказано в разделе о буквах р и л.

Юс и яс
«Из  которых  первая  решает  великую  задачу  всесветного  Славянского  чаромантия…  это  светлая
исходная точка, откуда расходятся струи корней во все языки света» *4]. 
Юс и яс, обозначавшиеся соответственно ; и ;, есть носовые гласные Первобытного языка, которым в
разных  славянских  наречиях  соответствуют  разные  звуки  и  буквы.  К  примеру,  наше  слово  «муж»
должно  бы  писать через  юс,  «м;жъ».  А  если  уж  записывать  без  использования  отдельной  буквы,
тогда: Фракийский или Малоазийский (Персидский) выговор юс=ан даёт манж (по Чешски «муж» это
«манжель»).  Болгарский  выговор  похож,  но  он  уже  не  носовой  (с  опущением  н)  =  маж.  Так  же
Польский монж («исходный» выговор, без койностей), а Словенский мож; Полабский мунж, а Русский
муж;  по  второй  койности  юса  (характерна  для  Литовского,  Латинского)  звучало  бы  минж,  а  по
Малороссийски миж; второй Польский выговор юс даёт менж, а с простым (не носовым) е – звучало
бы меж. Замечу, что в богатейшем Первобытном языке и даже изрядно оскудевшем и испоганенном
изнутри в ходе непрерывной языковой войны русском нет китайских повторений (китайский – особый
предмет для  разговора  об истории и  языке)  –  лук стрельный  пишется  через юс  (и  соответственно
произносится в славянских наречиях), а как растение – через простую у.
Итак, гласные а, о, е, и, у вместе с н и без неё могут означать утерянный юс, и к привычному для нас
звучанию  мы  можем  перейти  заменой  на  у  или,  реже,  о,  хотя  у  нас  сохранились  выговоры,
характерные для других славянских наречий. И это даёт ещё один ключ не только к славянским языкам
и наречиям,  но и  ко всем языкам  мира. Добавлю, что в «хорошо сохранившемся» языке жителей
островов Маркизских и Сандвичских юс выговаривался ау, а у Чехов зачастую ов («тур», дикий бык, у
них  «товр»;  записывается  латинскими  au,  «taur»).  А  ещё  носовое,  полное  произношение  терялось
перед р – попросту по неблагозвучию, – и тогда оставалась «простая» гласная.
Этруски,  или  Этрурцы,  покорённые  Латинянами,  произносили  юс  как  ан,  а  перед  б,  н  как  ам  [7].
Возьмите  Латынь (или  современные Западно-Европейские  языки, впитавшие Латынь  и  Греческий):
удивит ли вас теперь, что ambae означает «оба»? А то, что angulus (Английский angle) – это угол, или,
вернее,  ;г;л?  И  огромное  количество  слов  в  Латыни,  начинающихся  на  A,  An,  Am  есть  слова
славянские (с латинскими хвостами), начинающиеся с юса, который можно заменить нашей  У – как
частью корня или слитным предлогом (приставкой).
Что  касается  яса,  то  эта  буква  менее  исследована  Лукашевичем,  но  «во  всесветном  Славянском
чаромантии почти нет никакого различия между юсом и ясом, напротив у нас сии различия весьма
явственны» [7]. Итак, не будем слишком углубляться в тонкости, тем более что условность разделения
этих букв из вышеприведенного очевидна. Про яс скажу лишь, что у нас он чаще всего заменяется «я», 
а в других наречиях может  звучать  как ян, ен, ён  (наш современный «заяц» или великороссийский
«заец» у Поляков звучит как «заенц» или «заёнц», хотя и записывается zaj;c). Он может походить на
юс,  например,  Латинское  grando  в  переводе  «град»,  но  записывается  он  гр;д,  грянд  (ну  нет  в
Латинском  «я»,  чтобы  записать  «ян»;  а  наш  выговор  яса  в  этом  слове  как  «а»  неправильный,
перенятый от Поляков; доказательство опускаю) [7].
Итак, в разных славянских наречиях (давших начало  разным чаромутным языкам), в соответствие с
законами первого,  всесветного  славянского чаромутия  или чаромантия, в одних и  тех же  словах
звучали разные носовые гласные, и, разумеется, по-разному записывались. Теперь где-то не осталось
носового произношения, но осталось написание (как ам, ан, он, ен и т.д.), где-то наоборот, где-то не
осталось  ни  того,  ни  другого,  и  вместо  первобытных  носовых  звуков  и  соответствующих  букв  мы встречаем, например, понятные нам у или о, или, вместо них, «непонятное» малороссийское и или,
ещё  лучше,  а  –  и  уже  не  узнаём  родных  слов.  Хороша  благодарность  великому  мужу  Михайло
Васильевичу (не говоря уже о неизвестном Лукашевиче и других малоизвестных творцах, настоящих
Учёных)  –  за  сбережение  языка  в  обособившемся  наречии  не  признавать  своих  же  наречий,  не
признавать родного языка во всём его великолепии! Спасибо также соросам и охочим до забугорных
«методик»  и  «реформ»  лингвистам  (которые  далеко  не  всегда  языковеды)  и  образователям
шестерёнок-образованцев  – с  первого  класса  учим  торгашеское  бубнение, в ущерб  даже  простому
заучиванию самых начал ободранного и обдираемого дальше «интеллигенцией» Великороссийского
наречия, не говоря уже о познании великого и могучего Русского!

Переходы согласных

Нам хорошо знакомы переходы согласных. Например, друг-друзья-дружба (г-з-ж), речь-отрекаться-
отрицать (ч-к-ц), порох(прах)-порошок (х-ш). Не все переходы, конечно, можно увидеть в одном только
современном  русском  (и  я  не  стремлюсь  перечислить  здесь  все  возможные переходы),  однако,  с
привлечением других славянских наречий мы откроем  гораздо большее их разнообразие и больше
примеров  каждого  перехода.  И,  обратите  внимание:  эти  переходы  возможны  и  в  начале  слов.
Например,  «ход»,  но  «шедший»,  «шествие»;  «горло»,  но  «жерло»  и  «ожерелье»;  «зерно»,  но
«жернов»; «кадка» и «кадить», но «чад»; «ехать», но «еду»; «пряду», но «прясть» и «пряха». «Жар»,
«жарить», но «гореть». «Жар» и «гор» один и тот же корень: Малороссийское «гарячий»=«горячий»
(переход о-а; у нас, кстати, «загар»), Словенское «горко»=«жарко» (переход и гласной о-а, и согласной
г-ж),  а  точнее,  от  первообразного  корня  «гор»  происходит  второобразный  «жар».  По
Малороссийски «блин» = «млин». «Кожа» на славянских наречиях «тижа».
Послушаем  Лукашевича:  «Недостаток  полного  числа  чарных  звуков  для  выражения  Первобытного
языка, с коим в благозвучии и богатстве далеко не равнялся ни один из чаромутных языков, произвёл
«чарное онемение», которое есть ничто иное, как его полузвук  и даже треть звука или простое его
искажение, так напр.: звук рж переходил в ж, с, а р отбрасывалось; дьжь переходил в ж, з или д; тьжь
в ж, з или т, а нередко в д» *1+. «Поляки и в конец уничтожающиеся Кошубы и Лужичане удержали до
сего  времени  первобытные  кортавость  и  дребезжание.  Так  точно  говорили  и  другие  Славянские
народы,  обитавшие  у  Балтийского  и  Немецкого  морей,  в  нынешних  Прусском  и  Ганноверском
Королевствах. Сверх того Чехи удержали кортавость, Белорусцы дребезжание (дзеканье), у Лужичан
оно употребляется совершеннее» *1]. Действительно, в Белорусском «дед»=«дзед», «день»=«дзень»,
«цень-тень» (а у нас, кстати, переход с-т в начале слова сохранился, например, в «сень»-«тень»), а в
Чешском и Польском в порядке вещей дребезжание рж, и вообще по четыре согласных сряду. 
Но  это  только  начало.  Одним  из  важнейших  законов  чаромутия  является  переход  г(к)  в  д(т).
Например, «дрот»=«грот» (грот по Чешски и Польски «копьё»); «глог» (дёрен, свидина или кизил) =
«глод»; «для» (Великорос.) = «гля» (Малоросс.). 
В общем, первообразная б переходит во второобразную м; первообразная г – в д, дж, ж, з; к – в т, ч,
ц; х – в д, ш, с [7]. Тема большая и сложная, но главный вывод тот же, что и в случае с переходами
гласных: мы можем говорить о том, как принято писать те или иные согласные, какое «правописание»
устоялось, но говорить о правильности мы могли бы, только узнав общие законы славянских языков,
законы Первобытного Славянского языка – но лингвисты о них знают мало, если не сказать ничего не
знают  (это  не  противоречит  существованию  частных  законов,  которые,  впрочем,  всё  же  законами 
назвать сложно – они не сходятся друг с другом). Соответственно, искать в других языках «славянский
слой»  нужно  с  учётом  общего  и  различного  в  славянских  наречиях,  а  не  удивляться  «странному
созвучию» с русским и останавливаться на этом.
Но даже без соотнесения с задачей поиска Первобытного языка знание о переходах согласных многое
даёт. Опять же, находим связи там, где их раньше не было: «страсть»=«страждь», страдание (в этом,
конечно, отношение к самой страсти ещё не выражается, но только её суть). «Голья» на славянских
наречиях означает «ветвь» – учтём, что в этом слове «о» произносилось по второй койности как «и» –
и  поясняет  нам  значение  слова  «жила»,  а  также, например,  слова  «золовка».  А засчитаем  ли  мы
наличие  славянского  слова  в  неславянском  языке,  если  увидим,  что  в  нём  производное  от  «г;л»
означает – нет, не ветвящиеся «жилы» и не проводящие соки «ветви»! – «реку»? Оставим пока этот
вопрос открытым. Пока вспомним «жернов»: что, это просто «зернов», т.е. «относящийся к зерну»?
Нет. Тут  сразу и опущение,  и  переход: говорилось  «жермов»  или «жернмов»,  т.е. явно в слове  два
корня. «Мев» по Словенски «мучная пыль», «обмелица», «мовати» и «мавати» = «молоть», растирать
[7]. Вот так в русском выжил пример перехода в-л (такой же странный для великорусов, как и более
близкий, малороссийский блинно-млинный переход), и сейчас мы бы сказали просто «зерномол» – а
с «жерновом» язык был бы богаче (храня особенности других наречий), если бы не забывался смысл.
А в  Латыни  жив  древнейший славянский  переход в-м,  а также встречается (скорее, искажение)  в-н
(«nervus»=«вервь», бечева, верёвка; жилы-ветви и нервы-верви – отличное описание устройства тела
самим языком). 
Уже  было  сказано  про  опущения  букв,  теперь  будем  говорить  о  них  как  о  законах  речи,  точнее,
чаромутия. «…в Малороссийском наречии, подобно как в Славяно-Церковном языке, вовсе не имеется
буквы г(g), а вместо ея употребляется придыхательное г(h), а равно нет перехода буквы г в в, подобно
как  в  Великороссийском  наречии»  [5].  По  Малороссийски  hострый,  hоробец,  hорёл  а  по
Великороссийски вострый (сейчас мы говорим острый), воробей, орёл. Как видим, придыхательное
г(h) переходило в г и в (а также х), но так же и вовсе отбрасывалось. Кстати, по Польски «угол» =
«венгел» – но каким далёким кажется (особенно без озвучивания) это слово от нашего, даже дальше
чем английский angle!
Вот самостоятельное «открытие очевидного» (даже после первого знакомства с трудами Лукашевича
язык приоткрывается помалу, но широким фронтом): упырь и вампир (vampire) в записи совпадают
только в двух буквах, но, оказывается, совпадают, как равные углы. Пояснение может выглядеть так: «в
первом слове усечена придыхательная согласная, и потому юс звучит как обычный для нас предлог у;
во  втором  придыхательную  согласную  заменяет  в  («великороссийское»,  но  такая  замена
придыхательной  берёт  начало,  конечно,  не  в  позднем  великороссийском  наречии),  а  юс
выговаривается  по  Этрусски;  в  корне  вторая  койность,  соответственно  твёрдая  и  мягкая;
соответственно мягкое и твёрдое окончание определяется немного различным для каждого наречия
понятием  о  благозвучии».  Осталось  объединить  в  записи  (положим,  придыхательная  всегда
произносилась перед первой гласной, но не обозначалась): ;п;р(ь). После освоения даже основных
законов  чаромутия  пошагового  рассмотрения  слов  и  пространного  разъяснения  не  требуется:  они
просто узнаются.
Удивит  ли  вас  теперь  такое  пояснение  Лукашевичем  переданного  Геродотом  «древнего»  слова,
обозначающего  птицу  в  роде  аиста:  Ibis  =  выпь?  Напомню,  is  –  настолько  же  рядовое,  обычное,
насколько и бесполезное  греческое окончание. Что ж это за загадочный  древний «ибис»,  странно
похожий по описанию на давно известную выпь? 
Есть  и  другие  виды  усечений,  но  усечение  придыхательного  одно  из  важнейших  –  вероятно,  в
Первобытном языке все слова начинались на согласную (а это значит, и на согласную начинались и
корни,  и  предлоги,  которые,  соединяя со  словами,  стали  называть  приставками). А  это,  опять  же,
намекает на  мелодичную слоговость  языка. Здесь упомяну ещё  об  одном усечении, внёсшем  свой
вклад в пресловутую «демографическую проблему». В сноске  31 я привёл замечание Лукашевича о
щёгольстве  речи,  состоявшем в  опущении гласных  (хорошо  заметном  в  Чешском  и  Польском).  Не
осознавая его, мы имеем много совершенно простых, но непонятных слов. Например, в слове «двор»
(и «дверь»)  корень «вор», имеющий омысл границы, загороды (говорили  «заворить», «разворить», 
«завора»). Но что же «д»? Всё дело в опущении  «о», составлявшем вместе с «д» слитный предлог,
обозначающий отдаление – в нашем наречии он звучит и пишется «от». Итак, правильно «одвор», а с
учётом особенностей наречия, «отвор», отгороженный участок. Почему в церковных книгах записали
«брак» – неважно. Важно, что с учётом «щёгольства» (и вообще чаромутия) мы можем вернуть в это
слово  слитный  предлог  «об»,  означающий  всеохватность,  полноту,  целостность,  совершенство…  А также юс: «обър;к». Можно даже не вспоминать, что а – это Болгарский выговор юса, и «рака» есть
«рука» по Болгарски, достаточно того, что обычный Русский выговор юса есть у. Удивительно ли, что в
церковных книгах принято Болгарское написание? Больше поражает, как такое красивое слово, даже
только  на  самой  поверхности  означающее  полное  и  совершенное  вручение  друг  другу  рук, обрук, обручение,  перемешали  с  тем, чем  хорошее  дело не назовут.  А  сколько споров  вокруг «штампа в паспорте»,  вокруг  «гражданского»,  «официального»,  «церковного»  брака  и  вообще  вокруг обрядовости!  А  ведь  Язык  спрашивает  только  о  смысле,  о  содержании:  полностью  поручились, доверились, вручили себя друг другу, заручились пониманием и поддержкой? 

Буквы р и л: вставка, опущение, перестановка

В  сноске 39 уже было сказано  об  усечении согласных в,  г, х перед р и л.  Ясно, почему опускаются
именно эти согласные, но почему именно р и л? 
В славянских языках мы видим частую вставку и опущение р в корне слова. Например, чево (Словен.) и чрево, чеда  (Словен.)  и чреда. Более того,  р в различных наречиях то  ставилась за  первой буквой
корня, то переставлялась  за среднюю  гласную.  Кстати,  «середнюю» для  нас непривычно,  здесь же
вспомните  про  вставку гласной  в русском  языке.  А  после  вспомните  про  опущение заменяющих
придыхательную в, г и х перед р и л, и ваше представление о корнях слов, – и, соответственно, об их
значении,  смысле,  взаимосвязи  значений  и  смыслов,  –  особенно  после  собственных  находок,
совершенно  изменится!  Как  жаль,  что  этому  не  учат  в  школе  –  а  сколько  бы  дало  одно  только
обращение  к  языкам  братьев-славян,  не  говоря  уже  об  освоении  законов  чаромутия  и  разборе
напыщенных,  но  пустых,  «древних»  и  современных  (особенно  западно-европейских)  языков  как
искажённого русского, точнее, Первобытного Славянского!
Язык жителей островов Маркизских и Сандвичских снова подтверждает: л заменяла р, и опускалась.
На Маркизских островах «два»  =  «ua»,  а на Сандвичских  «lua»;  «три»  у первых «tou» («toru»),  а у
вторых «kolu»; «пять» у первых «iima», у вторых «lima»; «восемь» – «vau» и «valu» [3].
О переходе рж (также обозначалось отдельной  буквой) в другие согласные, который тоже, по сути,
означает опущение звука «р», уже было сказано: «десница» = «держница», т.е. сильная, держащая
рука, правая, правящая рука (в отличие от вялой левой).
А  вот  опущение:  кросна  –  ткальный  станок  (для  переплетения  продольных  нитей  с  уточными,
поперечными),  крошня  –  плетёная  корзина,  кросна  –  корзина  по  Чешски.  Итак,  «косой»  (кривой,
«кросый»),  и  коса  (плетёная  прядь  волос,  «кроса,  девичья  краса»)  есть  уже  слова  с  усечениями.
Древний  Пелазгический (белъ-язги  –  славянское  племя,  язык,  народ  Бел-бога)  говор  сохранился  в
Греческом: ;;;;;;; (krossos) = «бахрома, косма по краям платья».

Итак,  свойство  чаромутия:  р  и  л  сменяли  друг  друга,  опускались,  вставлялись,  переставлялись.
Осталось добавить: есть особая, так называемая ассирийская перестановка. Например, ассирийское
«арть»  (сохранилось  в  Иллирийском  наречии)  есть  «рать»  –  копьё  (от  «копья»  и  русская  «рать»),
остриё, шпиль, в переносном смысле верх, вершина. Латинское «arca», сундук, гроб = «рака», гроб.
Древне-Персидское «арз» означает «раз», удар, от «разить». Скифское «арб» означает «раб», работа
[7]. И ещё, на заметку: перед р и л в ассирийской перестановке юс звучал как а [6]. 

Чаромуть

До этого мы видели совершенно обычные для славянских наречий свойства языка: более или менее
знакомые  и  привычные  переходы  гласных  и  согласных;  мало  знакомые, но  совершенно  понятные
опущения; почти незнакомые, но легко понимаемые и проверяемые различия выговора букв юс и яс.
Для разминки я привёл несколько соответствий славянским словам в других языках, обнаруживаемых
с  помощью совершенно  чётких законов  славянской речи.  А  теперь пришла пора познакомиться  со
свойством  чаромутия,  с  которого  и  берёт  отсчёт собственно  открытие Лукашевича  –  «чаромутью». 
Чаромуть  –  это  обратное  чтение  корня  слова.  Это  свойство  более  неожиданно,  совершенно
непривычно, но, так же как и другие, подтверждается и одним только великороссийским наречием, и
перекрёстно  другими  славянскими  наречиями  и  языками,  и  десятками  тысяч  разобранных
Лукашевичем слов на более чем двух сотнях (!) языков.
Я пока оставляю интереснейшую и важнейшую, очень глубокую тему «почему и зачем жрецы начали
чаромутие», неразрывно связанную с мифом о Вавилонской башне и происходящим в мире сейчас.
Надеюсь к ней вернуться в других работах по чаромутию.
Создать  язык  (пусть  лингвисты  холят  и  лелеют  десятки  противоречивых  теорий,  но  я  буду  прям)
человек был не в силах, но он шёл к этому. И именно это является его сверхзадачей: превзойти язык,
овладеть им, выйти из-под его обусловливающего влияния, простраивающего те или иные системы
рабства  (начинающегося  с поклонения  той или  иной  идее, поклонения знанию)  во  всех  смыслах,
полностью открыть язык, и в этом смысле создать, а точнее, оживить, очеловечить его. А в истории
человек  лишь  надстраивает  –  над  данным  ему,  потрясающе  «маловероятным»  с  точки  зрения
науки, как и само существование человека [XV], методом (об этом прекрасном слове я скажу далее),
способом, возмогой, инструментом, каким является Первобытный язык, – искусственные языки. Пока
оставим  вопрос,  какой  в  этом  исторический  смысл.  Вопрос:  как  возникают  искусственные  языки?
Ответ:  словопроизводством.  Откуда  берутся  новые  слова  (так  сразу  и  скажем:  и  новые  языки)?
Составляются  из  старых,  как  из  кубиков  –  выдуманные  слова  никогда  не  приживаются.  Язык
«высокого»  уровня позволяет расставить акценты,  простроить очень крепкие и  явные связи  между
необходимыми  понятиями,  чётко  заложить  основополагающие  представления  о  мире,  создать
правила игры, по которым вынуждены будут играть принявшие язык [XVI]. Язык «высокого» уровня
есть концепция. Итак, искусственный язык, язык «высокого» (как надстройка «выше» основы) уровня
выделяет границами (определяемых понятий и их взаимосвязей) и замораживает, утверждает какую-
то  область  (бесконечно  богатого)  человеческого  языка.  Тем  сильнее  замораживает,  чем  больше
настаивает на собственной  исключительности  и глубине,  детальности  описания мира. Нет,  само  по
себе это ни хорошо, ни плохо, как сама по себе не плоха и не хороша математика. 
Но,  секундочку:  ведь  связь  с  исходным  языком,  в  пределе  с  человеческим,  должна  оставаться?
Картинка: один человек через цепочку переводчиков сообщает нечто другому, причём каждый знает
только свой родной и язык предыдущего в цепи как чужой. Каждый переводчик не только переводит с
чужого  языка  на  родной  язык,  но  пересоображает  понимание  предыдущего  переводчика  в  своё
понимание.  В  вычислительной  технике,  использующей  многуровневые  последовательности
интерпретации от  команд прикладной  программы до машинных кодов (точнее,  от многоуровневых
логических  блоков  программы  через  многоуровневые  логические  блоки  операционной  среды  к
электрическим сигналам микросхем) и уже вплотную подошедшей к пределу сложности программных
комплексов, не сталкиваются  и  с  тысячной долей тех трудностей, которые  выпадают в общении на
долю  людей  (трудности,  правда,  в  основном  подсознательные),  особенно  говорящих  на  разных
языках, особенно если эти языки чаромутные.
Так  и  каждый  отдельно  взятый  чаромутный  язык:  при  разговоре и  мышлении  на  нём  происходит
пересоображение всех понятий и взаимосвязей понятий. Во что? В язык предыдущего образования, а
в итоге в Первобытный. Что является мостиком от языка к языку, от уровня к уровню, где алгоритм?
Как  и  в  программировании,  алгоритм  обязательно  должен  быть  простым  и  действенным.  Иначе,
будучи  для  каждого  простейшего  понятия  применяем  многократно,  приведёт  к  возникновению  и
накоплению ошибок, очень усложнит и удлинит соображение, исказит или вовсе отбросит данные на
его входе и выходе, в самом его ходе. Вот вам задача – сделайте новый язык, на котором будет легко
говорить (иначе «быстро пересоображать»). Вы вынуждены будете только  менять слова так, чтобы
помнить  их  изначальный  смысл.  Но  ведь  при  этом  надо  сделать  их  незнакомыми,  как  будто  бы
новыми, а потому просто введения нового алфавита будет недостаточно – произношение-то выдаст.
Посомниситесе детский язык? Такие способы подходят только для детей. Добавлять что-то – сильно
перегружать  язык.  Нужно  только  изменять.  Вот  почему:  «…в  главных  чаромутиях  преобладает:  1) усечённость  некоторых  букв  в  словах  Первобытного  языка;  2)  усилие,  дабы  каждое  слово  имело таинственную, но верную определительность; и потому для лучшего успеха придуманы превращения,  изменения  и опущения буквы Рцы.  Сия-то таинственность в определительности слов  сохранялась у одних жрецов; мирянам она была неизвестна, или, по крайней мере, весьма мало. Таким образом, чтобы хорошо знать свой язык, требовалось или быть жрецом, или быть посвящённу в их тайны». [1].
Добавлю, что переходы согласных в основном служили для словопроизводства и обогащения языка
без умножения слов одинакового произношения и написания, а разный выговор гласных по наречиям
относится  к  первичному,  или  ключевому,  Славянскому  чаромутию  (после  которого  были  главные
чаромутия) и дальше лишь закреплялся в чаромутных языках. 
Без  понятия  о  чаромути  найти  праязык  невозможно.  «Простое  же  сличение  языков  без обратнаго
чтения, без вставки буквы р и проч. совершенно недостаточно и само по себе ничтожно. Всесветное
Славянское чаромутие говорит, беседует с нами только с сим открытием». [2]
Вот  примеры  Славянского  чаромутия (т.е. раскрывающее  первый  шаг чаромутия, когда  из единого
Первобытного языка выделились различные наречия). 
Чаромуть (знаком «<» я обозначаю переход от правого, истотного слова, в левое, чаромутное):
•  До, предлог < ход, од (в нашем наречии «от»)
•  Бава (забава) < ваба. «Вабить» – привлекать, манить, заманивать на многих славянских наречиях
(например, птиц вабилом). Вспомните женское имя «Забава» – оно же не значит «смешная», и,
выходит, забавы вовсе небезобидны по сути! Вавилон = вабвий лон, манящее лоно (между Тигром
и Евфратом, если «разгречить», то Ткклом и Овратом, подробнее см. в [5]). Здесь нет усечения в б,
как  это  может  показаться.  Просто  последующая  после  неё  в  есть  лишь,  как  принято  теперь
говорить, «суффикс», а саму б мы должны, по мнению Лукашевича, вернуть в это слово. Возможно,
б за неимением соответствия в алфавите греки записали витой, а может, неправильное написание
пошло  от  упрощения  в  произношении  действительно  сложного  сочетания  бв.  Разумеется,  мы
вправе  назвать  «вабвий  лон»  только  толкованием  слова  «Вавилон»,  за  неимением
подтверждения  предполагаемого  здесь  словопроизводства,  но  это  поистине  прекрасное
толкование,  полностью  отражающее  и  внешний,  и  глубокий  философско-исторический  смысл
названия  одного  из  важнейших  для  мировой  истории  Гардов,  который  раскрывают  и  другие
версии [XVII]. Замечу здесь, что Лукашевич в своих работах почти всегда явно и прямо отделяет
толкования и предположения от доказательств. 
•  Берег, брег < горб (от горы), по Иллирийски «брег» и есть «гора». Берег – это именно возвышение,
то, что выше уровня воды. От уровня моря мы считаем все естественные высоты.
•  Березозол  (стар.  Малорос.),  месяц  март  <  лозосереб.  Бреза,  берёза  <  среба,  сереба,  «от
серебристого цвета коры».
•  «Бог»  (тот  «бог»,  который  есть  корень  «богатства»)  <  гобь.  В  наших  древних  текстах  можем
прочитать что-либо в роде «и подаровалъ бы тишину и миръ со вс;ми странами, и гобину плодовъ
и  довольство во всемъ». Итак, упомянутое  ранее  Малороссийское  «багатье» имеет не внешний
смысл «обилия», а внутренний, прямой, оно есть производное от чаромути корня «гоб», который с
усечением и стал гобиной, гобилием. От этого корня происходить и латинское copia, изобилие, а
также усечённое opes с тем же значением. Этот корень часто находится в царских именах (Gabius,
Sysigamb  и  др.),  по мысли  жрецов,  обещая  народам  изобилие  (Гобий  и  Зижигобь, от  зиждить,
создавать).
•  Гинуть  <  никнуть.  Ника  –  мнимо-чужеродная  «победа».  В  славянских  наречиях  победить  и
означало повергнуть долу, ниц, т.е. заставить преклониться (сейчас говорится, правда, с намёком
на  обезьянний  жест  покорности,  «нагнуть»),  признать  поражение.  Само  слово  «победа»  тоже
чаромутное  –  в  истоти  это  «подроба»,  т.е.  когда  неприятель  раздроблен,  разбит,  потерял
«субъектность», единство, самоуправление.
•  Драг  <  гард.  И  «города»  (то,  чем  городят),  и  пошедший  от  неё  «город»  (гард,  с  искажающей
перестановкой град),  и  «гордый»,  и  даже  навязавший узлов «Гордий» имеют  корень  «гор»,  от
горы, высокости («гора», высокость пишем, «жар», «гор», «энергия», «сила», «власть» в уме). Как
видите, даже на поверхности, в «бытовом» отношении, дороговизна и город связаны напрямую,
чаромуть  либо  прямо,  либо  «диалектично»,  отражением,  выражает  смысл  исходного  слова,
истоти. Город – символ системы, в основе которой лежит «вертикаль», драгоценность (явленная
и неявленная, навная, «тонкая») – залог идолопоклонства. На высотах гор, на тменях, язычники 
городили грады алтарей  (алда – жертва по  Славянски) –  а сейчас храмы Гордейшему тысячами
смрадных  помоек  с  фаллосами  стоэтажных  стекляшек  разбросаны  по  планете,  где  в  качестве
жертвы, в обмен на галстук и другие символы веры, принимается только смысл и время жизни
человека.
•  Зло < лжо. Немаловажное соотнесение, не правда ли?
•  Лик < числь.  По  Польски лик =  счёт, личьба  (=  арифметика), т.е. < числьба.  Тоже очень важное
соотнесение. Замечу, что Лукашевича можно проверять и перепроверять: он безупречен. Возьмите
этимологические словари  («лик»  вместе  с «числом»  можно  найти у  Фасмера), словари  языков,
наречий и т.д. – вы убедитесь, что натяжек Лукашевич не допускал. Другое дело, что далеко не всё,
чем  пользовался  Лукашевич,  доступно  сейчас  (списки  источников  приводятся  во  всех
основополагающих работах), и далеко не для всех используемых им источников (всегда лучших на
то время) можно найти более совершенный или хотя бы подобный заменитель. Лингвистика живёт
и здравствует, а язык болеет и умирает, всего лишь за полтора века со времён Лукашевича потеряв
многое безвозратно.
•  Ость, окончательная частица < исто, т.е. сущь. У Лукашевича мы находим пояснение смысла многих
окончательных частиц.
•  Часть < сечть, т.е. отсек. Отсюда sectio (сечтя) и пресловутый огреченного произношения «сектор».
•  Чума < муча.
•  Ясак < указ. Ясак – не просто «дань», это лишь частное значение. А.Толстой, «Суд»: «Лишь тогда,
как  исстари,  от  Москвы  Престольной  //  До  степного  Яика  грянет  мой  Ясак.  //  Поднимусь  я,
старище, вольный иль невольный, // Да пойду по водам я – матёрый казак». Его глубинная суть –
«указ».  Как  видно,  «указ»  не  просто  как  бумага  или  устное  «распоряжение»,  а  как
непосредственно  меняющее  явленный  мир  вторжение  гранённого  пламени  духа  (иногда,
действительно,  «дух»  ничего  кроме  обложения  данью  не  являл).  Это  не  используемое  теперь
слово как раз и интересно тем, что его суть раскрывается знакомым и понятным нам (правда, лишь
очень поверхностно, узко) «указом», а ведь обычно наоборот. 
 
Из-за  недопонимания  имя  Лукашевича  и  его  открытие,  «чаромутие»,  иногда  связывают
исключительно  с  «чаромутью»,  обратным  чтением  корней. Ещё хуже,  начинают  всё читать задом-
наперёд  и искать в этом глубокий  смысл. Это  дикое,  просто  недопустимое  упрощение  из  разряда
«слышал звон…». Всё не так просто, как кажется на первый взгляд, и всё вышеприведённое – лишь
взгляд с высоты птичьего полёта.
Вот  пара  «тонких»  примеров  чаромутия.  Мне  в  пришло  в  голову  такое  «странное»  слово:
«бахвалиться». С «хвалой» всё ясно, но что это за «приставка» «ба»? Это не что  иное, как «па», в
нашем написании «по». Попробуйте понять смысл чаромутных слов «багульник», «багор», «барыш».
Дополнительные пояснения в сноске. Ну а что же ещё значит «пасмурный», если не «похмурный»
(возврат к первообразной согласной; хмара сама по себе интересная чаромуть, прямо и в истоти на
Славянских языках означающая облако и облачение, то есть небесный покров и одежду; стало быть,
хмуриться кроме прочего означает скрывать)?
А теперь чарная истоть. «Когда слово Первобытного языка писалось нововымышленными чарами и
читалось не в обратном порядке, тогда оно должно было произноситься не по прежнему выговору, а
совершенно сообразно чарным звукам. Напр. писали: зверевый, страждь – а выговаривали по чарам –
свирепый,  страсть:  это  есть  чарная  истоть;  а  прямая,  или  собственная  истоть  есть  каждое  слово
Первобытного  языка,  сообразно  его  выговору  произносимое»  [1].  Итак,  просто-напросто  записали
новыми буквами, чарами (во множественном числе также говорили черы, черты, чарты, а черти или
чертевлады есть просто-напросто жрецы), и изменилось прочтение, произношение. Судя только по
этому, какой язык скорее окажется новым – греческий и латынь, или русский, в котором после всех
усечений  осталось  33  буквы  [XVIII]?  В  конце-то  концов,  какой  же  язык  безо  всякой  политической
агрессии или угодничества называют «великим и могучим», какой язык дал миру величайшие, безо
всякой дополнительной «раскрутки», произведения?
•  Бабочка ~ вабочка.
•  Велеть ~ волеть. 
•  Глина ~ жглина.
•  Гнев ~ огнив.
•  Из ~ иджь.
•  Казнь ~ кажнь.
•  Конь ~ гонь.
•  Ненависть ~ ненраввиждь.
•  Но ~ ино.
•  Пра, превосходная степень (заметьте  отождествление: служит для  указания на  предка)  ~ пърам
(см. далее о «пирамиде»). 
•  Притча  ~  притача.  Вспомните  «текст»  и  «текстиль».  Это  Латинское  (Этрурское)  слово  означает
просто ткань, ткание. Вообще-то корень у Латинян без t (texo = ткать), а из-за убогости латинского
набора  букв  мудрецы Орды  порядочно  начаромутили: наше  «ж»,  «ц»,  «ч»  и  другие звуки  они
передавали  латинским  «x»  (и  ещё  сочетаниями,  например,  ss,  st  и  др.,  причём  безо  всякого
порядка),  который  потом  приняли  читать  «кс».  Этрурское  слово,  превращённое  латинянами  в
«textum» (с павлиньим хвостом um), по Лукашевичу на нашем наречии звучало бы просто «течъ»
или «точъ» (тфчъ), по-моему мнению, можно сказать и «течть». От тачать, соединять края ткани,
происходит стачка. Уток (которым ткут, переплетая поперечные нити, строчки, с основой) тфкает,
тыкает (а ещё точнее т;ркает). В  конце предложения ставится точка,  пишется течъ строчками.
Тфк=dotykanie, чувство осязания, прикосновение, по Польски, похожее словопроизводство у Чехов
и Иллирийцев. Перестановка в полном корне р дала используемый нами трог, которое однозначно
соотносится  с  несколько  грубоватым (потому что  используется только в низком значении) для
нашего  великороссийского  уха,  но  видимо,  очень  трогательным  в  других  славянских  наречиях
тыканьем. Кстати, слово «мечта» есть чаромуть, а истоть «тчема», ткань.
 
Теперь о понятиях. Чаромуть простая, или совершенная: сонм < множ, паутина < нитьваба (и здесь
корень «ваб», т.е. суть паука – заманивание). Чаромуть усечённая: ночь < чорнь; сор < прош, праш.
Получаромуть: «…в словах совокупных или союзных, когда одно из них выговаривалось чаромутью, а
другое  истотью:  перламуть  =  сребламуть,  сребрамуть»  [1].  Чаромуть  перестановочная:  густый  <
стугий. Лукашевич об этом в явном виде не сообщает, но заметно, что «ст» часто при обратном чтении
остаётся, не превращается  в «тс»,  как  будто обозначает один звук.  Так  же и  юс  с  ясом обычно  не
прочитываются  обратно,  хотя  на  письме  в  чаромутных  языках  часто  передаются  двумя  буквами.
Исключения редки, например, «гнёт». 
Законы чаромутия существуют не ради самих себя,  а ради  производства новых  слов (в Славянском
чаромутии)  и  подчинения  людей  власти  «новых»  языков.  Новые  слова  и  языки  должны  были
использоваться в повседневной жизни. И потому вид новообразований всё же поправлялся с учётом
благозвучия (хотя чем больше в чаромуть, тем жутче становилось «благозвучие», посмотрите хотя бы
на немеций; если бы англичане так тщательно и чётко не выговаривали слова, их речь недалеко ушла
бы). Паук должен бы называться «вабк», «вабак», а в чаромути «бавк» – но оглушение корня в «пау»
даёт гораздо более благозвучное и в самом звучании опасно-манящее слово. Советую при разборе
чаромутия произносить слова  – тогда переходы от слова к слову не будут казаться натянутыми, что
иногда происходит из-за  бросающейся  в глаза разницы в написании (вспомните упыря и вампира).
Произнесите несколько раз подряд  «бавк»  – и станет очевидно, почему всё-таки «паук». Это вроде
само собой разумеется, но очень важно, и потому повторю: на первом месте произношение, звучание
слова, а запись – очередная ступень, и очередная лазейка для проникновения искажений, очередной
повод для столкновений и взаимонепонимания владеющими разных способами и правилами письма,
разными  алфавитами.  Это  не  очень  существенно  (для  русскоговорящих,  славяноговорящих)  в
главном,  славянском  чаромутии,  но  очень  существенно  при  разборе  далёких  от  Первобытного
чаромутных  языков. И это  очень  существенно для  понимания  мировой истории  –  именно  письмо,
запись живого слова, книги, писаные законы стали опорой чаромутия в познании мира на основе узких
«естественных»  (языки  народов)  и  искусственных  (священные  языки  жрецов,  науки)  чаромутных
систем. Это  позволило,  за счёт  жёстких  связей  этих  систем, глубоко,  но точечно  проникать в мир.
Настолько глубоко и узко, что целостное понимание мира совершенно терялось. Вернёмся  к  понятиям.  Те  же  подвиды,  что  и чаромуть,  имеет  чарная истоть:  она  бывает  простой,
усечённой,  перестановочной.  Интересные  примеры  последней:  гривна~гирвна,  облый~болый,
большой (внимание: «огромность», «бесконечность» в самом языке, безо всякой физики, математики
и прочей эзотерики, отождествляется с «круглостью»; от «облый» и предлог «об»).
Дальше идёт чарная поистоть – чаромуть чаромути приводит нас к слову, близкому к исходному. В
сноске  49  я  уже  приводил  пример  поистоти  («альфа»),  вот  ещё:  шуба  <  пух  <  хлуп,  «шуба»  есть поистоть  древнего  «хлуп»  (волос)  и  чаромуть  от  главной  чаромути  «пух»  (видимо,  от  него
сохранилась чарная, или даже прямая истоть «хлопья»). 
Итак:  истоть  –  изначальное  слово;  чарная истоть –  запись  изначального  слова  другими чарами
(изобретение  очередного  алфавита);  чарная  поистоть  –  чаромуть  чаромути,  после  двойного
обратного чтения возвращающая нас к очень приблизительному виду истоти. 
И, наконец, почаромуть – это чаромуть чарной истоти. Например, «кус», «кусок» есть чарная истоть
«круш», «крушок». После изменения слова при записи в другом алфавите его обратили в чаромуть: сук
<  кус  (обратите  внимание:  «сук»  –  отломанная  или  сухая  ветка).  Соответственно,  сук  есть
почаромуть  от  куса,  куска.  В  таких  случаях  правильно  и  просто  «чаромуть»  (с  добавлением
относительно какого слова), но называя почаромуть, мы сразу указываем, что возвращаемся не к
прямой, а к чарной истоти. Но, нужно понимать, что «почаромутность несравненно далее отстоит от
первобытного  языка,  нежели  чаромутие  главное:  ибо  она  прошла  через  два  чарных  алфавита,  а
последнее через один».
Обратимся  к  языку  Островов.  Кстати,  в  нём  есть  интересная  особенность  –  славянские  корни,
обращаясь в чаромуть, часто повторялись два раза сряду, составляя одно слово. Например, pakapaka,
капля < капа, капля; lapulapu, пламя  < палу,  палю (палить,  палево). Памятуя, что юс читался в этом
языке как ау: paukia, гибель  < г;бя;  pauli, глупый < гл;пый; paulehia, любимый < л;бегя (красивое
слово; у нас любезный, но был бы понятен выговор любежа, как понятен лебёдушка). Palao, хлеб <
лабао (в сноске 39 я упоминал об усечениях, в том числе сербском леб вместо хлеб).

Итак, что есть славянские языки? Это наречия Первобытного языка, или «языки» первого и второго
образования, включающие в основном чарную истоть и чаромуть (главное чаромутие, запись слов на
новом – или первом? – выдуманном алфавите) и почаромуть (второй алфавит), изредка и истоть.
Что есть остальные языки? Дальнейшее чаромутие славянских наречий. Однако:
«…в  глубокой  древности  знать  чары,  означало  тоже  что  и  знать  язык:  первобытному
неочаромутившемуся Славянину, узнавшему таинственные чары магов и князей, стоило только читать
в обратном порядке их загадочное письмо, дабы разуметь и самой чаромутный их язык. Так и поныне
простолюдины уверены, что знать читать на каком бы ни было языке – значит тоже что и понимать
его». *1]
Теперь  читать на  каком  бы ни  было  чаромутном  языке  совсем не означает  знать его. Знать его  –
значит знать смысл его слов, который неизвестен и самим носителям чаромутного языка, и не будет
(разве что в ничтожно малой части) известен без Первобытного или хотя бы русского. (20)