Из цикла Офорты

*   *   *

На картинке бегут облака,
Словно шьют из песка жемчуга,
Чуть поближе колодезь, ведро,
Мухоморы пестро и щедро,
Перелесок в угольях цветов
То багров, то янтарно-медов,
Слева тень, она машет крылом,
Удлиняясь в углу помелом,
Или ступа, слепа и груба,
Как сидевшая в девках судьба,
Вот и дергает край полотна,
Так что пястная связка видна,
Безмятежность смешав и покой,
Оказавшиеся под рукой.

ГОЛЛАНДСКИЙ

Мельница мелет свою муку.
Небо светлее днем.
И, с одиноким «кукареку»,
Мы уже не уснем.

Ветер слабеет. Стоит ветряк,
Крылья наискосок,
Точно невыполотый сорняк,
Только не так высок.

Неподалеку овраг. За ним,
Если пройти леском,
Вдруг вырастают туман и дым –
Щит над морским песком.

Это мне снится не меч, но мир,
Тихая пастораль.
Дырка, прореха в пространстве. Пир
Для одного. Мистраль.

БУКОЛИЧЕСКИЙ

Пастух гоняет стадо по холмам.
Бычки вовсю нагуливают мясо,
Мычат, гоняют мух и спят, а нам –
Потешны их унылые гримасы.
У нас есть руки и дезодорант,
И мы не так привязаны к насесту,
Как наш уже не дикий провиант. –
Что есть любовь к насиженному месту? –
Заклание себя своей земле.
Архаика в крови, она сильнее. –
Ждет пир земли – как мог сказать Рабле –
В объятиях Цереры-Дульсинеи.

ДВА ОФОРТА В. ГОРШКОВУ

1. Праздничный

Гирлянды разноцветные плывут
Над городом моим неторопливо.
Еще минута… несколько минут,
И как ни бесконечна перспектива –
Не разгляжу, – но будет их полет
Вне нас, их отпустивших на свободу,
Подобен рыбам, пробующим лед
На прочность и на вкус, озон и воду.
Вот так, приподымая потолок,
Снимая груз усталости и боли,
Порхает у предплечья мотылек,
Уверенный, что мы его не тронем.
Да здравствуют минуты ни о чем! –
С мороженым, шарами и цветами.
Плакатами. И мы, к плечу плечом.

И вы, друзья, пока еще вы с нами…

2. Среднерусский

Не золото зари, но позолота;
Закатная тускнеющая медь –
Плеть вереска, камыш, пучки осота,
Сырые травы – нечему гореть.
Надежное нетленное начало
Любой реки. Таинственный исток.
Тьма скрадывает шрам лесоповала,
И тени убегают на восток.
Прости меня за то, что я не вечен,
Что путаю закат, исход, распад,
Что поделиться зачастую нечем
С тобою, дух болот, стихийный брат…
Но твой багульник, хвощ и весь суровый
Еловый строй звучит во мне всегда!
И даже там, где закружит багровый
Туман, заплещется вода…
И перед словом, сказанным в начале,
Была вода, вода без берегов.
Мерцает небо. Угасают дали.
Шум ветра заглушает шум шагов.

ЗИМНИЙ

Горизонтальные ветви шире,
Только снега на них всё больше.
Белый пламень сияет в мире,
И ожог от мороза – тоньше.
Вмиг натягивается кожа,
По краям проступает глянец,
Но ущерб невелик, ничтожен –
Так мороз вовлекает в танец.
С криком лопается железо,
Разрывается древесина
Вариацией полонеза…-
Каменеют тростник и глина.

Незаметная жизнь воспрянет
И излечит свои ожоги,
Если прошлое не затянет,
Если вдруг не откажут ноги…

*   *   *

Брось находить причины для всепрощенья –
Сам ли себя прощаешь, делаешь ли добро,
Кончится холодами во дни крещенья
Или опять заноет сломанное ребро
(Вынутое? Клещами?). Жди насекомых,
Лемминги отдыхают, несет на юг,
Если художник точен – ищи знакомых,
Первый ли среди равных, девятый круг,
Снова находит ангел, что взять не в силах,
То ли верна привычка, черная полоса
Движется змеелентой, как ветер в ивах,
Как по сплошным бемолям детские голоса.
Главное, что красиво – зачем оставил?
Пена цепляет ниже, к вечеру всё равно,
Вне человека пусто, бои без правил,
Тлеет, теряя веру, спрятанное зерно.

*   *   *

Ты видишь человечка у межи? –
Ну, чучело? – не вижу, покажи! –
Где птичий грай и на пути овраг? –
Там отчий край, пройду среди коряг,
Проваленною глиною ложбин,
Всё лучше, чем асфальтами чужбин
Выслушивать, выслуживать акцент, –
Итак, телеги пятый элемент –
Хватайся за проросшую полынь,
Репей, шиповник, из оврага хлынь
Пространством речи, – нишкни, Алконост! –
Бубенчики, упавшие со звезд,
Звенят на перепревшем канотье,
И птицы, словно путника в ладье,
Качают поле вверх, склоняют вбок. –
Неправда, что страна моя – лубок,
Я – пугало, я крыльями машу,
К раздаче поспеваю, шабашу.

*   *   *

Раскольничья деревня у реки,
Угрюмые, чернеющие горы,
Заросшие по брови старики,
И мост, почти не ведая опоры,
Качается высоко над водой.
Куда ведет канатная дорога? –
Растительность скудеет с высотой.
Ужели здесь на каменного бога
Сменили настоящего? – бог весть,
Не спрашивай, смотри без восклицаний
И продолжай на крышу мира лезть
Меж сумрачных базальтовых мерцаний.

А там, вверху, не слышен водопад,
Край облака скользит до камнепада,
Ни взглядов исподлобья, ни лампад,
Ни слов прикосновения не надо.

*   *   *

Бурлит вода источника миров,
Сгущаются туманности до тверди,
Затем перемещаются в Энроф,
Их заселяют демоны и черти,
Валькирии, инкубы, короли,
Прохожие, соседи по квартире,
И как ты эту влагу ни дели –
Она опять сгущается в эфире,
Теперь уже на смыслы, облака,
Туда-сюда идет преображенье,
Но всё первоисточнику близка,
И Один, продолжающий служенье,
Лишь добавляет искру в чудеса,
И всякая вселенная сверкает,
Как будто не проносится коса,
И облако вернувшееся тает.

*   *   *

Сказочны статуи василисков –
Цивилизация обелисков,
В дань благодарности первопредкам
И возлюбившим амор нимфеткам,
Изображает их в виде радуг, –
Не вынося лицемерье на дух,
Пользуясь памятью лобных пазух
И причисляя порок к проказам,
Шкуру чудовища, точно лепру
Света и тьмы, что пятнает зебру,
Вынесу к морю сухих песчинок,
Ибо без оной безглазый инок
Больше похож на замок с секретом,
Коим является сигарета
Взгляда, и ночь воцарится возле.
Радуга – то, что случится после.

*   *   *

Грустно стоять отставному солдату
У переплета окна, тыкать вату
В дышащий холодом профиль фрамуги,
Стекла качает, как парус фелюги
При повороте подветренным галсом,
Кто-то вернулся, а кто-то остался
Там, в зазеркалье, за смутой дыханий,
Холодно сердцу от воспоминаний,
От расстояний от моря до моря,
От исчезающих старых историй…
Что ты бурчишь в пустоту переплета?
Нет больше качки и нет поворота,
Только стекло дребезжит, замирая,
Пыльная вата да угол сарая.

*   *   *

Вы знаете – я был сегодня не один,
Со мною столько слов, и музыка, и шторы,
И в комнате полно портретов и картин,
Как будто здесь сошлись в беседе эгрегоры,

Серебряный фрегат, распятие Дали,
Брусника и грибы, родители и дети,
Всё, мельница времен, на ленточки мели,
На паутину струн, на узелки и сети.

За шторой черный лед иного полотна,
Там не моя судьба и не мои порталы,
Покуда горячусь границами пятна,
Империя мертва, мистерия пропала.

Чем дольше проживешь, тем тягостней повтор,
Попробуй изменить, но время неизменно.
Какая тишина за облаками штор,
Случайный разговор, немая перемена.

*   *   *

Терпение – и вихри закружат,
И черные безлиственные прутья
Преобразят, повторно обнажат,
Распятие изменится в распутье,
И голос мой сольется с ледяным
Приветствием иззябшего Эола,
Пугает дверь не сумраком сенным,
Но темнотой, в которой звуку голо
И одиноко, пустишь на порог
Бродягу – мысль, и вот она одарит
Терпением, что запасала впрок,
Как при смерти расщедрившийся скаред.
Тяните, вихри, нити полотна,
То руки стынут, то звездой прореха,
И вот еще – дорога не видна,
И дерево, и сумерки, и эхо.

*   *   *

Прахом идет сухое, влажное то гниет,
То, словно плот рекою, двигается вперед,
То, обратясь трухою, подле времен снует.

Ближнее станет далью, новое согрешит,
Выкобенит моралью, торгу предъявит щит,
Гнев отливает сталью, с выбором не спешит.

Пауза совершенна, хочется не дышать,
Мертвым не надо пленных, мир о семи коленах,
Клятва застыла в венах, выдохнуть и разжать

Руку, цена побега – прошлое отменить,
Пара, воды и снега пересыхает нить,
И не отыщет брега тот, кто не хочет пить.

Царствие минералов, движущийся металл,
Прахом в огне порталов был, протоплазмой стал,
Слушай игру сигналов, вечность – всего лишь зал.

Радужка сегментарна, сужена до зрачка,
Вычернена попарно, бисером из стручка
Сыпется фамильярно, трогает новичка.

Родина катаклизмов чашею на разрыв,
Тлен череды трюизмов, умника обозлив
Низостью организмов, выдохнул, снова жив.

Кариатиды лепрой, тупит волна клинок,
Плебсу пихают ретро, не волкодав – щенок
Выгрызет моль из фетра, вызверится у ног.

Тает прикосновенье, озеро на мели,
Каменное смятенье, голые короли,
Мир обернется тенью, прахом всея земли.

*   *   *

Твердое, жесткое, мертвое, чаще скорлупка, чем лодка,
Перелицованнобортное, шва кочевая походка,

Корочка сланца слоистая, ни одного корешка,
Влага сбегающе-быстрая, звуком призыва рожка.

Ждать изменений эонами, холод мерцающий близко,
Скотными длиться вагонами, памятью глаз василиска.

Преображенье утрачено, слишком тверда пустельга.
Супчику, что ли, горячего? – всё тараканьи бега,

Срез перламутра хитиновый, сойки крикливая песня,
Варева привкус резиновый, преданна жалость из лести,

Впрочем, тверды окончания, азбука Морзе честна,
Жди, Афродита-Урания, не отвлекайся от сна.

*   *   *

Кролики прыгают по пустырям,
Изгороди, холмы,
Здесь бы отстроиться монастырям,
Сумрачные умы
От геометрии правильных форм
Вновь обретут покой,
Пусть за горами бушующий шторм
Вспененною рекой
Не достигает просторов внутри
Чаши небес без дна,
На броненосцев и пальмы смотри,
Каторжная страна.
Богобоязненны сны бунтарей,
Церкви чисты, как рай,
Кролики портят стерильность полей,
Хоть полотно стирай.
Время обманом стремится вперед,
Дуют ветра назад,
Редкая птица о рае поет,
Полупустынен сад.

*   *   *

У вечности расческа и коса,
И можно любоваться цветом сливы,
Вплетать неторопливо чудеса
В теченье жизни и четыре гривы –

Их никому иному не дано
Ни расчесать, ни привести в порядок,
Насмешника кольнет веретено,
И время,состоящее из складок,

Расправится в холодную волну,
Где каждый вдох – величина побега,
И хочется нырнуть на глубину,
Где нет ни увядания, ни снега.

Сокроем страх, полюбим темноту –
Роскошную, струящуюся Лету,
И дерево в нечаянном цвету
Потянется к оставленному свету.

*   *   *

Выжжен узор на моржовой кости,
Лед на просвет неглубок.
Нерпичья шкура удержит тепло,
Дым соберет на ость.
Много еды – строганина, муксун,
Крови олешка кус,
Там, за камнями, шатун не спит,
Скоро придет на дым.
Через луну подойдет тепло,
Вниз побежит вода.
Лед поломает большой волной,
Рыба войдет в прибой.
Тянет вкруг бивня рассказ эвенк,
Сухо – сказал – во рту.
Кости и нас с ним переживут,
Рыба слегка тухла.
Можно привыкнуть, а можно взять
И помереть с тоски.
Всюду живут, и поет вода
Каждому о своем.

*   *   *

Ты бабочка-вечерница, неверное пятно,
Чей свет смолола мельница, каких полей зерно? –
За море почву спрятала, на проблеск маяка,
Пыльца с подкрылок матова, – ах, матова тоска.
То опахало чудное не смеет обволочь,
Играет россыпь рудная, огни уносит прочь,
И смежными просветами смыкаются крыла,
Счастливыми билетами пронизанная мгла.

*   *   *

Хочешь – вилами по воде, хочешь – руцей на облацех,
Антрацитами по слюде, дикой кровушкою в отцех!..

…От токующего – тоска, от ликующего – отлив,
Плесень праведного куска на раскаяние продлив…

Онемение – не порок, вот и папоротник расцвел…
За спиной у судьбы – игрок, синий бык или белый вол.

Кто плывет, кто дыханьем влет прячет птиц или сеть дерев…
Я вживую врастаю в лед, выдыхая с теплом: «пся крев!»

Наваждение лучше сна, сновиденье – другая жизнь,
Голубая ли кровь красна, продолжая движенье вниз,
Но смыкаются облака, на истаивающем дне
Каллиграфия костерка, саламандра руки в огне.

*   *   *

Недавний сон. – Влюбленные, балкон. О будущем неясном разговоры.
Не найден и не пройден Рубикон, впервые всё – и радости и ссоры. –
Боимся верить в общую судьбу, загадывать, что будет через годы,
А ветер дует в спину, как в трубу, и холодно стоять в лучах восхода.
А в зале шум, и музыка, и смех, там ждут друзья, учителя, родные,
Кружится вальс, и я люблю их всех! – И двери на балкон скрипят двойные.
Мы входим в зал, но каждый шаг – обвал, провал – и школьный бал умчался в блеске,
Еще шаги – и полдень миновал, на штукатурке трещин арабески,
Последний шаг, и на исходе сна я вспомнил, что полвека миновало,
Лишь миг назад окончилась весна… На этом ветер вытолкнул из зала.

*   *   *

Медленноокая статуя Будды,
Тысячерукий покой.
Над головою небесные руды,
Падают век-другой –
Что ему золото горных склонов,
Млечное серебро? –
Перерождение непреклонно,
Не на него Таро.
Свет в это время неосязаем,
Идол – неоживим –
Бронзовой статуей мир спасаем,
По зеркалам кривым
Каждому кажется знак ли, жест ли,
Жестью блеснувший взгляд –
Спят полубоги, они воскресли
Тысячи лет назад.

*   *   *

Падают свитки в колодец – там сухо
И шелестят по ночам сколопендры,
Вкрадчивый лёт их для горнего слуха –
То же, чем были у греков календы.

Свитки летят, остаются на стенах
Знаки любви, одиночества, дома –
То, что в любом языке неизменно,
Как пресловутые «сено, солома»…

Кто прочитает наотмашь, наощупь,
Падая ли, поднимаясь по стенке? –
Сверху ли, снизу – источник и площадь? –
Влажно и холодно попеременке…

*   *   *

Уже не надо спешить, и, медленно остывая, чай
Проходит оттенки вкуса до «вот уже нехорошо».
В провинции трудно жить – не надо, не отвечай,
Что человек одинок, куда бы он ни пошел –
В город больших огней, в их суету сует,
В горы, где никого, но ты всегда на виду.
Но я говорю о другом – так умирает свет
И уходит тепло. Спят деревья в саду.
Чай легко заварить. Заскрипит, открываясь,дверь.
Казалось, что одному тоже можно прожить. А теперь?..

*   *   *

Сентиментальны острова из вулканического пепла,
На них кровавиком трава едва жива, полуослепла,
Не до воды – она сбежит, а если в гору – не догонит,
Не дышит замшевый самшит, и ветер сам себе харонит,
И ничего случайный взгляд не остановит, всё пустое,
Лагуны кольцами стоят, переминаются от зноя,
Так тихо, будто ни души отсюда больше не увижу.
Горячий пепел притуши, холодному и ночи ближе…