Из цикла Лубок

*   *   *

Клевета, клевета, клевета, клевета – на заборе и спит под забором,
Ожерелье куста, похмеленье моста, появленье кота с разговором! –
Это Аннушка спит, у трамвая гастрит, а прохожего ждет керосинка –
Всюду пух тополей, говорок москалей и парная убоинка с рынка.
Не садись на шесток, не сердись на восток, электрический ток на исходе,
Поджигай пух бикфордов, подметный листок, растворяйся в арго и народе!..

Глухомань за верстой, я в душе холостой, каждый чих провожаю глазами.
…День очнется палатой шестой и пустой, и закончится миф о сезаме.
А в заборе – дыра, а у кошек – пора, перепутал вчера – с кем остаться,
Вот река уплыла – ни кола ни двора, запылилось цветенье акаций.
Вот бы мне – ледоход, пароход, переход, кислорода – и водки не надо, –
Но мосты не пусты, и в пустыне живет человечество, жречество, стадо.
Вот и лужа полна, а упьюсь допьяна, доберусь не до дна – до предела,
И темнеет то та, то не та сторона отложеньями юра и мела.
На калиновый куст сумрак пялится, густ, уцелеют вкрапленья и кисти,
Вот и верь без потерь, Иоанн Златоуст, сей конкисте, чужой реконкисте.
Будешь легок – сорвет, неподъемен – взорвет, растворишься в народ – переварят,
Забывать хорошо, страшно знать наперед, жить не в пропасти – на перевале.
Ох ты, рыцарь мой кот, бергамот, Бегемот, восемь жизней взаймы на исходе.
Я совру, ты соврешь, он соврет и поймет, для чего разговор о погоде…

*   *   *

1

Икринкой, и коркой, и горкой, и горькой блуждающей хной,
Пластинкой, чухонкой, касторкой, мелькнувшей у глаза блесной,
Стиральной доской тротуара, трезвоном, ломающим дверь,
Прощальным посланьем нагара свою одиночку измерь.
Стучи метрономом, рябина, по серым и мокрым жердям,
У осени есть сердцевина – не надо бы по площадям.
Укол, шок и оцепененье, полынь, резеда, тишина,
Тень кедра – скупое именье, и птица в меня влюблена –
Всё косится, носится ближе, садится на скошенный край,
Я чудо ничем не обижу, ты только подольше играй.
Земля неизменна и вечна и все растворяет следы,
Что птицы и рыбы беспечны, без повода и череды.

2

Вот и на речке лед – наледь, наплыв, слюда,
Вновь завершился год возникновеньем льда.
Я говорю – храни веточку мха, жука,
В озеро заверни сеточку паука.
Линии на воде – можно идти по ним,
Будущее – нигде, летом не сохраним,
Вечером не спасем, ночью не промолчим,
Изморози на всем, путник неизлечим,
Мутит круговорот, пачкает белизну,
Камешком в огород на глубину скользну –
Там на придонный лед падает лунный блик,
Кто его разберет – холоден, мал, велик…

*   *   *

Есть точка зверя, час росы, агония морей –
Меж них колеблются весы, как в семенах пырей,
Рокочет цепочкой Баюн, осел, фуфлом звеня,
Скользит и рвется визгом струн, полцарства до огня,
Порода портится, квасцы воняют у печи,
Волчата кровенят сосцы – Арина, не молчи –
Чади, лучинушка, следи, обметывай углы,
Дитя, в полон не угоди, на лезвие иглы.
Тепла, душна, облезла полсть, да нам не пить с лица,
Придет домой незваный гость, прозрачный слегонца,
Задернет шторою чеснок, на елке мишуру,
До отрезвления промок, до хордовых в жару,
До кистеперого божка, соленого снежка,
Переворота и прыжка, игольного ушка.
По возвращении не спи, трещи, маячь, судачь,
И беспорядочно люби, и главное – не плачь.

*   *   *

Уж лучше хлестаковщина, чем сплин,
Маниловщина, лук, славянофильство –
Любой овал яйца перепелин,
Канальство или опиекурильство –
Два сапога Ивана-дурака,
Живущего от клада и до клада, –
Отсюда начинается река,
Ведущая в хвастливую Элладу
С ее руном, одежкой Афродит,
Эдипами, Электрой, гигантизмом, –
Улисс на каждом острове сидит,
Поэзия пронизана трагизмом –
Что эпос, что элегия, что хор, –
Под маской неснимаемая маска,
И только истекающий ихор
Колеблем, как поверхностная ряска. –
Но игры в безмятежность наверху
Рождают не чудовищ – пантомиму,
Ведут к инцесту, свальному греху
И, засыпая, вызывают зиму
С ее холодным отблеском светил –
Мечтательность сродни гелиотропу –
Туманность, что кровавик осветил,
Цикутой уподобится Эзопу
И, уходя, любуется, тиха –
В провинции ей некому гордиться.

Осталась неподкована блоха
Свидетельством утраченных традиций.

*   *   *

Листай старинный календарь,
Такой красивый,
На нем Валашский господарь,
Цветенье сливы,
Река, туманы и мосты,
Былое царство,
Во дни безумия часты
Обман, мытарство,
А там, столетиями вниз,
Светло и просто,
Ковчег покачивает бриз,
Река и остров… –
Дунай, Дунай, зачем весна
Приходит поздно,
Кому ночами не до сна,
Так это звездам,
Приходит полночь на ночлег
Валашской славой,
Из календарика ковчег,
Как переправа.

Какая разница, где жить? –
Покой есть глянец,
А по изнанке кровью шить,
Русалий танец.
Любое царство уплывет,
На то и сфера,
Но безмятежен небосвод,
Как смерть и вера.

*   *   *

Гули тебе, статуя мира, вышел – замри,
На голове мокро и сиро, это гран-при
Забронзовевшему титану, ниже твердей,
Через эон Янусом гляну, хочешь – владей
Кориолисовой раскачкой, станешь моряк,
Дачка ли, азбука, партачка – пой, чибиряк,
Высвисти лед, выпой из мирры воду внутри,
Гулко трубе, впадины лиры, звуки сотри,
Это от них дни сотворенья, что ты наде…
Выше – прилив, кончилось тренье, там, в темноте.

*   *   *

Гликерья – кума, всё зло от ума,
Подумай сама – где ум-то? –
В шутах короли да в книжной пыли,
Бессмертье сули – жди бунта.

Кому воевать, кому наплевать,
Судьбе мухлевать в охотку,
Ты прялку-то брось – те нити поврозь,
Проклятье сбылось до нотки.

А были б тихи – списались грехи –
Любились, глухи к ненастью,
Себя показать, узлы завязать,
На лобном сплясать – все страсти.

А страсти в ином – дожде за окном,
Огне на излом коряги.
Смотри не усни, блуждают огни,
Ни стен, ни родни, ни тяги.

Стоячей водой, бродячей бедой,
Уж волос седой – всё к пряхам,
Пролез в кумовья, большая семья,
Ума ни копья, ни страха.

Клубок узловат, всё зло от монад,
На улице хлад и ветер,
Суди не суди – темно впереди,
Поди погляди, как дети…

*   *   *

То ли склон крутой, то ли выпал той –
На поляне деготь да бражка,
Ни курдюк козы, ни урюк лозы
Не зальют твой город, евражка.

Перемены впрок, оборви порог,
Не пирог делили с друзьями –
На немом осле толковать о зле
Хорошо в Майями и яме –

На контрасте стен сквозь гнильцу и тлен
Между небом и горизонтом
Пролетает свист, не по-птичьи чист –
Это город за Ахеронтом.

Где его края? – то ли в Трое я,
В незалежном палеве моря,
То ли якорь пал с корабля на бал –
Не евражке дарены зори.

Ни о чем пурга, помянем врага,
Ох, кумыс мой, мехом наружу,
Лесостепь горит, птеродронт парит,
И манкурт не ежится в стужу.

А простор простерт, пусть не город – форт,
Но безлюдно, как у Лесьмяна,
Поутру весна, часть холма красна,
От восхода черная рана.

Где болит – там тьма, где молчит – сума,
В переходе – крестики в нишах,
Даже чай с жирком, да ку-ку мелком,
Для богатых, так и для нищих.

Не порог – барьер, молоку карьер
Не видать в краю винограда,
Потому лоза, словно полоса,
Обрешетка, сетка, ограда…

А на ней – замок. Ты в норе промок,
Пока ждал, что люди исчезнут? –
Тризна не спасла, людям несть числа,
И не склон, евражка, но бездна.

*   *   *

Я за чай с лимоном,
Суп с хамелеоном,
Танцы с патефоном –
За уют,
Девочку с собачкой,
Деревенских с драчкой,
Квартиранта с прачкой –
Пусть поют
Песни подземелий,
Чувственность Офелий,
Вытяжку постелей,
Терпкий вкус –
Жимолость заплатой,
Земляника с мятой
Да лопух распятый –
Ниткой бус.
Суток черноплодка,
Известью погодка,
Сахарная лодка,
Новый Ной,
Гусеница с трубкой,
Поясочек с юбкой,
Девица голубкой
Или хной.
К ужину – окрошка,
От окна дорожка,
Покатигорошка
Скок и бег,
Выемки и вешки,
Белки и орешки,
Полевой ночлежки
Сеном – снег.
Утро – это иней,
Чай без мяты – синий,
Мир без ватерлиний
Утонул,
Мирра каракатиц,
Ситчик старых платьиц,
Вечерами пятниц
Стол и стул.

*   *   *

Себя потешая рассказами о всяких смешных временах,
Торгуя на ярмарке стразами, с запинками на именах,
На лицах, на личиках, рожицах, личинах и ликах скорбя –
Чего ж тебе, сударь, неможется? – я в прошлом не вижу тебя –

Там некто, никем не покинутый, часами на кухоньке чад,
И стельки из обуви вынуты, и дети еще не кричат,
И книги сулят небывалое, и тени дождем на стене,
И время неспешное, малое, отпущенное тишине.

Торговлишка, мелкие денежки, прогнувшимся миром батут,
Теряющий совесть офенюшка – нигде проигравших не ждут,
Качаются чаши с цикутою, вслепую любую бери,
Опять я реальности путаю – сошлись не одна и не три, –

Свершились твои ожидания – какие из планов сбылись? –
Поверх разрослось мироздание, а ты, мифотворчество, длись –
Нет разницы, что настоящее исчезло, что мнимое – есть, –
Смотрите – какое блестящее! – Что даже не хочется съесть.

*   *   *

Совмести традицию с трапецией –
Строго и сужается с боков,
Никаких аналогов с Венецией,
Сапогов испанских и подков –
Там удача ночевала заживо,
Пела песни, истово крестясь,
Расскажи, традиция, что нажили? –
Кровью оборачивая связь. –
Не коса вершинами забавилась,
Пирамида в трещинах без слов,
Никогда трапеция не нравилась,
Лучше бы попроще, без углов.

РУССКАЯ НАРОДНАЯ

Коробочка, жестяночка, бутылочка, бадья!
Мне ночью будет панночка, а панночке – нодья!
На майское гуляние в сердцах переполох,
Я выберу заранее нечаянный сполох –
А что же вы подумали? – Предвидимы огни,
Звала кума ли кума ли, что делали одни –
Другие тоже делали, пылал себе костер,
Хватило сажи, мела ли, развеяло шатер.
Теперь, пока долбленочка не выгорит до дна –
Терпи со мной, сестреночка, хотя бы не одна,
Не стерпится, не смертится, да дышится вдвоем,
Волчок углями вертится, и выпьем и споем:
«Какое ты холодное, гулянье по росе» –
А счастье подколодное, такое же, как все.

*   *   *

На фоне маленьких трагедий, среди обманутых надежд,
Медведем на велосипеде судьба укатит в Будапешт,
Да остановится у Вены, послушать музыку, взгрустнуть.
Былое необыкновенно, но клавесины не вернуть,
Орган гудит печной трубою, до деки треснув, инструмент
Хрипит подобное гобою, и вьется кружево из лент. –
А там Парижа перебранки, Женевы праздные меха,
Скороговорки-иностранки, Виши Демьянова уха,
Благополучие антракта на датском, финском языке,
Распространилась катаракта, что нищий с финкою в руке.
Грядет откат, читай – отмашка, Свиридов, додекакофон,
Вяжи рукав, моя рубашка, и отправляй надежду вон.

*   *   *

За буераком бурелом, за буреломом буераки,
Махни здесь бабочка крылом – всё будет поводом для драки,
А где-то девочка не спит, мечтает о большом и чистом,
А мальчик с похмела небрит, и станет только программистом,
И ни стрелу, ни Божий дар не променяет на овраги,
Хотя упьется, как гусар, с татуировкою на флаге,
А та гласит: чем дальше в лес, тем меньше девушек и водки,
Конечно, мир не без чудес, и в нем встречаются находки –
Меняет папоротник цвет, лягушка – дочь олигофрена,
У буерака лазарет, внизу Прекрасная Елена,
Она горда своей судьбой, ее мечта пылает ярко,
Люби архангела с трубой – и не исчезнешь без подарка. –
Перегорает бурелом, путем зерна ложатся тени,
Мерцают бурями в былом, растут собаками на сене,
Но нет тропы на этот свет без перемычки, остановки,
«Жизнь без особенных примет», – сказал Господь одной жидовке.

*   *   *

1

Катилось колесо, теряло спицы,
Музей мадам Тюссо, полет Уффици –
Мгновение, замри! – умри, погасни,
Иные фонари, былые басни…
Корона без зубцов, без дна страшилка,
В России – Образцов, в Раю – копилка,
В Аду – круговорот вещей, попыток,
Снаружи – Астарот, внутри – избыток,
На то и мезозой свалился в хляби –
Не истоптать кирзой, зато пограбить! –
Неисчерпаем край, он больше стоит,
Скитайся и стирай, ломать – не строить…

2

Кулибиных секут, Поддубных гробят,
На пряник или кнут сподобят лобби,
Красивые слова – электо-что-то,
Афиною сова, распад азота,
Окалина темна, горька малина,
Измерена длина – не воск, так глина,
Не ветер, то вода, и жизнь на ощупь –
Чума на нас, орда! – куда уж проще…
Эритроциты в ряд! – за ними – блоки,
И гены говорят о кроветоке,
О солнечных цепях, о переливах…
…По городу в репьях идет Годива…

3

Ночные петухи, печные трубы,
Прохожие глухи, худые шубы,
Неверные долги, плохой охотник,
Единожды солги – и ты не плотник,
Не стеклодув в аду – коряга в речке,
Похеривший дуду, но взявший стечкин,
На танец живота – кольцо ламбады,
Чужая жизнь – тщета, своей – не надо,
Не влажная жара – высокогорье,
Истории – ура, и только зори
Не лгут, не лгут, не лгут – не отражают,
За окнами – салют, опять рожают.

Переверни поток, взорви фундамент,
Еще один глоток – истлел орнамент,
Пиктограф отсырел, а пирамида
Осталась не у дел – закон Евклида, –
Скользит упрямо взгляд по параллели,
Как много лет назад на сад смотрели.

*   *   *

Я буду вкрадчив, осторожен, фарватер к Вам перегорожен,
Пусть мой маневр не слишком сложен, но всё ж хорош! –
Мы будем плыть на плоскодонке, минуя елки и сосенки,
Никто не выиграет в гонке, и приз – не грош.
Ни шагу влево или вправо – направо лед, налево лава,
А позади заба… потрава и камыши.
Не зря ходили, причитали, мечтали вряд ли об опале,
Летели прочь на Буцефале, теперь спеши.
Один молчит, другая дремлет, судьба какому бесу внемлет? –
Испив воды, теряем землю, на срок не спим.
Не тессеракт, но беззаконье, многоуголие воронье,
Смешенье линий на ладони, и я любим.
Всё днем горит, а ночью пахнет, по голове никто не трахнет,
Морская гладь беззвучно ахнет, а я склонюсь
Перед тобой, перед рассветом, восходом, ультрафиолетом,
Фарватер чист – не верь приметам, лелея грусть.
Теперь бы спать, теперь бы лесом, за районо и райсобесом,
Не занимаясь политесом, терять листву,
Как самолетиками Парма, кленовой дланью командарма,
Во дни парижские казарма, но на плаву –
Она легка, она капризна, она – сплошная укоризна,
Нас восхищающая тризна – ее полет.
Преображение ребенка, уход за грань, где слишком тонко,
Плыви меж елей, плоскодонка – не мир, но плот…

*   *   *

Клеветать – это клевер и тать,
Бормотать – это лес и разбойник.
Если птицы умеют летать –
Почему не летает покойник? –
У него за спиной два крыла –
То ли плащ, то ли серая шейка,
То ли мама его заспала –
Вот и вырос такой неумейка.
Даже мертвым казаться не смог –
У разбойников есть арбалеты,
Сдать на двойку подобный урок –
Без задержки отправиться в Лету.
…На поляне внезапная тьма,
И кричит заполошно засада.
Быть сильнее – не надо ума,
А умнее – тут многое надо…
Рассветать – это видеть рассвет,
Улетать – это улей и пчелы.
Вырастая, оставить совет
Непоседам, жильцам, новоселам…

*   *   *

Хвост рыбы-комара похож на луч в разрезе,
Когда бы видел кто – что преломляет луч. –
В воде не тонет свет, но гаснет на железе,
Не бунт, но всё равно охота счесть за путч.
У рыбы-кочерги тяжелое наследство,
Для рыбы-петуха есть рыба-сенешаль,
У рыбы-короля безоблачное детство,
А рыбу-камбалу и палтусу не жаль…
Стада летучих рыб спинными плавниками
Улавливают свет, вся радуга в игре,
У рыбы-карася вся жизнь в придонном хламе –
Я вытащу его на воздух на заре…-
Дыши, пока вокруг звенит ионосфера,
Пока твоя среда не спохватилась вдруг, –
Не мера всех вещей, но лишь простора мера
Вне гаснущих миров очерчивает круг.

*   *   *

Лестница-непроливайка,
Что счастливая фуфайка –
Со ступеньками!
Будь здоров, корми кукушку,
Пропадай ни за полушку
Вместе с феньками!
А подвал – земля да камень,
Выгорает чистый пламень
Перебежками.
Сон не в руку – в летаргию,
Слишком пели литургию,
Стали пешками.
Был предмет, а стал предметик,
Отстрелялся пистолетик
Со товарищи.
Где махнем – там переулок,
Остается для прогулок
Пепл, пожарище.
А рука-то языката,
Так и тюкает стаккато,
Так и тянется.
Не чеши затылок, друже,
Без фуфайки много хуже,
Станешь пьяница.
Даже ангел твой в дубленке –
Всё специфика сторонки,
Ледниковая.
Обрастая валунами,
Провоцируешь цунами,
Тьма лиловая.
Так что сани – лыжи тоже,
На Сусанина похожи,
Так и бегают.
Подрастешь – настанет лето,
Побредешь по белу свету
За телегою…
Не храни в кармане дыры,
Не ищи себе кумира,
Или лестницу.
Что бугор, что бугорочек,
По весне всё больше почек,
В мае ме-ся-це…

*   *   *

Я – психоаналитик-оптимист,
Слабительное – средство от простуды,
Писатель чаще – садомазохист,
Читатель – это версия Иуды,
Вода, иди по камешкам и вброд,
Огни не рампы и не Прометея –
Нероновы, чтоб оживить народ,
Вложив в умы великую идею.
Спасительно, но воздух легковат,
Чем выше, тем весомее поклажа,
Ковчег не мог причалить к «Арарат»,
Иначе бы лишился экипажа.
Генетика – наука о любви,
Гомозиготна и гетеропадка,
Одно – не десять правил назови,
Которое не вызовет упадка.
Пойди проспись. Попробуй седуксен,
Всё вышеупомянутое – тоже.
Не проводи предметами вдоль вен –
У нас у всех шагреневая кожа.

*   *   *

А мы сегодня вместе, как ягоды-грибы,
Как куры на насесте, как во поле столбы, –
И ради ваших глазок не каждый даст дрозда,
Не каждый – это фраза, а прочее – вода.
Рябиновые кисти, черемуховый цвет,
Осиновые листья, мороженый ранет –
А я люблю кислицу и сфагнума холмы,
На них, моя царица, мы временно равны! –
Равны в науке страсти, в искусстве забывать –
О власти, о балласте, о том, что есть кровать!
Но дома – это дома, там ни тропы, ни мха,
А во поле солома и близко до греха…
Подернуты туманом, все краски смещены…
А твой герой романа не чувствует вины…

*   *   *

Что пауками в банке, что крысами в воде,
Что рацией на танке, и бесом в бороде,
Нахальными щенками, борзыми, если в дар,
Восьмою нотой в гамме, нашествием татар…
Что огниво-кресало, что сланец и зола,
Что сдача черным налом, что кружится юла,
Что портится погода и зябко изнутри –
Терпи еще полгода, а после повтори:
Я буду жить, покуда не выполот словарь –
Что стрелы Робин Гуда, летит к земле букварь,
И камень нарисован, и дерево в раю,
Я обнимаю слово и слово говорю! –
Дождю в пустыне тесно, поэтому в лесу
Песку неинтересно, но я его спасу –
Переверну клепсидру, перетяну ушко,
И спит праматерь-гидра, ей дышится легко…

*   *   *

1

Ты проснешься большим господином,
Погорелого театра вдовцом,
Первой книги Ходжой Насреддином, –
А в последней все бабы торцом, –
Кавалером железной подвязки,
Перекупщиком слова «люблю»,
Продавцом притираний в Дамаске
Или шведским Петром кораблю. –
Прокатись по гнилому каналу,
Перебей почитателям вкус,
Точно Гамлет сыграл Ганнибала
И теперь проживает искус.
Ах, какой телефонный звоночек
Был в финале, неведомо чей!
Стали камни полезнее почек,
И журчит мелодично ручей,
Стало холодно – надо папаху,
Надо в горы, оттуда Непал.

Комиссары скончались от страха,
Стали зомби. – Ты к маврам попал.

2

Ты проснешься большим господином,
Погорелого театра вдовцом,
Властелином колец, пластилином,
Запоздалым железным хромцом. –
Каждый век выбирает фигуры,
А затем перелет, недолет,
И в ракшасов играют асуры,
А земное блаженство – налет.
Вот и тесно тебе, маловато,
Наутилус гребет и гребет,
От Эрота осталась Эрато,
И с комет испаряется лед.
Станет облако больше планеты,
Больше звезд запылает закат,
И Озирис помилует Сета,
Ты проснешься – и всюду агат.

3

Ты – потомок пожарного крана,
Или лестницы, или крюка,
Коллективное Флинта и Глана –
Лучше выпей, уважь старика!
По-над речкой офеней Офелий,
Мусор, бисер, цветная глазурь,
Сладко спит отдыхающий гений –
Это Гоголь тиранит лазурь,
Это птица породы кукушек,
Это торф, ископаемый слон,
Это пение хора лягушек,
Поминальный малиновый звон.
Высота – это та колоннада,
Где неслышим, невидим озон,
Это место начала распада,
Замерзающих органов сон.
Пролистай ожиданье финала,
Окажись на другой стороне. –

Хорошо быть солистом Ла Скала,
Умирающим наедине.

*   *   *

«Гусары денег не берут!» – А что берут тогда гусары
За свой неблагородный труд? – Пусть Вас не мучают кошмары –
Гусар исчезнет без следа, сверкнут на солнце эполеты,
И репутации вреда не нанесут его приветы!
Он был безгрешен, как цветок – ромашка, василек, репейник,
И мимолетен, как листок, примет причудливый затейник…
А сколько солнца за спиной и сколько в памяти отрады –
Как только раннею весной на клейких почках – снегопады…

Сочти за труд чрез толщу лет взглянуть на прошлое предвзято –
И в детях вдруг отыщешь след, чему, казалось, нет возврата…

*   *   *

А коров пасти – так везде овраги,
У любой скотины избыток тяги
Заблудиться, – впрочем, былой отваги
Ни в мужах, ни в сердцах, ни в нас. –
Потому и перепел с перепелкой
Только кружат в балках с заблудшей телкой,
Но места скудели до века волка,
И светильник чадил и гас.
А теперь истерика бабе впору,
Не хотел спасти – не пошел бы в гору,
Кто-то ищет в сыне себе опору,
Ну а мне бы хотелось дочь.
По утрам туман, а ночами зябко,
Тронет ветер память кошачьей лапкой,
И, пока сорняк убирает тяпка,
Еще можно успеть помочь.

Что осталось с первого урожая? –
На земле, что стала почти чужая,
Рождество, но елку не наряжаю –
Ни к чему завершать обряд.
Не смирился тихо мой ангел света,
Не спустилось ночью на землю лето,
Помню голос, больше – как ты одета,
Помню письма – они горят.
Напиши – сожги да подуй на пепел, –
Коли пустишь пал, выгорают степи,
И подзол как раз чесноку да репе,
Будет дождь или снег – усни.
Эта грязь – лишь слякоть, моя пропажа,
Будет дочь – волхвам убеждаться в краже,
Мы детей растили не на продажу
И поэтому длили дни.

Старый сад разросся до неприличья,
Вот и гнезда, вот и орава птичья
Накрывает ором следы величья,
Башней вырастет тишина.
Помнишь – где царапались рвы и стены –
Камни, ямы, рытвины по колено,
Кромлех, шлак, игрушечная арена,
Лава новая не нужна.
Старый конь не спит – хорошо, не мерин,
Там, где сад разбит, – там и ключ потерян,
Потому в девятой небесной сфере
Те же ангелы, что кругом…
Все стремятся слиться, пройти по краю,
Зашумели птицы – я им играю,
И тому из ждущих не надо Рая,
У кого за спиной есть дом.

Вот и осень водит гусиным клином.
Если надо имя, то пусть – Марина.
И не всюду камень – песок и глина,
Вековой над ней перегной.
А над нами скалы пока не стерты,
Хотя клюв точили орлов когорты,
И рождались дети, что натюрморты,
Что цветы пред Пражской весной!
Так и жили – Господи, Ты послушай!
Так и жили – воском забили уши,
И истерика тех детей и душит –
Этих нас или наших мам.
Потому и клялись вернуться в Лету,
Ибо чистый блеф сохранить монету
Тем, кто сами – последнее чудо света!
Бог не сможет, а я подам.