Кто мы есть друг другу?

 
                ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ВОЛК  Томас Гоббс

 Человек человеку – друг.  Все люди – братья.
 Безусловно, так принято считать. Эти изречения бальзамом ложатся на душу, нежно ласкают слух. Вот бы нам хоть изредка вспоминать об этом и не травить друг друга, словно крыс позорных.  Стараясь ухватить за хвост ускользающее время, человечество глубже и глубже утопает в корыстолюбии, алчности и лжи. Оно не помнит и отказывается признавать тот факт, что  всем нам мать – Земля, и насколько бы она нас не любила, как бы не холила и лелеяла, и её ангельскому терпению может прийти конец.  Отчего же мы, её прекрасные чада, попеременно, то дробим её на мелкие кусочки, то беспощадно растягиваем.  Разве не очевидно, что, продолжая двигаться в том же направлении, теми же темпами, мы рискуем лишиться не только её любви и гостеприимства, но и покровительства Хотя, о чём это я, нам и Земли-то стало мало, нам другие Планеты-Галактики подавай. Вон уже и Луну подрываем, скоро Марс покорим, а дальше, и к Господу в гости постучимся. Ничто нас не остановит. В погоне за необъятным, мы незаметно превращаемся в трансформеров. Ещё чуть-чуть  наше первозданное ДНК канет в лета.
    Вспоминаю далёкие годы. Годы, когда день был лишён радости, а ночь тянулась бесконечно долго. По скользким морозным улицам, едва держась на ногах  от холода и голода, я, ещё почти дитя, подхожу к пункту своего назначения. Вот он – хлебный ларёк. Вид толпящейся у входа очереди отпугивает меня своим дикарством, но даже это не может остановить меня. Вот я приближаюсь к месту, навевающему страх и ужас и, не справляясь, кто последний, становлюсь в самый конец очереди, на приличном от всех расстоянии. Сегодня моя очередь добывать хлеб, и понимая, что ждать придётся не один час, я запасаюсь терпением. 
Время идёт. Очередь, потерявшая и намёк на организованность, буквально вламывается в ларёк, пытаясь прорваться внутрь через маленькое окошечко. Обозлённая до одури толпа, галдит и браниться, но слов практически не разобрать. Лишь вселенский гул напрягает уши. И тут, в совершенно неподходящий момент, у кого-то выпадает кошелёк и через секунду он уже валяется в снежно-грязевой массе. Падение его остаётся для всех незамеченным. Сначала одна пара сапог топчет его, после – другая. Я решаю вызволить беднягу из жижицы и передать владельцу. Но не всё так просто. Во-первых – как узнать, кто владелец. Спроси я об этом открыто, желающих признать потерю своей набралось бы… вся очередь. Во-вторых, вызволяя кошелёк из-под ног обезумевшей толпы, я сама рискую быть растоптанной. Пока я прикидывала, пока присматривалась, кто-то протянул руку и поднял его с земли.  Не уверена, что это был владелец. А ведь в этом злосчастном кошельке могли находиться чьи-то последние сбережения.
    То, о чём я так долго рассказываю, на самом деле происходит крайне быстро. Крики, галдёж, толкотня, обронили  кошелёк, подняли его. Кроме меня, никто, похоже, этого не заметил. Тискающая друг друга толпа, продолжала орать и браниться.  Ничто не увлекало её, кроме маленького, почти крошечного окошка, за которым спокойно лежал на полках и молчал… хлеб. Хлеб – он всему голова. И руки, и ноги, и… Когда балом правит голод, хлеб  – это всё.
Непредусмотренная для таких морозов подошва моей обуви, примерзает к снегу, и я, дабы отсрочить неизбежное обморожение, переступаю с ноги на ногу. В этом есть положительный аспект. Движение согревает кровь и не позволяет ей кристаллизоваться. В противном случае, велик риск, дать трещину где-нибудь на стыке, раздробиться и гранулами пасть на снежную поверхность. Периодически вынимая руки из кармана, согреваю их тёплым потоком, выходящим из меня, откуда-то из глубины, и режущая без ножа боль, исчезает. Я дотягиваюсь до кончика своего носа, до ушей, с тем, чтобы убедиться, что они всё ещё на местах, а не ушли в загул.
Время тянется, словно дешёвая жвачка. В толпе вырисовываются всё новые лица, столь же обозлённые и воинственные, а  я по-прежнему топчусь на месте. И не важно, что подошла моя очередь. Никому и в голову не придёт пропустить коченеющего ребёнка. Где же тут братство
  В погоне за куском хлеба, каждый шагает по головам, рвётся вперёд, позабыв о том, что он не животное. И только один человек наблюдает за всем и злорадствует. Я говорю о продавце. О! Он-то как раз доволен. Возомнил себя Господом Богом и улыбается. Ещё бы! Ведь у него у одного есть право находиться в хлебном окружении.  Он, персона привилегированная и может вдыхать хлебный аромат, прижимать буханки к груди. Прежде, чем обслужить очередного покупателя, он, прищуривая глаза, так как страдает близорукостью, сладострастно осматривает толпу и ехидно улыбается, выставляя на всеобщее обозрение свои неприлично белые зубы. Этот белый олицетворяет не чистоту, не невинности. От него несёт похотью. Продавец жаждет вкусить хлеба, мечтает набить им свой желудок, как мешок соломой. Но даже ему такое не дозволено. Как говориться, смотреть – смотри, а трогать не смей.
  Получив свой пай, каждый спешит  домой, где его уже ждут
как Деда Мороза. Да что я говорю, если бы у Деда Мороза был такой рейтинг популярности, он бы уже давно показался людям. Правда, в таком случае, он, скорее всего, оказался бы в микроволновке, или ещё в какой печи. Нужно же проверить, действительно ли он снежный.
  А вот ещё один важный момент. Получив свою порцию жизни, (а хлеб и был жизнью) её ни в коем случае нельзя держать на виду. Важно спрятать своё добро и понадёжнее. В сумку ли, в карман – без разницы. Главное, с глаз долой. Иначе выползешь из очереди с фигой в руках. И тут ничего не поделаешь. Тот, кто ловко вырвал из ваших рук добро, наверняка, тут же его и слопал. Благо, пай-то – паюшка.   
Я снова и снова, уже в который раз, задаюсь вопросом о каком братстве речь, если  в фаворе закон джунглей «Каждый сам за себя»  Прискорбно, но люди, жадно ожидающие своего куска на пропитание, даже внешне больше похожи на зверей. Их разговоры сродни рычанию, а лицо перекосил волчий оскал. Продолжая наблюдать за ними, я чувствую, как по мне начинают бегать мурашки. Вот они выстроились вряд, а вот  вновь забегали, перегоняя друг друга. И вызваны они отнюдь не холодом. Сильнее мороза – страх. Заглядывая вперёд, я к величайшему ужасу понимаю, что если с людьми и дальше будет происходить подобная метаморфоза, я рискую, в перспективе, стать им добычей.
Ещё один эпизод, о котором я не могу не вспомнить. Не могу потому, что никогда о нём не забываю. Вроде я не злопамятна, а вот об этом помню.
  Стоял ничем не отличающийся зимний  день. Тащиться за хлебом снова предстояло мне. Ну, я и потащилась. Пришла, стою как всегда в сторонке. Часа через полтора, я, переполненная счастьем, оказалась у маленького окошечка, лицом к лицу с усмехающимся продавцом. Стараясь особо на него не смотреть, я протягиваю в окошко свою карточку и…получаю в руки затвердевший огрызок, имеющий мало что общего с хлебом. Моё счастье тут же обратилось в бегство, и я осталась с разинутым ртом. Но, что поделаешь, не время привередничать. Какой был хлеб, такой мне и дали. Я уже собралась уступить место следующему страждущему, как вдруг… 
Лучше бы я была слепой. Тогда бы я не заметила улыбающийся мне с полок хлеб, сдобный и румяный. Рассматривая свой кусок, который ко всему же каким-то образом лишился корочки, я понимаю, что произошла ошибка.  Именно ошибка. Могла ли я, наивный подросток, предположить, что продавец умышленно подсунул мне старый, не годный к употреблению хлеб Осмотревшись по сторонам, я прочла в глазах толпы нетерпение и раздражение. И не удивительно, ведь я задерживаю очередь. Набрав в лёгкие воздуха, а в душу храбрости, я просовываю голову в окошко, откуда до меня долетает сдобный аромат, и прошу поменять мне Жизнь. 
И тут началось такое! Я думала, вот он, мой конец.  Какая досада, закончить свой жизненный путь вот так, в очереди за куском хлеба. Это так непоэтично. Покупателей хоть и поубавилось, но толпа, тем не менее, была внушительной. И чуть ли не каждый в ней поставил перед собой задачу оскорбить, обидеть, унизить меня.
Люди! Одумайтесь! За что Я только попросила дать мне то же, что и всем. То, что я смогу принести в дом и представить семье. Кто-то из глумящихся пустил реплику «Понаехали тут, заполонили страну. Им палец дай, они и руку откусят. Скажи спасибо, что хоть это дали…», - и много ещё что наподобие. Один, старенький совсем дедушка, с длинной неухоженной бородой, вообще грозился отобрать у меня не только хлеб, но и карточку.  Что мне оставалось От обиды и гнева меня всю распирало. Душа горела, да и тело – тоже. Если бы вы знали, как мне хотелось плюнуть в их мерзкие физиономии, сунуть, наблюдающему за всем  со стороны продавцу в рожу то, что он продал мне за место хлеба, его жалкую несъедобную подачку.  Но я была не вольна в своих действиях, не имела морального права на подобный поступок. Покупка предназначалась  не мне одной, она должна была помочь всей моей семье прожить ещё один день.  Как я могла лишить их хлеба.  Поэтому, мне ничего не оставалось, как молча снести все оскорбления, крепче прижать к груди то, что мне досталось и бежать домой. Единственное, на что я имела право, это на слёзы. Их-то мне уж точно никто не мог запретить. Вот я и воспользовалась своим правом. Я плакала и плакала, тяжёлые горчайшие слёзы стекали  по моему замерзшему лицу и терялись где-то  за воротником.
  Прошло много лет с тех ужасных времён, когда никто из нас не мог с уверенностью сказать, наступит завтра или нет. С одной стороны – война. Не проходила и дня, чтобы до нас не доходили новости о гибели чьего-то сына, брата, мужа. Казалось, вся земля облачилась в траур. Хоронили без венков, без оркестра, только плач и крики матерей, сопровождали траурные процессии. Народ скорбел, но это была жестокая скорбь. Скорбь, сопровождаемая радостью за то, что беда в очередной раз обошла твой дом стороной. Кощунственно, но необратимо, ведь для каждого своя боль больнее.
  Вместе с ужасами войны, нога в ногу, шёл голод. Дети изнывали от голодных мук, а родители оттого, что не в силах их накормить. Плюс холод, отсутствие электричества, перебои с водой. Одним словом, ад, да и только. Вспоминая кошмары прошлого, сегодняшние проблемы кажутся несущественными, даже смешными.
И, тем не менее, мне не даёт покоя вопрос, почему в тот день, будь он не ладен, со мною так поступили. Я ведь даже пыталась оправдать тех людей. Правда-правда. Ну, вот представьте, люди жили себе спокойно и вдруг, на тебе. Явились незваные гости и поселились на их территории. Теперь иди и как хочешь, делись с ними теми крохами, которых самим-то едва хватает. Сплошные неудобства, я это понимаю. Но кто поймёт нас? Разве по собственной воле мы накатили?
Справедливо ли называть нас узурпаторами, саранчой, чумой? Мы ведь нуждались в сочувствии, а наткнулись на презрение.  Где же пресловутый гуманизм?
 
Это страшная мука, быть пожираемым собственными воспоминаниями.  Когда тебе противостоит реальный соперник, у тебя есть право выбора нанести ответный удар или же простить. Милосердие воздаётся.  Но как быть в случае, когда соперник – собственная память, личная нестерпимая боль, горькая, не проходящая обида. С этим как бороться?
  Копоть осела на душе густым осадком, кровь приобрела горечь и стала острее хрена. Я всё ещё ощущаю её вкус в слюне. А когда, я вспоминаю обо всём, то не в силах удержаться от слёз. Но из глазниц моих вытекает не прозрачная солёная жидкость, а всё та же кровь, с изменённым химическим составом. Перепачкав всю одежду, она стекает вниз, к ногам, и я оказываюсь в  мерзкой щелочной луже.
Как же всё-таки страшно, когда брат поднимает на брата руку. Что ни говори, но вражеский удар всегда менее жесток. Кроме того, враг может и промахнуться, невзначай. А брат - он бьёт наверняка, пощады не жди.
И вот, вспоминая обо всём, я хочу спросить друг ли человек человеку или как?