Если бы узкоколейка шла из Парижа в Елец

Кризис среднего возраста у мужчины начинается с мелочи – нечего читать.
Следующий шаг на край пропасти – не с кем и не о чем поговорить.
Наверное, для сегодняшних двадцатилетних это будет – «нечего смотреть в кино» и «не с кем посидеть на форуме в Интернете».
А суть неизменна – нужна женщина, которая будет тобой восторгаться.

Но речь сегодня пойдёт не о ней, и не о той, которая перестала тобой восторгаться, и даже не о тех причинах, по которым одна перестала, а вторая начала тобой восторгаться.
К слову, причины эти одни и те же.

Речь пойдёт о том, что, начиная с некоторого возраста, поиск «что почитать» становится сродни работе старателя на золотом прииске.

И насколько же большой бывает радость, когда попадается эта крупинка золота.
Радость и жадность – потому, что уже есть страх: а не станет ли эта крупинка последней.
Не в том смысле – последней, а в этом смысле…
Как и последняя любовь – она же не означает немедленной духовной смерти по окончании.
Словосочетание «последняя любовь» означает, что человек сбился со счёта, и от этого ему страшно.

Любовь, сопровождаемая страхом, и есть – последняя. Наверное, она – последняя – тоже бывает не одна.

Может ли последняя любовь превратиться в сериал «Последняя любовь» наподобие «Санта Барбары»?
Но я отклонился от темы.

Работая старателем, над стихами Александра Кабанова, я наткнулся на упоминание о некоем Дон-Аминадо:

*  *  *

Проснулся после обеда, перечитывал Генри Миллера,
ну, ладно, ладно – Михаила Веллера,
думал о том, что жизнь – нагроможденье цитат,
что родственники убивают надежней киллера
и, сами не подозревая, гарантируют результат.

Заказчик известен, улики искать не надо,
только срок исполнения длинноват…
Как говорил Дон Карлеоне и писал Дон-Аминадо:
«Меня любили, и в этом я виноват…»

Заваривал чай, курил, искал сахарозаменитель,
нашел привезенный из Хорватии мед,
каждому человеку положен ангел-губитель,
в пределах квоты, а дальше – твой ход.

Шахматная доска тоже растет и ширится,
требует жертв, и не надо жалеть коня,
смотрел «Тайны Брейгеля», переключил на Штирлица:
он прикончил агента и вдруг увидел меня.

--------------

Когда мне встречается новый писатель, я отправляю его на испытания в лабораторию, которой заведует моя мама.
Мамина лаборатория дала заключение: «Дон-Аминадо пишет лучше Паустовского».

Мама, почему-то никогда не говорит о писателях и поэтах в прошедшем времени – для неё все они ещё что-то пишут.
Может быть это верно, ведь читаем-то мы их в настоящем времени.

Сказать по правде, я думаю, что никто не пишет лучше Паустовского, но после такого заключения мамы, мне пришлось читать Дон-Аминадо.
Их можно поставить в один ряд, но Паустовский как никто близок природе средней полосы.

Даже не природе, а погоде.

Ни с кем так не поговорить о погоде, как с Паустовским.

Конечно, Пришвин…

Но в текстах Пришвина нет самого Пришвина – он растворяется в окружающем пространстве, оставляя нас одних в лесу или у реки, а в текстах Паустовского всегда есть автор.

С Паустовским не бывает одиноко – он всегда где-то рядом собственной персоной. Надежды на худощавого, вечно голодного Паустовского, конечно, мало, но ему всегда везло, и есть надежда, что оказавшись рядом, ты тоже выкарабкаешься: из грозы, из шторма, из холодной зимы, из рук разбойников – отовсюду.

Вернёмся всё же к Дон-Аминадо.

Его настоящее имя Аминад Петрович Шполянский.

Он родился в 1888 году в Кировограде, который тогда назывался иначе.

С переименованиями вообще проблема, но Пятихатки и Користовку не переименуют, а о них Шполянский тоже писал.

Мы с вами можем накачать из Сети достаточно текстов, стихов и афоризмов этого замечательного писателя, и узнать оттуда или из его биографии, что он, будучи по образованию, как Ленин, в 20-м эмигрировал и жил в Париже.

Как писатель, Дон-Аминадо удостоился множества хвалебных отзывов и сравнений.

До меня, конечно, он не дотянул – ведь я получил уже 1894 отзыва, считая и ваш на эти заметки.

Все эти отзывы вы тоже можете прочесть в Сети, но ей Богу, лучше почитать самого Дон-Аминадо.

Вот несколько его замечательных афоризмов и два стихотворения:

------------------------------------

Зачем изменять идеалам, когда можно перейти в оппозицию?

Из чувства взаимности может родиться и любовь, и кооператив.

Если уж необходимо рассказать свое прошлое, то лучше рассказать его любимой женщине, чем судебному следователю.

Лучше пропасть без вести, чем кануть в вечность.
 
Чуткие натуры всем сострадают, но всех переживают.

Когда женщина падает в обморок, она знает, что она делает.

Не так опасна преждевременная старость, как запоздалая молодость.

Легче быть рабом идеи, чем господином слова.

Друг, который взял книгу и зачитал ее,-- это и есть друг-читатель.

За женатого дурака краснеет его жена, за холостого -- все общество.

Самый опасный вид рассказчиков -- очевидцы.
   
Счастливым называется такой брак, в котором одна половина храпит, а другая не слышит.
   
Наступить на истеричку -- страшнее, чем на змею.

Вождь выходит из народа, но обратно не возвращается.

Причин войны не бывает, бывают только последствия.

Прошлое принадлежит археологам, настоящее -- спекулянтам, будущее -- химикам.

   СВЕРШИТЕЛИ
   
   Расточали каждый час,
   Жили скверно и убого.
   И никто, никто из нас
   Никогда не верил в Бога.
   Ах, как было все равно
   Сердцу -- в царствии потемок!
   Пили красное вино
   И искали Незнакомок.
   
   Возносились в облака.
   Пережевывали стили.
   Да про душу мужика
   Столько слов наворотили,
   
   Что теперь еще саднит,
   При одном воспоминаньи.
   О, Россия! О, гранит,
   Распылившийся в изгнаньи!
   
   Ты была и будешь вновь.
   Только мы уже не будем.
   Про свою к тебе любовь
   Мы чужим расскажем людям.
   
   И, прияв пожатье плеч
   Как ответ и как расплату,
   При неверном блеске свеч
   Отойдем к Иосафату.
   И потомкам в глубь веков
   Предадим свой жребий русский:
   Прах ненужных дневников
   И Гарнье -- словарь французский.


  БАБЬЕ ЛЕТО
   
   Нет даже слова такого
   В толстых чужих словарях.
   Август. Ущерб. Увяданье.
   Милый, единственный прах.
   
   Русское лето в России.
   Запахи пыльной травы.
   Небо какой-то старинной
   Темной, густой синевы.
   
   Утро. Пастушья жалейка.
   Поздний и горький волчец.
   Эх, если б узкоколейка
   Шла из Парижа в Елец...


В стихах Дон-Аминадо тяжко тосковал по Родине, а проза его легка и полна потрясающего юмора и невыразимой прелести.

Вот отрывок из книги «ПОЕЗД НА ТРЕТЬЕМ ПУТИ».

------------------------------------
  "Поэзия должна быть глуповата"...
   Не этим ли пронзительным откровением Пушкина озарено было начало дней?.. Пролог истории одного поколения?
   Всё в этом прологе было поэзией, выдумкой, преувеличением, миражем, обожанием и поклонением.
   С ужасом и восторгом стояли мы пред единственным в городе оружейным магазином и мысленно выбирали двухствольные винтовки, охотничьи ножи и кривые ятаганы.
   Зловещим шёпотом обсуждали грядущую экспедицию.
   Портрет президента Крюгера с окладистой бородою и выбритыми усами -- был святыней.
   Расстоянием не стеснялись. Жертвенный порыв с географией ни считался.
   -- Из Треповки в Трансвааль прямо, без пересадки, на освобождение Буров!
   Проклятие Англии, смерть лорду Китченеру!
   В отряде было десять человек. Стрижка бобриком. В глазах сумасшедшинка. Фуражки на бок. Штаны со штрипками. В бляхах на поясах солнце играет.
   Вперед без страха и сомнений
   На подвиг доблестный, друзья!
   ...В одной версте от города, как раз за казенным садом -- шорох, враги, засада! два городовых, невидимая тьма родителей, и во главе -- Василий Касьянович Дубовский, классный надзиратель, по прозванию Козёл.
   И сказал нам Козёл несколько слов, о которых лучше не вспоминать.
   Стыд, позор, отобранные ятаганы, тёмный карцер, обитый войлоком.
   А главное, -- издевательство и презрительные насмешки усатых восьмиклассников, говоривших басом и только о любви.

В течение двух недель, во время большой перемены, когда вся гимназия играла в чехарду и уплетала бутерброды с чайной колбасой, мы, защитники угнетённых народов, должны были исписывать страницу за страницей, повторяя одну и ту же фразу, придуманную самим Федором Ивановичем Прокешем, директором гимназии, добродушным чехом в синем вицмундире и благоуханных бакенбардах:
   -- Ego sum asinus magnus.* [* Я большой осел.]
   
Надо сказать правду, пережили мы эту первую мировую несправедливость довольно быстро, и духом не упали.

Поддержал нас только один Мелетий Карпович Крыжановский, которого за глаза называли просто Мелетием, учитель словесности и друг малых сих...
   
Сняв свои золотые очки, как это бывало с ним во всех торжественных случаях, и улыбаясь одними хохлацкими глазами, вовремя сказал он нам голубиное слово:
   -- Все это пустяки, дети мои. А главное, когда будут вас на Страшном Суде допрашивать, какие были ваши на этом свете дела и занятия, так полным голосом и отвечайте:
   -- Прежде всего, удирали к бурам!
   И надев очки, и высоко подняв указательный палец, скороговоркой добавлял:
   -- За это вам многое простится.

----------------
Спасибо всем, кто дочитал до этого места.