Исповедь о счастье XVI

Глава  XVI       

         Признание

   Когда я вдруг набрался храбрости и подошел к тебе после окончания уроков, мир зазвенел в моих
 ушах одним громким нескончаемым звоном. Ты собирала учебники в портфель и спокой-
но посмотрела мне в глаза. Много раз я был рядом с тобой, учились ведь в одном классе, но сей-
час другое - я подошел пригласить тебя в кино. И мир звенел в моей голове сотнями колоколов.
         
 Ты смотрела на меня, явно не понимая, почему я вдруг застыл перед тобой молча и лишь преры-
вистое дыхание выдавало мое волнение. Я пытался успокоить это бешеное дыхание, но мне не
удавалось. Ты вдруг выпрямилась и, молча, смотря мне в глаза, стала ждать. Так и летели эти
 мгновения в молчании, и мы почему-то не могли его прервать. Как в тумане или в каком-то замед-
ленном действии я увидел губы твои и услышал ответ: «А где мы встретимся?». Ты не спросила
какой фильм, ты ничего не спросила, ты только спросила:  «Где?». Только сейчас я понимаю, как
это было важно. Только сейчас…И был вечер. И встреча…Молоточки в висках бились несконча-
емой дробью, плечи наши касались, когда шли мы рядом, и страстное, просто дикое желание-
взять   тебя за руку сводило меня с ума.
   
    С высоты лет смотрю я в прошлое и думаю : как чисты и целомудренны мы были и благодарю
Бога за эту чистоту…
      
       И, теряя голову от нежности и ласки, что охватывали меня, я осторожно взял твою руку в свою,
ощутил легкое, еле заметное, пожатие в ответ на мою робкую настойчивость и повел тебя   мимо
кинотеатра, не понимая и не помня, зачем мы здесь оказались. Твой смех вернул меня на землю. Я не
помню ни названия фильма, ни самого фильма…В памяти только бешено бьющееся сердце, дыхание
мое, которое я изо всех сил пытался сдерживать, и твоя рука…Твоя теплая и нежная рука. Твоя теплая
рука, которая чуть –чуть,еле заметно, сжала мою руку. Где ты сейчас? Знаешь ли ты, что до сих пор,
когда я вспоминаю тебя, я чувствую твое легкое пожатие и вновь схожу с ума…Я чувствую на своей
ладони легкое колечко твоей ладошки, и замирает сердце…
    
     Это был ноябрь. А впереди целый десятый класс,  а впереди была жизнь, а впереди было столь-   
ко всего. В этом нашем десятом я и еще двое ребят смотрели на тебя горящими глазами, но я смо-
трел по особенному- ты уже была ближе ко мне. Как нежен и свеж был воздух рядом с тобой, ког-
да я проходил мимо твоей парты, как перехватывало у меня дыхание, когда ты, отвечая у доски,
вдруг смотрела прямо мне в глаза, и когда у меня просто уже все начинало кружиться перед глазами,
ты улыбалась, чуть заметно приподнимая уголки губ, и твой весело вздернутый носик дразнил меня,
провоцируя на какую-нибудь дерзость, а наш классный руководитель, умница, все понимая,
незаметно грозила мне пальцем. Почему мы больше никогда не ходили в кино? Какой я глупый…
   
     Ты помнишь наши школьные вечера? Как трепетен, как нежен был танец, как послушна ты бы-
ла в моих руках, как била по сердцу своей правдой Восточная песня! Как хотелось, чтобы вечер
был бесконечен, и как стремительно летело время, когда после вечера мы шли гулять, а потом до-
мой. И как я ненавидел в эти минуты твою подругу, вообще-то хорошую девчонку, но как я мог
сказать, в те времена : «Смойся ты с глаз моих! Оставь нас вдвоем!».  И другу нужно было сказать
 то же, но не сказал, не умел так резко. Это теперь я все могу. Только вот сказать некому. Где вы,
мои друзья? Твоя подружка и мой друг – женились…Видишь, судьба – то какая, все у других , а
у нас …Где ты, счастлива ли ты? Я помню твой день рождения, ты играла на пианино полонез
Огиньского и плыло у меня все перед глазами от какого-то необъяснимого счастья. А когда ты
спросила меня, что еще сыграть, я сказал: «Полонез Огиньского!»- «Так я только что его играла!».
И засмеялись все. А мне всю жизнь стыдно от того, что ты не поняла меня. Я же знал что ты иг-
раешь, я просил повторения. Я знал, что ты играешь… Как много в жизни было того, что хотелось
бы объяснить людям, как мало я это делал, как много боли и сожаления идут со мной рядом по жизни-
не сказал, не сумел, не захотел…Вот так и живем, милая моя подружка.
   
 Как мы были искренни, как не умели быть грубыми и наглыми. Как хочется мне вернуть этот мир,
как просто челюсти сводит от яростного неприятия сегодняшней грязи. Перевернулся мир…
Всего-то за несколько десятилетий.
 
       А помнишь, когда впервые в нашем классе звучали стихи не по обязанности, не монотонно,
отрабатывая домашнее задание, помнишь- стихи звучали! И читал их я! Я смотрел в твои глаза и
каждое слово читал сердцем и вдруг уловил, сделав паузу, что в классе повисла звенящая тишина
и в ответ на эту тишину зазвенел еще сильней мой голос и я сознавал, что в глазах моих стоят сле-
зы, но не стеснялся их и никто из ребят меня потом не обидел смешком над моими слезами, а когда
я замолчал, в классе осталась тишина…
И только голос учительницы вернул все на свое место: «Спасибо, Игорь! Садись. Пять!». Вот тогда
я и начал уже в полную силу писать дневник, а в нем-стихи, совсем еще смешные, но добрые и нежные.
А дневник со временем превратился в повесть о моей жизни в стихах и рассказах.

      А помнишь, когда комиссия  из Москвы приехала к нам в школу на экзамены, и когда был
экзамен по литературе- устный, это ж был эксперимент, наша , умница, классный руководитель,
попросила меня прочитать стихотворение. А я, наглец, спросил: « Что бы Вы хотели?». И моск-
вич: «Есенина!». Он не знал, что попался… Я чуть ли не всего С.А. наизусть знал. Наглец: «А
что конкретно?». И здесь он попал, потирая руки от предвкушения моего позора , назвал одно из моих
любимых, но не очень известных стихотворений. И я начал: «Хороша была Танюша»…
   
      Читая, я видел, как переглядывается комиссия и торжествовал! «Хорошо»-сказал мой против-
ник: «А вот из Пугачева…».Я не дал ему договорить и с ходу монолог Бурнова: «…Яблоневым
цветом брызжется душа моя белая, ветер в синее пламя глаза раздул, ради Бога,
научите меня,научите, и я,что угодно, сделаю, чтоб звенеть в человечьем саду!».
Сейчас-то я уж и не помню всего С.А., даже монолог Бурнова не знаю- верно ли передал, но тот восторг
москвичей и лучистую от счастья, правда – счастья, улыбку моей учительницы- помню! Ах,  как я хотел
видеть твои глаза  в эти минуты.
 Стоял один- одинешенек перед комиссией, а друзья были за дверью класса… А потом меня
попросили прочитать то, что мне самому нравится. По-доброму они смеялись, а мой «противник» встал,
подошел, и мне, мальчишке, пожал руку…Я прочитал: «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу»…
А когда перед всем классом меня учительница похвалила,
я, задрав свой глупый нос, посмотрел на друзей, а тебя не было рядом. Мир вмиг стал серым , а
сам себе я  показался смешным в своей глупой гордости и стыдно мне стало. Тихо и незаметно
я ушел домой и не было радости от отлично сданного экзамена, а в душе осталась одна пустота… 

     А затем было сочинение…Вот уж чего я никогда не боялся, знал, чуть что- на свободную тему
я по любому напишу. Одной из тем был Достоевский, а я в то время читал и перечитывал Карама-
зовых и наизусть мог шпарить много-много из этого чуда: «Братья Карамазовы». Вот и написал.

    Написал не школьное обязательное сочинение, я- думал, размышлял…Сказали, что это было
лучшее в городе. Сказали, что послали это сочинение в Москву…Вот и все. Москва, она такая-
все проглотит, только ответа от нее не дождешься- нужен ты ей…   

      Видишь, какой умненький
я был…И сам себе: «Ну и что?». Действительно. Что? Вспоминаю
это только вспоминая тебя, моя потерянная, моя курносая, мой удивительно курносый, дорогой мой
человечек…И еще я помню. Я помню, как сказала ты, что нравятся тебе отчаянные хулигани-
стые парни. А вот с этой стороны ты меня и не знала. Школа- не то поле, по моему разумению,
на котором можно было вести себя отчаянно, хотя и там я был хулиганистым мальчишкой…Видно мало.
Хулиган я был, в основном, на улице.
      
А потом я  всю жизнь тебе доказывал какой я хулиган и оторва…Только вот благодарных зрите-
лей не было рядом. Всю жизнь, милая, поверь, в момент, когда нужно быть мужчиной, перед гла-
зами вставала ты и твое: «Я люблю отчаянных». А потом просто стало привычкой быть отчаянно
наглым и веселым, когда опасно, когда страшно…И на ножи я лез, служа Отечеству, и на стволы, по воле
случая. И если честно, страх не пропал, бывает, что появится он в определенные моменты, но я его,
страшульку, не боюсь. Я глаза твои помню…
   
     И через многие годы появляются стихи, а в них- ты! Ты, милая, всегда рядом- нежной и теп-
лой памятью живешь  во мне.
 
    Вот и школа осталась в прошлом. Я поступил в институт в Горьком, ты- в Ленинграде, живем
и не знаем друг о друге ничего. Я узнал все-таки твой адрес в Ленинграде и написал тебе. Потом
еще, еще…Я писал тебе не о том, какой у меня быт, я писал тебе о том, что у меня там, внутри, в
душе. Писал о том, чем  живу, что чувствую…И был счастлив, когда ты ответила, что никогда не
читала таких писем- раздумий, ты писала, что рада моим письмам. Знаешь, я ведь, дурачек, пони-
мал, что нельзя в письмах писать о любви к тебе. Написал…Да еще с такой страстью, что уже по-
нял- приговор я себе пишу. То, что я писал,  нужно говорить глаза в глаза, а я – на бумажке…
   
 Знаешь,через многие годы, когда я, опять-таки сдуру, решил сжечь, то, что написано о тебе и твои
несколько писем,думал не будет мучить память, вот тогда, склонившись над маленьким костерком,
 я поверил в какую-то мистику. Горела не бумага, это мы с тобой сгорали и жар от небольшого огонька
был нестерпимым, лицо горело от этого жара, уже и
огня-то не было, только пепел, а лицо -горело…
    
   Когда  мы были еще первокурсники, в ноябре у меня умер папа, как раз перед ноябрьскими пра-
здниками.  Я ехал домой на похороны через Ленинград.  Я был просто оглушен смертью папы и
ехал,  второпях нацепив на себя никчемный серенький свитерок, не думая о том, как выгляжу…
   
     Мне мучительно больно было даже побриться, взлохмаченные волосы, в зеркале на двери
купе я видел пустое серое лицо как после дикой страшной попойки…Только через годы, вдруг
вспомнив глаза моих попутчиков, я осознал, какой страх и какую неприязнь я внушал им, тупо
всю ночь смотря в окно мерно покачиваясь, а когда молча сотрясался от диких слез, которые
изо всех сил глушил в себе, мужчина, лежащий напротив, вставал и уходил курить… 
 
В Ленинграде у меня было свободное время, я позвонил твоей тетушке и, на удивление, ты
оказалась дома. Мы встретились. И когда  на станции метро встречал тебя, я увидел, что эска-
латор поднимает ко мне удивительную, красивую, ослепительно красивую и модно одетую
девушку. И себя я увидел со стороны, убого и серо одетого, с синяками под глазами от бессонной
ночи, растерянного и неуверенного в себе. Я тебе не рассказал о своем горе. Но я понял! Я понял!
Я потерял тебя! Мало того, что своими последними письмами я просто кричал тебе :
«Люблю!», слишком сильно кричал, так еще и  в таком виде…

     Я верю,  ты сделала бы все, чтобы мне было легче, знай ты о том, что творилось со мной…
Но я ничего не сказал. Я не сказал. Не сказал. А получилось, что встретились два мира, два
совсем разных мира: ослепительный, блестящий Ленинград и я- серая, захудалая провинция.    
Совсем не обязательно,  чтобы мы были вместе, но я уверен, моментально стерлось бы
это различие знай ты о моем горе. Не захотел. Не сказал…

      Многие годы потом щеголял я красиво и модно одеваясь, мои кожаные плащи до пят, мои
шляпы с полями необыкновенной величины, мои кашне, кричали тебе через года- смотри!
Смотрели- многие, но не ты… Я много читал, я интересно жил, у меня так много было всего,
но у меня не было главного- тебя. Я забывал о тебе, я мог не помнить о тебе месяц, два, но,
вдруг, однажды, проснувшись утром, я понимал, что счастлив! Это не просто так –счастлив…
Это было ощущение рождения, это было ощущение, что я от чего-то спасся и случайно остался
жив. А потом, вдруг, понимал- просто ты мне приснилась, во сне мы были рядом, мы говорили,
мы держали друг друга за руки и оба были счастливы от этого. И так многие годы. Это было
как неожиданно -  чистое голубое небо над головой после дождя и солнце…Солнце!

     И никто не знает, что все, что происходит со мной хорошее, я мерю одним- я сравниваю
это с моим редким утренним счастьем и когда эти события созвучны, я все новое пускаю в
сердце и оставляю там навсегда и никогда уже не брошу, что бы ни случилось!
И никто не знает, как я счастлив, храня в душе тоску по тебе!

И только Аленушка моя, жена, знает и верит в меня и понимает мою тоску, мальчишечью
тоску о несбывшейся прекрасной любви. И улыбается. Она-то все знает и не ревнует, она
знает как я сейчас люблю ее и не будет уже иной любви…
      
     Я потерял тебя навсегда. Даже сейчас страшно писать: «Я потерял тебя…».
     А звали тебя Лена Андреева и жила ты в г.Новгороде и училась в школе №1 в 10а классе
и любил тебя всем сердцем Игорь Лада.       
     Шел 1972 год…

                Часть 2   


            Зачем?

               Что же это за сила такая, что заставляет, не смотря ни на что, писать и писать
          свою исповедь… Почему, презирая страх быть оскорбленным, униженным,
          открываешь незнакомым, чужим людям душу свою?..

             

               Уже несколько раз в жизни, когда не так, как сегодня, а когда было нестерпимо
           трудно, приходила ты ко мне на помощь…И не было чуда и еще чего-то, просто
           твой образ появлялся передо мной и приходило решение,
           единственно правильное решение…Ах, как хотелось этот миг остановить, а ты
           приходила, как мираж, и так же- миг, уходила. А когда вдруг наступал покой и
           знал я, что, в который раз, поступил верно, накатывала щемящая, просто дикая
           тоска…Ты уж , если Хранитель мой, приди, дай коснуться тебя, а затем уж я со
           всеми своими горестями сам справлюсь…Почему же так сильно, так нестерпимо
           больно, держит меня моя юность, почему, меня, уже умудренного жизненным
           опытом, держит и не отпускает совсем юная девочка…И спасает, и  помогает,
           и мучает, и учит…И мучает, через годы, десятилетия!   

                И живет…Живет надежда, что, однажды, коснусь я руки твоей, голос твой
           наяву услышу: «Здравствуй!». Ах, милая моя, окунаясь в эти чувства, желания,
           мечты, я совсем забываю сколько нам уже лет…Но души! Души! Нет возраста
           у души…Думаю, что и у тебя , в такие-то годы, уж нет папы и мамы и город
           наш стал тебе чужой…Как уехала юной, так и появлялась здесь, лишь наезда-
           ми…А я, куда бы не ехал в центр города , руки сами руль поворачивают, про-
           ехать мимо твоего дома… Десятилетия! Жду и жду в лицах прохожих жен-
           щин увидеть знакомый курносый профиль, медленно проезжаю мимо твоего
           дома, а вслед мне сигналят нетерпеливые, вечно спешащие, как и я, автомо –
           билисты, а когда, уже краем глаза, вижу исчезающий позади твой дом, жму
           до полика педаль газа и бешеный рев моей машины хоть так, хоть на миг,
           кричит тебе- посмотри, я здесь…Очень много лет если не машина, то я во
           весь голос в душе кричу: «Я здесь!!!».

                Пишу эти слова глубокой ночью…А сколько ночей было, когда я в полу-
          дреме, в сонной мечте, молил- приди…И засыпал , в мечтах касаясь рук тво-
          их губами, и просыпался, через мгновение, от счастья…И понимая, что это
         только сон, засыпал и вновь был счастлив от нежного и теплого прикоснове-
         ния губами к твоей ладошке…Юность моя! Как  больно, как безнадежно боль-
         но от того, что ты меня не покидаешь, рвешь душу мою…И как я счастлив,
         что ты меня не забываешь- Юность!
               
               И задумался…Пишу – то я тебе так, будто ты прочитаешь, хоть когда-
         нибудь, мои запоздалые признания, услышишь и поймешь мой крик, мой
         одинокий крик, но кто и когда подскажет тебе- посмотри! Прочти!  Мы с
        тобой в глазах многих людей уже далеко не молодые, морщинки, наверное,
        уже лучиками окружили твои глаза, как и мои, и свет глаз твоих мудр и спокоен,
        а я все волнуюсь, я, с трепетом в душе, все жду и жду …