Библия и Тютчев

Помню. Было вначале:
где-то Библия с Тютчевым явно звучали.
Ветром сорванный лист
уносился в метель, как в Читу декабрист.

Бездорожило. Русские кони —
белый с красным — скакали по древней иконе.
Запах талых берез
после инея к Тютчеву ветер унёс.

Дом, ковчег деревянный, из времени вышел.
 Время вечное медленно сыпалось с крыши.
 Колокольчик ли пел, бубенец?
Ясь по черни — сиял на коньке серебрец.

Шаг узоров причудлив.
Приходили, садились на лавочку люди.
Сотаинники Библии, счётчики дней.
Муж огромнобородый. Корней.
Вечный, словно подсвечник.
— Православные веруют в осьмиконечный
крест — вот перст!
Тютчев сам по себе. Не из наших был мест.

Он бродил за околицей в синем пространстве,
где распятый Христос — фараон христианства,
где с горы камень — бел прикатился и лёг
на распутье дорог.

Приготовленный к повиновенью,
 он печально глядел на моё поколенье.
Сверху в камне воздвигнутый крест.
Бог из наших был мест.

Поздно вечером, утром в туманах
Бог певцом был из нашего, русского стана.
Мог придти, как цыган,
как пастух или нерчинский страж, потерявший
наган.

— Тютчев! — мнилось мне,— переодетый.
Я дрожал. Я боялся поэта.
Жаждал вырваться за горизонт Бытия.
—Это, ты? — он спросил.
— Это я.

Смех поэта был резок.
Словно острый, топор, он рассёк перелесок.
Ночью молния камень разбила.
Крест остался...
Начало было.