Из цикла Писатели, поэты, музыканты

ПАМЯТИ БАТЮШКОВА

Есть у безумия резон – да где резона нет?
Иные порождает сон, иные – бег комет,
К иным стремятся старики, от юности устав,
Те – приближение реки, пустой, без переправ.
Есть у отчаянья резон, у глупости – предлог,
Есть всякий колокольный звон, да ни к чему итог,
Есть дело, есть к нему тропа, есть у тропы уклон –
Была бы Парка не слепа! – Да лес со всех сторон.
То начинается туман, то пелена дождя,
И где ты, веруя в обман, немного погодя? –
И где ты к вечеру, скажи? – А к ночи? – А к утру?
Ты мир смирительной свяжи – пусть ждет, пока помру.

Есть осень жизни, говорят, есть вечности предел. –
Там на воде огни горят, и этот пламень бел.

ВСПОМИНАЯ ОРСИНИ, КОЛОННА И ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА

При созерцании павлинов
Я вспоминаю о стране,
Где гвельфы любят гибеллинов,
Особенно наедине.
И голос каждого возвышен,
И непорочны мысль и стать,
А если что в уме мы пишем,
Так это надо доказать!
Зато в пылу единоборства,
Меняя цвет и капитал,
Судьба благодарит упорство –
И ты в историю попал!
Твой родственник сегодня – Папа,
Благословенно будь родство!

А что не обошлось без крапа –
Забудем это баловство.

СЛУШАЯ ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО

Выучи, вызубри нотную взвесь –
Глухо и звонко, тонко и тихо,
Кружится великопольская спесь,
Лиственный тонущий плачущий вихорь…
Ивы поникли на том берегу,
Мокнут ольховые серьги на этом,
Вот и пропала иголка в стогу
Или в груди просыпается светом! –
Кончики пальцев коснутся ствола,
Ветви трепещут – не нужно столетий,
Ты никогда не закончишь дела
И не вернешься на пажити эти…
Я не вернусь, потому что дожди
Носят, уносят, несут за пределы.
Сколько за миром, мой друг, ни следи –
В самом конце он окажется белым…

*   *   *

Марку Бернесу

Вниз по реке,
Дом вдалеке,
Налетающий северный ветер
Оставляет листву на песке.
Тонут листы,
Словно мосты,
И никто не выходит навстречу,
За спиной оставляя кусты.
Ветер молчал,
Скоро причал,
А я снова хочу оглянуться,
Я уже без тебя заскучал.
Будет зима,
Скроет дома,
И река обязательно станет.
Пусть горит огонек у окна.
Вырастет лед,
Реку скует.
Я вернусь, потому что у дома
Завершится последний полет.
Песню споем,
Вместе уснем,
А потом просыпаешься утром,
Видишь свет – отражаешься в нем…

*   *   *

Надежде Яковлевне Мандельштам

Мастерица виноватых взоров…

Не взоры виновать и не сутулься,
Беги макаронических конвульсий
И говори что думаешь, Мари! –
О том, что лжива, лжива и порочна,
И вероломна, что царек восточный,
И желчно зла, медведь ее дери!
…Но вынесла, восставила из праха
То, что другие, онемев от страха,
Старались позабыть и потерять.
И «я сказала», «всё как я хотела»,
И «мы писали – ласточка влетела…» –
Всё детское желание играть.

Простим ей злобу, старой обезьянке,
Сумевшей без шарманщика с шарманкой
Чужую песню до конца допеть.
И пусть ей спится – сны отменно сладки,
И пирога с орехами в достатке,
И с милым всех соединила смерть.

*   *   *

Игорю Чиннову

Я вижу месяц бездыханный
И небо мертвенней холста;
Твой мир, болезненный и странный,
Я принимаю, пустота!
О. Э. Мандельштам

Кукуй-кукуй, кукушечка! – Тебе не вить гнезда! –
Ты душечка, ты врушечка, ты красная звезда!
А потому ты красная, что не горишь во лбу, –
Ты на лицо ужасная, поди кукуй столбу!
В лесу полно охотников – лиса, куница, сыч! –
А ты деваха плотненька: кукукнула – не хнычь.
Не всё травить надеждою, сама бесслезно плачь! –
А ночь бывает нежною, особенно палач…
На выдохе дыхание – свобода и покой,
А вдох болит заранее, как тени за рекой.
И на берег тот тянутся и сердце и душа,
Останутся, обманутся, забудутся – дыша.
Не верь чужому голосу и собственный не рви
На звезды и на полосы, на соль в твоей крови,
На небо бездыханное, на поле в сорняках,
На манное, на данное, на жданное в веках…

*   *   *

Арсению Тарковскому

Земля сама себя глотает
И, тычась в небо головой,
Провалы памяти латает
То человеком, то травой…
Арсений Тарковский

Витийствуй в очереди века,
Не торопись на волнолом,
Не отделяй себя от грека
Ни берестою, ни веслом.
Увидев в паводок распадок,
Остановись на берегу –
В нем повторение загадок,
Которых с юности бегу.
Но здесь дорога оборвется,
И, отразившись в деревах,
Река на месте остается,
Не умещается в словах.
Так что мы начали «аб ово»
И что не произносим вслух?..
Сезам открыт. Ладья готова.
Вечери нет. Пропел петух.

*   *   *

Николаю Заболоцкому

Там дерево лежит горизонтально,
В бутонах, всеми ветками в воде. –
Весною будит дух сентиментальный
И умиленье всякой ерунде.
Так просто всё – воюй своей работе,
Люби жену и возрасту не верь. –
Шумит листва, волнуется во плоти,
Ей нечего печалиться теперь –
Она взошла и породила семя,
И к осени уснувшая печаль
Продлится в неоконченное время,
И я продлюсь, хотя бы в эту даль.

ВСПОМИНАЯ ЧЕХОВА

Владимиру Набокову

Ни кто – кузен, ни кто – кузина,
Но время часто портит вина,
То выдыхает, то кислит,
То испаряет, то забредит…
Меняя Еву на Лилит,
Мы возвращаем долг соседям –
Архангелам неандерта… –
И вновь разорвана аорта,
Затем подведена черта:
Мы – сущности иного сорта,
У нас ни крови голубой,
Ни кожи мраморных прожилок,
И сухорукий и рябой
Наделал и гвоздей и вилок.
…А всё посмертная тоска –
Мы вместе выросли у вязов,
И бьется жилка у виска,
Как неоконченная фраза.

Вино истаяло в пути,
Сосудом хрупким не сокрыто –
Лилит успела подрасти,
Как это сделала Лолита.

*   *   *

Иосифу Бродскому

Вот по паркету слов пробегает мышка,
Где переход – провал и «ничто не слишком»,
Это чужой мороз натирает глянец
Или прошел обоз и нагнал поляниц.
В задних рядах – что Юрьева передышка,
Каждый охотник болен – такая фишка,
Зря насаждала новую жизнь охранка,
Ненависть – море Тетис в душе подранка.
Море любви, – но вектор надколот, сломан,
Это – что быть в законе и тиснуть роман,
Нервы ни к черту – щемит такая гамма… –
Лучше в Тибет – давно не менялся лама.
Кстати, зачем нам странствия или страсти? –
Мне, например, для счастья хватило Насти.

…Или сыграть в орлянку с ушедшим другом.
Думаю – хватит од, я составлю фугу,
Вытащу на поверхность глухие встречи.
Славно трещит паркет и пылают печи.

*

Чаще трясет озноб и кусает стужа,
Метод высоких проб, что клеймо снаружи –
Тошно считать потери, чертить кривую,
Справятся параллели, перезимую.
Новости – это то, что меня не греет.
Каждый считает всё, что другой посеет.
Выше поток восходит, плывет над лесом. –
Речь, рассыхаясь, стелется мелким бесом…

*   *   *

Осипу Мандельштаму

Не ночь Евразии, но сон
Глубокой трещины покоя,
С тяжелым запахом левкоя,
Как после пышных похорон.
Мы выросли среди зимы,
Как отрицанье отрицанья,
Безлунной заводи мерцанье,
Весна, настигшая холмы
Неяркой родины камней,
Дорог, путей, тропинок, тропок,
Холмов, предхолмий, горок, сопок,
Чья древность дольше наших дней.
Невольно смотрим изнутри
На перепутанные пряди
Событий, что сбылись в Элладе
И стерлись, что ни говори…
Теперь темно. Трещит мороз
То деревом, то хрустом наста,
И я свой день считаю за сто –
И не удерживаю слез.

*   *   *

О.М.

Иллюминация подобна брадобрею –
Сверкнет у глаз и дрогнет у виска.
Я в праздники, как правило, немею,
Столь ткань существования тонка. –
То острыми углами в подреберье,
То мнимыми вершинами в тоску,
То Финистом, пораздарившим перья
Любви ,самосожженью и песку –
Всё падает случайная комета,
Всё движется по берегу прибой, –
Я наблюдаю угасанье света
В той комнате, оставленной тобой…
Фигуры речи, фразы, фейерверки,
Игра огня на лезвии ножа,
Агония, как чертик в табакерке,
Винительного признак падежа…

XIX ВЕК

Каждый шаг умножает провал
Между прошлым и будущим словом. –
Натали опоздала на бал,
Альтер эго – Наташа Ростова,
Пьер Безухов – безумный двойник,
Не Волконский в уме – Каратаев,
И Кропоткин на ниве возник,
Дабы двух пережить Николаев…
Леди Макбет не страшен мороз,
Кемска волость и Мценские гати,
Медный всадник пролил купорос
Из последних, предсмертных проклятий.

Докричаться бы в этот костер –
Ставить чай, заводить разговоры…
Но Некрасов увидел топор,
И в парадном – державные воры.

ПЕРЕЧИТЫВАЯ «ОТЕЛЛО»

А вот кому рогалики-рога…
Молочно-восковые ложноножки. –
Не то чтобы супруга дорога,
Но как в ломбард нести не дело ложки,
Так не люблю подержанных вещей. –
Распалась связь, и это непорядок –
В хозяйстве не бывает мелочей,
Что в огороде неучтенных грядок.
Всему на свете есть своя пора,
Любой поступок следует обдумать,
И та, в чью нежность верилось вчера,
Наверняка создаст немного шума.
Так решено! – Я буду терпелив,
Доверчив, тих, внимателен, – но в меру!
За бурею последует отлив.
…Пора чертям в котел подбросить серу.

В ЧЕМ-ТО ПАМЯТИ ТУРГЕНЕВА

Я не разглядываю мир из-под ладони,
Хотя двоящийся пунктир былой погони
Еще рождает в облаках разрывы, раны,
Но не стигматы на руках, душе – изъяны.
Здесь поразителен контраст зимы и лета,
Здесь каждый жил как Бог подаст – вставал до света,
Раскатывая полотно из белых буден,
Стирая снег, белье, пятно. – Базаров, Рудин,
Безухов – искренняя дань дурного вкуса.
Ты литератор? – Графомань! – нас ждет Тулуза…
Женева выпала, дружок, из тех гаданий,
Возьми на кухне пирожок – и всех желаний…-
Нас ждет забвение и пять томов не писем.
Зимою можно долго спать и шагом лисьим
В обход, почуяв слабину, поближе к цели, –
Но я себя не обману, и дни сгорели.
Пусть элегическая пядь в связи с морозом
Творит на пару с настом гать метаморфозы. –
Но чутко спит Левиафан, сплетая пасти,
И ты не то чтобы не зван – не в этом счастье, –
Переходил, перебежал, от вишни к вербе,
Не замечая, что дышал, луна в ущербе…

УОЛТЕРУ РЭЛИ,
поэту, дуэлянту, авантюристу, королевскому пирату, адмиралу, возлюбленному королевы, государственному изменнику…

Дверь красоты небесной вниз поднебесный хром
Всем королевство тесно выращено костром
Хмели сумели пели кориолис рычаг
Cидни Уолтер Рэли фрейлина и общак
Штурм города газели власть королева фей
Дарит фортуна мели или верхушки рей
Трап полубак каюта шторм впереди земля
Ниже осадка юта время начать с ноля
Небо порывы гасит пленные не живут
В чаше о смертном часе молится местный Брут
Пой дуэлянт победа ангел и гуингмен
Бог подает по средам муза сестра измен
Выиграны дуэли крепости попостись
Сидни Уолтер Рэли ты улетел не ввысь
Галльское вдохновенье ;же полоски льда
Айсберг твое смятенье имя твое вода

*   *   *

Александру Чижевскому

И вновь и вновь взошли на солнце пятна,
И омрачились трезвые умы,
И пал престол, и были неотвратны
Голодный мор и ужасы чумы.
Александр Чижевский

Ни чванный бритт, ни галл, ни латинянин,
Ни перс, ни парс, ни истовый вест-готт,
Ни нурманн бешеный, ни вечный египтянин,
Ни тот, для башни избранный народ –
Никто из них не видел Атлантиды.

Мы выросли, и с нами Семь чудес –
От Пифагора и до неевклида
Всё соль да камень, сумеречный лес, –
И вот теперь, любой водой гадая,
Не ведая – как небо упадет,
Я ни папирус не перечитаю,
Ни глину от Евфратовых щедрот. –
А нечего! – Младенчески бесстыдно
Глядит на нас лакуна муляжа.
«И твердь была нема, пуста, безвидна…»
Но до чего, должно быть, хороша!

…Никто не видел взрыва Фаэтона
И черных лун сорвавшийся полет,
И только мы, два жалких эпигона,
Случайно получили этот лот.

…Мне кажется, я шарю в апельсинах,
Как минимум хоть бисер сотворю.
И Новый Мир, уснувший на крестинах,
Атлантом сквозь века боготворю.

*   *   *

А. П. Чехову

В Москву! В Москву! – И яблочный пирог
На святки – слезы счастью не помеха!.. –
Когда ты вновь преступишь мой порог,
Я встану в профиль, как на «Чайке» – Чехов.

Ты скажешь: яблочный пирог! –
А мне малиновый по вкусу. –
Что царскоселу пунш и грог,
То мне глинтвейн… – дарит искусы
И тянет в наши холода
Быть снисходительным к составу –
Лимон! Корица! Куркума! –
И – яблоко – вот мне по нраву. –
Ты фантазируй наугад,
Поскольку пряности и сласти
Лишь добавляют страсти в сад
Благоухающего счастья.
И кашель где-то далеко,
И горячо в груди навеки,
И мысли в духе рококо
Легки, но тяжелеют веки…

НА «ВЕРТЕРА» ГЁТЕ

Будешь вязать – что свяжешь, не надевай –
Шерсть приникает к коже, как ночь к глазам.
Это не крысы в воду – речной трамвай,
С возрастом нужно крепче – возьми бальзам…
Травы… Какие запахи – просто луг,
Вечер той жизни, которая за стеклом.
Видишь – темнеет? – ты вяжешь на ощупь, рук
Тоже не видно, как прошлого за углом.
Бегство любовь не губит, но губит нас,
Каждая капля памяти – чистый яд,
Именно так ты вяжешь – ведешь рассказ,
В нем всё прекрасно, и Вертер не виноват.

ПАМЯТИ КЮХЕЛЬБЕКЕРА

Не ходи на кухню, не трогай масло, не пачкай нож,
В сундуке спит Кюхля, разбилось прясло, лучину жжешь –
А она не светит, луна в ущербе, живи в глуши,
Ну какие дети – им дай по вербе и не греши,
Не пиши, твой почерк – скажу – ужасен, и письма в стол,
Был пасьянс из точек, мораль из басен, из леса ствол, –
А подарок миру истлел под шубой – труха и прах –
Не оплатят виру, всё будет грубо,  – упадок, страх, –
Написал бы Торо, вот он бы понял и дал совет,
Что тебе с упора, лучина тонет, а прясла нет,
А вокруг ограда, за ней соседи, за ними бор,
А вот спать не надо, во сне мы бредим, и мрак из нор
Заползает в души, и масло тает, что керосин, –
Ночью свет не нужен, как жизнь святая среди трясин,
А сундук-то полон, кому он нужен, пора на снег.
Жить в лесу – петь соло, сомлеть от стужи, как человек…

*   *   *

Сенеке

Зима приносит стужу – приходится мерзнуть, лето возвращает тепло – приходится страдать от жары; неустойчивость погоды грозит здоровью – приходится хворать. Где-нибудь встретится нам зверь, где-нибудь человек, опасней любого зверя… Изменить такой порядок вещей мы не в силах… этому закону и должен приспособиться наш дух, ему должен следовать, ему повиноваться. Лучше всего перетерпеть то, чего ты не можешь исправить!
Сенека

Развалины, фундаменты, столбы…
Репейник и крапива вперемежку. –
Сюда я забредаю по грибы,
А вижу только заячьи орешки
Да дикую черемуху в углу –
У бывшей бани, сгнившего колодца,
Цепляется шиповник за полу
Да мак меж старых бревен к жизни рвется… –
Но больше ель, да пихта, да сосна,
Уже с меня и с каждым годом – выше,
Подснежники – когда еще весна,
Опята – позже, к заморозкам ближе. –
Наладился другой круговорот,
Никто не блеет, не звенит подойник… –
Вот бабушка последняя умрет –
И, как забитый грязью рукомойник,
Застынет время, зарастая мхом,
Вращая этот мир без человека.
И ведьмин круг, поросший лопухом,
Опишет новоявленный Сенека…

«ИЗ ГЁТЕ»

Возьми меня, терпи, терновый куст,
Не прорастай, где кровь не пролилась –
Мой сонник без воспоминаний пуст,
Обломан шип, и дружба пресеклась.

Нет воздуха в очерченном кругу,
Дыхание исходит из корней,
И в небо я по капле в час бегу
Всей памятью расколотых камней.

Не колесница – лестница богов,
Былой любви покинутый приют,
Моей тоски гостеприимный кров…
Как душно – словно снова листья жгут!

Всё осень припадает да зима,
Мы голые, и ветви на ветру. –
«Как холодно, Аввакум!» – «Да, кума,
Но весь я в эту зиму не умру…»

*   *   *

Н.Г. и А.А. посвящается

Романтика странствий – мистерия бега… –
Нет меньше в пространстве причин для ночлега,
Для жажды приюта, для счастья покоя,
Чем то, чем на миг занялись эти двое… –
Игра самолюбий и высокомерий
Стара, что кора у корней криптомерий. –
Не вижу там страсти, лукавого чуда,
Пленительной власти живого сосуда,
Движения сердца, потери рассудка –
Есть эго инерций и станция Будка
Уже на исходе, уже в одиночку. –
И память о прошлом сжимается в точку.

*   *   *

Сергею Петрову

Ночью – время воспоминаний,
Тишина не души – простора…
Кровь всё глуше стучится в ране… –
Перестанет, наверно, скоро.
Мир распахивает подвалы,
Небеса подымают задник,
И беззвучно идут к Уралу
Медный всадник и бледный всадник.
Кто успеет скорей? – укроет
Дланью жесткой мои болота?
Но… – вращается планетоид –
Промахнется сия охота.
Не срывается век с орбиты,
Как предсказывали пророки, –
Все мы биты, да не убиты,
Зарождается на востоке
Новый день – и пора за дело,
Пусть невидимы перемены. –
Помню – вечером – солнце село –
Я ослеп… – и пропали стены.

*   *   *

А. Ахматовой

Оглядываюсь. – Вижу поворот,
Пропущенный в задумчивости, спешке. –
Хотелось бы сказать наоборот:
Я повернул. – Но как орлу до решки,
Так мне не дотянуться до уже
Свершившегося. – Впереди – равнина.
Я долго простоял на рубеже. –
Дорога оказалась длинной,
А путь коротким, коли виден весь. –
И, внутренним окидывая взором
Сию двоякодышащую взвесь,
Я горький опыт именую сором.

ПАМЯТИ ФАДЕЕВА

…Но знаю, в чем моя вина:
Идеология – игра,
Страшней, чем русская рулетка. –
Так птицы, привыкая к клетке,
Не видят, что достигли дна, –
Им воля больше не нужна.

Тем более – распад не скоро,
И не кричат: держите вора! –
Никто не видел. – Что за вздор! –
Я сам себе палач и вор
И не перенесу укора
От гаснущего эгрегора.

Мы совершили свальный грех –
Все заодно, один за всех
И вместе… Но невыносимо
Всё слишком поздно понимать!
Душа крылата – не поймать.
А пуля не ударит мимо.

*   *   *

И. Бродскому

Значит – нету разлук…

Ставили сани вперед кобылы
И вспоминали не то, что было. –
Не тут-то было идти по следу, –
Не понимаю, куда я еду? –
Зачем вернулся, тревожу спящих? –
И след полозьев, в ночи летящих,
Горит багровым огнем провала,
Как будто бездна во сне зевала!.. –

Сегодня мало одной удачи –
Звезда упала за Аппалачи,
Теперь застыли, как скалы, тени,
Теперь я вижу – мы на арене,
И наше время идти по кругу. –
И точно к северу или югу
Стремится компас, – но скомкан кокон! –
И мы вернулись к своим истокам,
Своим баранам, своим обидам… –
Насколько проще закон Евклида,
Где к каждой точке ведет прямая,
Где эти строчки пишу, хромая!.. –
…Какое дело тебе до прочих? –
Ты отдыхаешь, ты тратишь ночи
Для наших жадных ушей – бездарно,
Но сердце более благодарно,
И помнит музу твоих литаний,
И полно грузом воспоминаний,
И сердце дарит тебе свободу
От нас! – Из глаз проливая воду,
Я поминаю тебя шипучим
Напитком, но остается жгучим
Твой след везде, где тебя читали,
И значит – не существует дали,
И значит – не существует боли,
И если мы отыграли роли,
Расстались, не увидав друг друга,
То встреча ждет за пределом круга! –
Там свет начальный и инфернальный
Встречают вместе призыв печальный,
Встречают вместе тебя, собрата…
Где ты проходишь – трава примята,
Но не прибита морозом, градом,
Твой дом не пуст – ты уходишь садом…

*   *   *

А.С.П.

То, что сплетается, часто бывает распущено –
Раньше уходишь из жизни, но в памяти Пущина
Долго живешь молодым и блистательным гением –
В воспоминаниях нет ни нужды, ни падения
В снег – ностальгия, приятство и дружество,
Часто таким в «Домострое» рисуют супружество,
Или когда мы ни в чем никогда не соперники –
Жгут Галилея, но благополучны Коперники,
Главное – место, и звание, и отношение, –
Сверху интриги, а снизу – простое решение.

Что, камер-юнкер? – поверим удачу расчетами? –
Как инородцы становятся здесь патриотами… –
Зеркало, мальчик. – И Пущин – такое же зеркало.
Лишь амальгаму до времени жизнь исковеркала
И доплетала года по глухим зазеркалиям,
Только вот разным в мужья вы достались Наталиям…

КРУГИ

Н.Г.

Не волнуйся, не переживай, всё несовершённое – случится,
Больше не заблудится трамвай, озером разбившаяся птица
Порастет осокой, камышом, станут бить источники под берег,
Даже если этого лишен, как оставлен будущему Терек –
Сделай шаг, на гордости не стой, на обиде, горечи, обмане,
Прахе, распустившемся звездой, Фаусте, уснувшем в Эккермане –
Отражаясь в облике чужом, разрастаясь каменным осколком,
Перевоплощаясь витражом, оставаясь одиноким волком –
Но не птицей! – выдержишь туман, это просто – перестать бояться,
Так на снег меняет графоман лиственную завязь реставраций.

*   *   *

Не осень эмиграция – предзимье,
Печалуйся, по памяти скользи мне,
Чекань через века дагерротип,
Перебирай приметы поколений –
Родство с Иваном восхитил Евгений,
И лист кленовый меж страниц прилип.

Ему легко владеть материками,
То возносясь крылом над облаками,
То возвращаясь, родину укрыв.
Там остров есть, от марта до апреля
Елагина считается неделя,
А я смотрю, и видится обрыв.

И кажется, что клен сродни качели –
Мы то внизу, и сверху еле-еле
Доносится дыхание стихий,
То падаем, парим, подобно клену,
В белым-бело, доверившись эону –
Смежает веки из металла Вий.

Не опоздать у сумрачных ступеней
К покою. Впрочем, доверяя тени,
Прими и свет редеющей листвы,
То рдеющей, то алой, то багровой, –
Так острова сомкнувшейся подковой
Воспоминанья полнятся, пестры.

И как им здесь не слиться под сурдинку,
Когда калинка трогает малинку,
Ковыль степей к лимоннику прильнет,
И странствие – не круг, но эстафета,
Поэтому, заканчиваясь, лето
Останется созвездиями нот.

Забудется, что должно забываться,
Не море вырастает из акаций,
Но небо поднимается из волн. –
Кружи мою словесность издалека,
Пока мы живы – не до эпилога,
Клен у ограды русской речью полн.

*   *   *

Сергею Чудакову

Ты веришь в горизонт познанья? – в минуты радости скупой
Я вижу пропасть мирозданья, куда мы пестрою толпой… –
Кочуют звезды и планеты, летит галактики спираль,
А здесь зима сменяет лето, скудеющий колер локаль
Пигментных пятен лиственита сомнет сверкающий покров,
Бессмертна только аква вита – вкусившие ее даров.

Нагроможденье междуречий, Месопотамия, Шумер –
От откровения предтечи до появления химер
Одно дыхание циклопа – гори, гори, моя звезда –
От Атлантиды до потопа, от небосвода до холста –

Рисуй где хочешь! – на тумане, на водных знаках и смоле,
На пнях, гниющих в глухомани, зверях, идущих по земле.
А хочешь Дикую Охоту? – жизнь, уводящую за грань? –
Не медом – воском пахнут соты, и детский садик, где герань…

*   *   *

Андрею Белому

Одной ли нотою кричать, двумя свечами,
Не запекается печать, кровавит пламя,
Колеблет мыслящий тростник, трясет пергамент,
Где тектонический язык кривит орнамент.

Так перехвачено струной повыше связок,
Как будто вырван коренной и пляшет, вязок,
На развороченной десне чурбан, обрубок,
В петлицу падает пенсне, из венных трубок

Пора кристаллами сорить, как лес – долгами,
Сенное золото курить медведем в яме,
Не то на круг перебирать прыжки, потехи,
Крюки и резы затирать, былые вехи.

С гортани сорваны слова, летят безвестно,
Виной – Эолова зола, чужое место.

ПАМЯТИ ФРАНСУА ВИЙОНА

Хабар, добыча, доля, повезло –
Свиданье с негашеною известкой
Минуло, несмотря на ремесло,
Знакомое и с виселицей плоской,
И с эшафотом, подери святош! –
Награбленное грабить справедливо! –
Как скажет, отдавая макинтош,
В Одессе Беня, через три пролива
И семь веков от снежного Блуа –
Коль жажда подменяет благочестье,
Как в Швеции возможность ле труа. –
Пусть это будет маленькою местью
За ночи на горохе у креста,
За то, что Ты на душу не ответил,
И там, где воцарилась темнота,
Не виселица в сумеречном свете
Мерещится – мерцающий киот,
Немного взято, дешево уходит –
Вот так и жизнь, о дядюшка, пройдет,
В заботе и молитвах о народе –

Простительно растление сердец,
Потреба тела, жадность, возлиянья. –
Я ухожу в Лион, святой отец,
Тебе – в Самарру. Vale, до свиданья.

*   *   *

З. Гиппиус

Двояковыгнутая линза, двоякодышащий росток,
Творог и соль – возникла брынза, вода и ночь – расцвел цветок.
Черны закаты орхидеи, тяжел полет и аромат,
Мертвенно-царственны затеи у врат, не знающих преград.

Когда на западе смеркалось, а на востоке улеглось,
Вода внезапно расступалась, как будто жданное сбылось,
И на покойной глади пруда, дичайшим пиршеством грозя,
Цветы являлись ниоткуда – дышать безумием нельзя. –

Там каждый выдох из Аида, а вдох надрывен и кровав,
Там линза вод – сама Изида, там, только раз отпировав,
Не сможешь воздухом свободным дышать в реальности иной,
Перерождаясь земноводным, – вся красота такой ценой.

*   *   *

Сливаются распятье и запястье,
Над венами трубит чертополох, –
Осенний день я именую счастьем,
Сегодня склон особенно полог. –
За разговором надо возвращаться
Из тишины в другую тишину,
Иначе неприятности случатся. –
Подумаешь! – ну, больше на одну… –
А всё же пусть не будет этой, лишней –
Ни сломанного лапника, ни птиц,
Кружащихся над облетевшей вишней,
И в доме заскрипевших половиц
Не будет. – Я выстуживаю горечь,
Как иней вымораживал плоды, –
Так барствовал в деревне Григорович,
Не покидая собственной среды.

*   *   *

Топкой тропкой напрямик, точно парусник,
Без руля и без ветрил, к ночи ветер сник,
Только черная вода по прогалинам,
По коротким именам, вроде Галича,
Не Матросской Тишиной – Абаканами,
Бескозырками с волной за лиманами,
Перемытыми рудой перекатами,
Отстоявшими чужое солдатами,
Обещанием прийти, возвращением,
Тридевятым послесмертным прощением. –
Что грехи? – а все-тки любит, не мачеха,
Запиши меня к себе, будто начерно.

*   *   *

Л. Лунцу

Раскину сети на ветру, что лист – прожилки,
Перегорю и не умру, письмом в бутылке
Предстанет клинопись колец, вязь листопада,
Не стало с золотом крылец, уже не надо,
Остались пасмурные сны, дороги в глине,
Пути считалочке ясны, но свет в картине
Уходит с нами в тишину и затемненье,
Серапионову страну, предстану тенью
Тому, далекому лучу, – постой, не прячься,
Ни за пожар, ни за свечу, к чему бояться…

ИМПЕРСКОЕ

В. Набокову

Косичкой смыслы заплетая, иоанниты говорят –
Всем хороша земля Святая, но в ней воюет стар и млад –
Куда спокойнее на Мальте, оттуда ближе Третий Рим,
О чем твердит «Весна в Фиальте» – и мы о том же говорим! –
Гроссмейстер – это император, госпитальер – хранитель благ,
Отретушируем экватор – повсюду свят Российский флаг! –
А где не ценят беспокойство за одинокие сердца,
Вступает в строй иное свойство – за души биться до конца,
Бесценен опыт благородства, и красный крест, и белый цвет,
Грехопаденье, первородство, знамен ветшающий завет.

*   *   *

Маска – кричу тебе – маска, отстаньте! –
Хочешь, и ты, как фиалки в Фиальте,
Будешь на льду голубеть? –
Первое слово не хуже второго –
Маска? – ну что ты – напротив – основа –
Повод шарманке хрипеть. –

Жалобно всхлипывать нищей музыке,
И пришепетывать, точно при крике –
Связки в кровавой пурге –
Хватить бледнеть в хроматической гамме,
Или чахоточной маминой раме,
Слышишь? – стрекочет Бреге,

Это разлука под обликом лука,
Стоит ли времени наша наука? –
Стрелки стоят на часах,
Пахнут фиалками звезды чужие,
Что тебе снится, любезный Ишие? –
Кроме огней в небесах? –

Там разделенное кажется целым –
Это цветы укрываются белым,
Черным ли – как бахромой,
Там заблудиться – не значит – остаться,
Что тебе, маска? – ты хочешь смеяться? –
Или не хочешь домой…

*   *   *

О.М.

Городская прогулка поперек – якорек,
Перманент переулка, перекрестка курок,
Ихтиолка проталин, изолента реклам –
Часослов аморален, подели пополам
И увидишь актиний, от неона ожог,
Гуталиновых линий ремешок, корешок,
Абордаж Алконоста, минометчиков блажь,
Распродажи коросту, умирающий пляж,
Минеральная вату, сточных вод желтизну,
Преходящее злато, земляная казну –
То скала, то суглинок, то следы похорон,
Исчезающий рынок, первый встречный Харон.

*   *   *

Малеру

Но это не нотная грамота – прочерк
В купели полета, падения звук,
Изломанных линий и вычурных точек
Порочащий, хинный, удушливый юг,

А север беснуется музой распада,
Музыкой чудесной, смертельно больной,
Под готику вальса небесного яда
Осталось дождаться за снежной стеной,

За нотой безмолвия, деревом черным,
Угасшим порывом, застывшим огнем –
И больше не выдержать в зареве горнем –
Как юг опостылим, как север – уснем,

Забудется долгое эхо полета,
Как будто застыла другая среда –
Снегами скитаясь – стань дикой, охота,
Как мертвая или живая вода…

*   *   *

Ну что могу сказать вдогонку? –
Жизнь, перейдя на упрощенку,
Стирая внешний блеск и лоск,
Смердит, как запах ацетона,
Плодит глоссарии центона
И тянет в области, где Босх

Искал и тратил полной мерой –
Не скоро плоскость станет сферой,
Хотя сомнителен распад –
Мы наигрались черепками,
Струной, капканами, силками,
И я на веру небогат.

Терпение – удел любого,
Оно и есть первооснова –
Осталось обнаружить смысл,
Гармонию среди обрывков,
То место, где рассвет оливков
И где сон разума не кисл.

Мы на жаре перестояли –
Ждем, усомнившись в матерьяле,
Какое качество спасет –
Ракета ввысь, любовь к природе,
Всеобщий переход на боди,
Надежда на разумный КЗОТ.

Еще Щедрин сказал, как срезал –
А он-то чаще был тверезый
И отвечал за свой базар –
Он завещал годить всемерно –
Шутить в минуты скорби скверно,
Как пить из кубка у хазар.

Не то что я клеврет традиций,
Тем боле кладезь теодицей,
Тогда бы нагодился впрок –
Пока я суетно и плоско
Шучу – кончается полоска,
Проигрывается игрок.

*   *   *

О.М.

На улице полно подков, но я булыжники на счастье
Коплю, поскольку мир таков, что всюду Керберовы пасти,
И, сколько прорве ни кидай, ее насытить бесполезно –
Слоновой кости век истай, уже промчался век железный,
И только каменная плоть способна быть неистощима,
Покуда мельнице молоть хлеба и рыбины из дыма,
Сегодня крепок гололед, ни возвышений, ни провалов,
Просевших каменных колод, готических небесных залов.

*   *   *

Г. Державину и С. Петрову

Возможен ли в природе диалог? –
Как правило, один всегда вещает,
То вдохновенно – Пушкин или Блок,
Не то портками машет или щами
Бравирует на просвещенья спесь. –
Почувствуйте, Кулибины Европы,
Как связаны величие и лесть,
Кровавики, цитрин, гелиотропы.

Сквозь линзу камня, губ не шевеля,
Я говорю, и лики безмятежны,
На монолог рассчитаны поля,
И птицы-пересмешники прилежны,
И выстрелы чернеют на крылах,
И воздух исчезает из простора
Сквозной звездою о пяти углах,
Попыткой диалога, разговора.

*

Я слушаю, но слышу тишину,
И редкие сигналы эхолота
Фиксируют провал, где я тону,
Хотя и упираются во что-то… –
Наверно, в речь – фундамент пирамид
Вот так же погружается в пустыню. –
Молчит у сфинкса сердце, не болит,
И он не проецирует богиню
Любви на воплощенный идеал,
На статую, на голос, на загадку,
На лесть и восхищенный хор похвал,
Нелепую приверженность порядку.

Но я не сфинкс, и мне века не в счет,
Я слушаю весьма нетерпеливо,
Как видящий комету звездочет,
В надежде, что она промчится мимо. –
Напротив! – жду – то хаосом объят,
То отзвуку гармонии покорен,
Когда свершит свою работу яд
И плевел не останется у зерен.

И голос мой вернется с вышины,
Я повторюсь и спутников увижу. –
Слова и знаки преображены –
Чем шире звук, тем основанье ниже.

*   *   *

Нет разницы меж грифельной доской
И письменами на воде и хляби,
Песке зыбучем, облаках рукой –
Всё сводится к неразличимой ряби,

Искусству иероглифа, мазка,
Умению зачеркивать, распаду –
Не столь пересыпанию песка,
Сколь облаку, влекущему монаду. –

И лес издалека неразличим,
И реки, изгибаясь прихотливо,
Не требуют от вечности причин.

Пространство от отлива до прилива
Обнажено, как чистая доска,
Где прежние нестершиеся знаки
Руинами торчат из-под песка. –

Вот так и мы.
…………………………………………
Но минет час собаки,
И новые языки повторят
Черты и резы, радугу и гаммы. –

Пииту совершенен звукоряд
К Державину от века Мандельштама.

*   *   *

Сергею Петрову

Вычегжанин, южанин – Колыме вопреки,
Внутривенно Державин, разноцветны мелки,
Одинаково зевно целят злоба и страсть,
Помертвела царевна, негде наземь упасть,
Бытие венценосно, до икон житие,
Ныне, присно и росно до икот питие
Самогона за славой, первача в небеси,
Пестроты многоглавой на синклите Руси.
Был ли выбор ли, нет ли? – ворожбою горбат,
Выпрямители-петли шаровые в набат
Бьют свинцовые громы, подержи на руке,
Значит – будем знакомы, от небес вдалеке,
В задыханий сирени, земляники зерне,
Кукушонка мигрени, ненакрытом столе,
Обещании взрыва, сотворении зги –
Белокаменно зримо, от Казани до Мги.

*   *   *

Птице Додо

Я видел профиль птицы дронт – лукавая, смешная,
Давно ушла за Ахеронт, но я того не знаю! –
Картинка выглядит живой, кружит воображенье,
С такой ученой головой пользительно движенье!
С такой осанкой трудно плыть не кролем и не брассом,
Зато неспешно можно пить, причем с большим запасом!
Читать кохау на корнях, коре, лианах, почках,
Счищать ракушек в якорях, коралло-алых строчках,
Любить коалл и черепах, заучивать глаголы,
Носить манишку и рубах крахмалить верх и полы. –
От лакированных ногтей, улыбки удивленья,
Ты был единственный Протей, сиреневое пенье.

*   *   *

Сергею Петрову

Север не хуже юга – ближе, чем юг,
Заводь не уже луга – выцветет вдруг,
То ли кувшинки, то ли пена и взвар,
То ли болота доля, троллий товар,
Плещет чужая пища, дикий котел,
В поисках топорища, в скалах – костел
Переплетений лунных, солнечных струн,
Тени растений рунных, спутанных рун.

Выкатит камень виса – выкуп голов
Свея ли, черемиса в заводи слов
Дно под слоями ила, ниже воды –
Словно и жизнь продлила в камень следы.

*   *   *

Сергею Петрову

Так трудно не слышать симфоний,
А воздух сиренью упруг,
Приходит предел обороне,
За точку сжимается круг,
И звуки, пространством хранимы,
Останутся воздухом жить,
Рожденные из пантомимы,
Расставленные закружить.

Труба духового оркестра,
Смычкового звука щипок,
Эоловой арфы сиеста,
Пустой балалайки лубок,
Протяжные вздохи гобоя,
Шарманки гнусавый мотив –
Вы вечно лишали покоя –

В рисованном без перспектив,
Изломанном, злом, безвоздушном,
Глухом переломе тропы,
Как будто налоге подушном,
Пороге сто первой версты,
Вдыхаю былым отголоском,
Запавшею клавишей бью,
По черным проявленным доскам –
Небось отразится в раю.

БОСХ

Сергею Петрову

I

Вот язвы прижигают у костра,
По черепу доносятся удары,
На телеса азартная игра
Меж чресел любодействующей пары,
Свисток и хвостик поросячий зад
Венчают одинаково задорно,
Сосцы над жутким варевом висят,
И желчь течет изгибами Элорна,
И косит всяк соседа за спиной
То вилами, то плетешком и шилом,
Чужой одеждой вытирает гной
И бородавки трогает зубилом. –
Не время заливать за воротник. –
Забвение? Сон разума? Геенна? –
Дрянной у Бога ангел-ученик,
И в ночь преображается Селена
Обсиженным химерами крыльцом
Златых веков на проклятом портале,
Изваянная ртутью и свинцом,
Что месиво, гниющее в подвале. –
И там скользят по плесени шаги,
Ни красоты, ни разума, ни чуда,
Ни облака, ни облика, ни зги. –

Молчи, Иеронимус – ты оттуда.

II

Иеронимус Босх! –
Ирония есть воск,
Хранящий сладость дней, –
Медь Клодтовых коней
В полете эпиграмм
Важней эпиталам.
Сквозь галерею лиц,
Стервятников из птиц,
Шакалов и гиен,
Сквозь смрад, и мрак, и тлен
Парит твоя тоска. –
Прочь, средние века! –
Прекрасное живет,
Корабль уплывет,
И берег полон сот,
Пусть вязок, сплошь осот,
Но никого не жгут,
Никто не держит трут,
Убожество ушло
В картины, ни крыло
Архангела Суда,
Ни мерзкая среда
Не вышли из холста –
Вне воска лишь Пьета. –
Младенец? – нет, жена. –
Летите, семена.

III

…словно в петлице у трупа гвоздика.

…Что парафином поросло, гусиной кожей,
То перепутало число, живет в прихожей
Меж мятых пыльных пиджаков, подкладок ватных,
Старья, добра без кулаков, перчаток латных,
Скрипучих выщербленных лье и лиг паркета,
Как будто было на земле и то и это,
Как будто яблоками воск сиял и плавил,
Не умирал в картинах Босх, не нам оставил
От кисти – судорожный жест, от века – тики,
От орхидеи – дикий пест, от дна – гвоздики,
От сохраненного – порок, провал, проломы,
Отпарафиненный пророк нейдет в хоромы,
Стоит у входа, поражен, по Фрейду, в пятку,
А Феникс там, за рубежом, что вошь, вприсядку…

*   *   *

А.Б.

В какой-то момент ты берешь проститутку,
А дома сидит молодая жена,
И падаешь в пропасть, но веришь рассудку,
Что плоть недостаточно укрощена. –
И друг помогает участием, словом –
Возводит миры и низводит миры,
Предчувствуя истину в дивном и новом –
А здесь остается терпеть до поры.
А небо крылато, а звезды падучи,
И дева поет, или дагерротип
Тускнеет и гаснет, что почерк летучий,
Что порт перед бурей, что древний Магриб.
А годы качают, и терпится худо,
И плоть выгорает в огне, без огня –
Прощай, Магдалена, нелепое чудо,
Неспетая песня – живи без меня.

*   *   *

Бахыту Кенжееву

Примирить бы роскошь и нищету ожиданий, сбывшегося курсив,
Отметая версии на ходу, оставляя ту, где ты как-то жив.
Проходи на кухню, искрит контакт, чайник будто плавится на столе,
Вот и век прошел, словно тайный пакт Риббентропа – Сталина о земле.
Передел меняет твой взгляд – прости, но критерий прост: где твой дом, пришлец? –
Или плавишь плоть у Него в горсти, или дым чадишь из чужих сердец.
Сохрани твой облик дагерротип, или внук застынет вполоборот,
Только ты запомнил цветенье лип, где ольха ручей переходит вброд. –
Вот оно и есть золотой запас, а еще на кухне приятель ждет,
Преф с болваном, полночь, тройной распас, ни ему, ни мне никаких забот.

*   *   *

Юзу Алешковскому

Так набежавшая волна выносит на берег окурок,
На нем чужие письмена, и словно в старой феске турок,
Так напомажен инфильтрат, что яд водою не размыло,
А в море не было регат, и ничего со дна не всплыло! –

Откуда, странник голубой? Прекраснодушный, чечевичный,
Не уничтоженный судьбой, потомок викингов безличный,
Ты свыше был, да вышел вон и чужд природного сиротства,
Скорее нестерильный клон, чем Каин в жажде первородства, –

Тебя не назову я «брат», при всей фаллической оправе,
Ты не помадой виноват, и я не богоравный равви, –
Но ты не нужен на земле, водой отвергнут, небом вынут,
И сотни ли, десятки лье напрасно двигался, покинут.

Ни мой рассеянный собрат тебя не тронет, мучим жаждой,
Ни сыщик, ни другой пират не алчет жалкой крови влажной,
Но там… В Вирджинии, в Раю… распалась связь, сотлен соцветий,
Как будто здесь, в чужом краю, остановился бег столетий.

*   *   *

Бахыту Кенжееву

На заправке буксует машина,
У стекла ядовитая муть,
На другом полушарье ундина
У фонтана осталась вздремнуть. –
Что ей прописи штата Невада,
Глянец лаковый белых широт! –
Бестелесна пора снегопада,
Усыпальница хвойных пород.

Мудрецы запивают кефиром
Самогона высокую взвесь, –
Командором ли днесь, командиром –
Оживи онемелую весь,
Не прощая себя, не прощаясь,
Протяни мимо сумерек кисть. –
Вот и облако тает, меняясь, –
Беспричинно дыши, веселись.

Это дети тиранят ограду,
Это падает, катится плод,
И амброзия тянется к яду,
И буксует в грязи пешеход –
Потому что чужие дороги
Не нужны, впереди – переход. –
Перечеркнута пропись эклоги, –
Еще день. Еще час. Еще год.

*   *   *

Сергею Есенину

Пожалуй, лучше притвориться,
Что ты не хочешь оступиться,
Затем в салоны ни ногой:
Там зябнут дамы полусвета,
Читают Тютчева и Фета,
И даже Надсон не изгой.

А ты не Бекетов, Истомин –
Крестьянин лапотный, хоромин
Истопчешь много на веку,
Да оскоромишься ничтоже,
Не на пленэре, так на ложе,
А то и вовсе на скаку.

Тянись наверх, иных толкая,
Столица, точно гладь морская,
Вздымает волны к берегам,
И потому где мельче – шумно,
Как будто оседают гумна,
Цветы возносятся к богам.

Цветок невинности, пиитка –
Стихи суровой сшиты ниткой,
Но Фамой тронуто чело –
Она готова восхищаться,
Ее кумир уже не Надсон,
А Шпенглер, Мировое Зло! –

Очарованье умиранья
Подчас сильнее, чем страданье,
Чахотка, воды, Женев;,
Так романтично, так прелэстно!.. –
В конце сюжета виден крест на
Соборе «Птичья голова».

И позовут во все поместья,
Златой главой утопят в лести,
И будут пить, и будут петь…

…В подвалах выщерблены стены,
Не слышно криков Мельпомены,
Свинец расплющивает медь.

Не все пути ведут наружу,
Кто улетит, кто сядет в лужу,
Кто лет на десять замолчит.
Фортуна пачкает одежду,
Поскольку застревает между
Тем, что есть меч и что есть щит.

ПАМЯТИ ГАРСИА ЛОРКИ

Отчасти музыка права, когда ударна,
Не сотворить вне боя рва, вне ритма – фавна,
Вернее, ров – всегда разрыв, разлив, стаккато,
Бьет лабух, наскоро скурив, свое легато,
И, задыхаясь от уду… взрывает тактом
В пространстве нотном борозду, грозит антрактом.
Ах, козлоногий василиск, взгляни в сонату,
В «окаменеть» есть свой изыск, иной оратор
Так лает – чистый Демокрит, да мне не жалко,
Тяни свой спич, уайт-спирит, как Матэ Залка
Любил Испании мотив, в тени обрыва,
Среди оплаканных олив речитатива.

*   *   *

Сергею Петрову

Ты пишешь слишком высоко для нас,
Как будто великан посажен в класс
Приготовишек, влагой цвета крови
В углу рисует буквы больше глаз,
Что улетают в небо всякий раз,
Пока учитель ловит нас на слове.

Переверни свой столбик, наклонись –
Не наверху, но здесь осталась жизнь,
И между нами дождевые тучи,
Раствор чернил то гуще, то слабей,
И медленно ползущий скарабей
По-прежнему надеется на случай.

Что остается бедному жуку? –
Ему не нужно то, что наверху,
Не спрашивай, зачем ты нужен ниже, –
И я люблю предгрозовой закат,
Затем внезапно нет пути назад,
И место встречи делается ближе.

Прими на память перечень примет –
Мимоза, ненадписанный конверт,
Черновики, горящие согласно –
Мы всё же были у одной доски,
И, значит, наши помыслы близки,
Хотя б на миг, когда на небе ясно.

*   *   *

Ольге Ваксель

Возможна ли женщине мертвой хвала?
О. Мандельштам

Мандрагора – символ всяческого колдовства и в особенности колдовского очарования женщины – прекрасной и манящей, но в то же время безмерно опасной. Наиболее полно этот символ раскрыт в мрачном романе немецкого писателя Ханса Хайнца Эверса «Альраунэ», героиня которого – «живая мандрагора», дочь проститутки, оплодотворенной семенем казненного. Эта очаровательная женщина приносит своим любовникам богатство и наслаждение, но все они очень скоро сходят с ума и погибают.

От жизни всё берет лишь мандрагора –
От праха под повешенным до век,
Опущенных на время разговора. –
Верни зрачка пульсирующий бег,
Целуй ее за пальчики немые,
За судорогу невозможных губ. –
Пространство заполняет аритмия,
И будь ты чудом нежен или груб –
Пока живи, отвергнутый монадой,
Молящий роковое божество
Дарить тебе, что никому не надо –
Прогорклое, безумное родство.

*   *   *

Державину

Ночь на моих часах. – Нижний венец, хвоя.
Лунный портал в лесах. Скоро финал, но я
Всё еще не готов. Зябко, крошится мел,
Грудь моя без крестов, пепел на выдох бел.
Палочки сикось-всклянь – счеты сошлись внизу.
Мела не видно – дань помнящим уразу.
Длиться, молиться днесь, грешен не аз, но кто? –
Великолепна спесь, великодушно дно…

*   *   *
 

Все мы бражники здесь, блудницы…
А.А.А

Все мы баловни, чаровницы,
Легковерный народ зерна. –
Посмотри, как мелькают спицы
Краем грубого полотна.
А другим поворотом – тлеет,
И провалы меж звезд сильны,
Кто не жнет, тот потом не сеет,
Что там – с брошенной стороны? –
Где фигуры, а где гротески,
Где история, где подвал? –
В семь слоев малевали фрески,
Кто здесь только не воевал! –
Ту назвали войной за души,
Эту – обетованный край,
Только ты ничего не слушай
И поспешно не умирай –
Посмотри, как плетутся нити,
Как трава возрождает степь,
Как сильна ворожба в зените
И кует золотую цепь. –

Беспечальна дорога света,
Безгранична дорога тьмы,
Холодает – в закате лето. –
Но теплей, чем в конце зимы.

*

Меняется климат в четыре сезона,
Зимой больше снега, а летом – озона. –
А летом при этом всё залито светом
На том полушарии или на этом… –
Хочу в чехарду между ветром и бликом,
Где лист, улетая, твердит о великом,
Где влага в низинах туманною прядью,
Где озеро прячет прохладу за гладью. –
Сквозит перевалом из дикого сада
Багровым и алым прохлада, прохлада…
И контуры веток всё тоньше и строже,
Окончилось лето, и всё же, и всё же…
Лети, лепесток, над заросшей тропинкой,
Танцуй в поднебесье до инея, льдинки,
До дальнего края, до позднего света,
Где бражницей белой прощается лето…