Ведьма. Панночка померла. Гл 3. Панночка - ведьма!

               

,.«Не улепетнёшь отсюда пан философ,
Тут не такое заведение, как видишь, вот;
И не гляди ты из под лоба косо,
А иди в светлицу - тебя  сотник ждёт».

С казаком они вошли в светлицу,  отвесили поклон
Сотник за столом сидел, ничего не замечая вроде:
«Ты кто такой» - взглянув на Брута поинтересовался он:
«Я Брут Фома философ  из бурсаков, добродий»

«Скажи, а кто же были твой отец и мать юначе?»
«Сирота я. Об отце и матери я сожалел не раз;
Нет, они конечно были, разве может бать иначе
А кто и где они не знаю, и живы ли сейчас».

«А как ты с моей дочкой познакомился тогда?»
«Я и не знаком был с ней, и не встречал;
Да я её не видел раньше никогда
И Что есть она,  на свете вообще не знал».

«Так почему она в предсмертном своём слове
Сказала» - «Пусть Брут Фома из Киева по мне читает,
И никто другой, а почему  я  этого  пока не знаю!?»
«Не знаю почему, не знаю почему» – сказал Фома: «Панове»

«Быть может, пан бурсак, ты святостью своей известен,
Бдишь  в киевских церквах,  у икон колени преклоня;
Почему то  моя дочь тебя лишь одарила такой чести?..»
Фома аж задохнулся:  «Бдю?... У икон?... В церквах?... Кто я?!...

Да я церквам пан сотник предпочитаю кабаки
А в страстнОй  четверг я с булочницею спал»
«Ну и что ж читать моей голубке отходную будешь ты!
Так ясочке моей, и твоей судьбе сам бог предначертал.

Сделай своё дело, как надо – заупокойно, свято ¬-
Я награжу тебя, как сироте по жизни буду помогать,
А если нет, то у меня казаки крепкие ребята
И знают как, чтоб было хорошо, по спинам батогом стегать.

Ступай за мною» -  сотник повелел Фоме;
Они вышли в сени, а через них вошли в ещё одну светлицу
Фома увидел гроб в углу под образами на столе
И на пороге необходимым счел  перекреститься.

Сотник стал у гроба и лицо панянки закрывал,
Фома продолжил сзади сотника  стоять
«Я лишь  о том жалею перепёлочка,
                что кто обидчик твой я не узнал,
Чтобы, как следует за твою смерть вражину наказать.

На то есть воля божья, он небесный наш отец
Распорядитель каждому один - души его и тела.
Вот я тебе привёл: Фома, бурсак, философ  чтец
Он будет отходную по тебе читать, как ты хотела»


И вот уже Фома стоит у изголовья панночки перед  налоем,
Боится на неё взглянуть, из книг за упокой читает;
И каким-то своим чувством безотчётным знает,
Что панночка за ним следит и живёт в ней,  что-то не живое?..

И он решил взглянуть на панночку,  ничего от этого не станется -
Боятся надо лишь живых, а мёртвых нет
И он увидел что перед ним в гробу лежит красавица,
Каких еще не видел свет.

Она в гробу лежала как живая
Казалось, смерть над панночкой не властна,
Какая то игрушечно красивая, и молодая, молодая,
И в тоже время, равнодушная, холодная, бесстрастная.

У Фомы отвесть глаза от панночки не хватало сил,
Но тревожным голосом в нём, что то говорило
«Ба! Да это же та ведьма, что я у хутора корягой бил»,
Фому как молнией небесной осенило.

Затрепетало сердце в нём, затрепетали жилы
Да не уютно находиться рядом с мёртвой ведьмою живым,
А её лицо вдруг как то резко изменилось,
Стало резким, угрожающим и бесконечно злым.


Но тут вошёл в светлицу сотник и ещё народ
И они все вместе и среди них Фома
Подняли на руки с панночкою мёртвой гроб
И понесли его в церковь на край села.

На краю села стояла ветхая церковь,
Трёх главая, но главы той церковки  покосились,
Давно она уже не видела ни дьяков,  и ни попов,
Давно уже в ней люди не молились.

А там где в запустении церковь то, как известно
Исполняется не писанный закон:
Становится не богоугодным и нечистым место,
В нём являются  тьмы ведьм и колдунов.

Внутри церкви почти у всех святых облезли лица,
Осыпалась с окладов золочЁнных,  позолота
Селянам расхотелось на таких святых молиться
И ходить в трёхглавую церковь им было не охота.

По углам по потолку висела паутина,
На жирных мух в ней пауки рыбачили,
Быть может вот такую откровенную картину,
Вы ассоциируете с чем то,  или видите в ассоциациях?

Горели свечи; тускло по церкви мерцали вспышки,
Казаки тихо, ничего не говоря,
Поставили тяжёлый гроб на стол у алтаря
И к столу у гроба прислонили крышку.

Сотник дочь поцеловал и посмотрел на образа,
И во взгляде его было не смиренье,  а скорей укор
И все казаки склонили головы и опустив глаза,
Вышли на поросший бурьяном церковный двор.


Затем вернулись к сотнику в усадьбу, уселись за столами
И чем бог послал панянку поминали;
Слуги за столами во дворе топили горе и печаль свою,
Осушивая полные горелки крепкой, за сулиею сулею.

И вот уже не мало выпито и развязались языки
КазакИ не говорливы, а теперь разговорились даже старики;
И спросил один овчар у казака речистого:
«А правду говорят,  что панночка якшалася с нечистыми.

«У нас в селе все бабы ведьмы, которые уже в летах
И лежит у каждой в сенцах  под лавкою метла:
Я видел сам как,  Веремеиха по полю на метле скакала,
Подпрыгивала с разбегу и много раз взлететь пыталась»

«Да форменною ведьмой была панянка -  это знают все
И ночами на хутора летала на псаре или  на метле,
Перекусала глупых баб,  попортила коней
И кровь сосала из грудных детей».

И на добрых казаках, словно на меринах скакала,
Запрыгнет казаку на шею, схватит  за концы усов,
И пятками в бока, или под задницу метлой давала,
И гоняла молодцов всю ночь до первых петухов.

«Ну а колдунов» -  спросил Фома:  «Вы знаете из здешних?»
«Есть и колдуны, но так народ беспутный – это верно;
А вот сотник наш…» - «Он что колдун?» - « Колдун конечно!..
И колдун из всех, что есть под Киевом наверно первый,

Но он не злой, то пьёт, то бабится то тихо, где нибудь сидит;
То из пушек своих палит,  то бодается с козлом,
Да он у нас, какой то не путёвый, своим селянам не вредит
Не вредит и чумакам из близлежащих хуторов,»

От разговоров и неиссякаемых сулей созрел Фома:
Путались,  двоились и троились лица,
А это значило, что не пропил ещё ума
Философ Брут Фома, но дошёл до совершеннейших кондиций.

Уже и поминальщики помалу уползают со двора,
Полная луна взошла, мигают звёзды, где то пыхают зарницы;
«Ну что философ Брут Фома бурсак и чтец пора,
и тебе уже идти на край села трудиться»


Под рукой у Дороша Фома не твердой шёл походкой,
Но в полной памяти, вполне осознавая,
Что с ведьмами хороших шуток не бывает,
Но Фома ведь тоже не подарок и десятка был не робкого.

«Чему быть с оптимизмом повторял Фома того не миновать»
Да и каждый мало  мальски образованный философ знает,
Что двух жизней в этом мире не бывает
А одна так всё равно кончается, и двум смертям на свете не бывать

Фоме казалось, что из каждого двора,
Продолжают на него глазеть,
То сотника угрюмого усатая копна,
То Веремеиха, пытаясь на метле взлететь.

Из под крестов церковных глядели на него потворы,
Из бурьянов церковного двора оскаливали морды вурдалаки,
А на самом деле,  то на куполах сидели безобидные сычи и совы,
А из бурьянов на него рычали сельские собаки.

КазакИ  оставили Фому в церкви и заперли снаружи дверь,
Стихли их шаги и голоса; снаружи только ночь,
Один Фома с нечистой силой на один теперь,
В церкви, которая, однако, не имеет сил ему помочь.


На крылосе Фома увидел завязку восковых свечей,
Он их расставил по церкви и тут и там и тут и там и там,
Чтоб свет в церкви  горел ярчей,
Чтоб видно было не только гроб, алтарь и крылос,  но и по углам.

Потом он подошёл к панянке,  что в гробу лежала
И удивился ей философ Брут Фома в который раз,
Она ещё красивей, но какой то красотой жестокой стала
И, казалось злобно смотрит на Фому,  из под закрытых глаз.

Но красота её Фому, как знатока по этой части отвращала,
Источала властное,  но обессиленное зло,
Ни сердца, ни души живого человека не прельщала,
А была символом того,  что было, но уже прошло.

По церкви  в мерцании свечей местами золотые искорки искрились,
Пугали чёрными провалами истлевшие иконы,
В самих себе изображения святых забылись,
Но в ветхой тишине Фома улавливал их стоны.

Ему подумалось:  «Всё это дело рук тьмы колдунов и ведьм»
Но  он и в Киеве порою равнодушно замечал,
Как  на иконы вместо золотых окладов прессовали медь,
И вовсе не богослов Халява,  а похлеще были те, кто крал.

«Но, что то я» -  Фома очнулся:  «Заболтался
Пора уже и своё дело знать,
Потому что я сюда хотя не нанимался,
Но отходную для панянки прислан был читать.

Пусть умиротвориться дух её в бесовском прахе,
Пусть смилуется бог, пусть в рай она летит
Голубкой белокрылой,  или другим богоугодным птахом,
Пусть будет жизнью христианской, как и прочие христиане жить.

Пусть все её земные прегрешенья будут прощены
И пусть их выжжет из неё божественный огонь;
Мы все от прародителей одний и тех же рождены
Оставь её нечистая оставь, оставь.»

Фома увлёкся от своих молитв,  он предвкушал успех,
Но раздался вдруг со стороны гроба замогильный смех,
Панянка телом не живым в гробу сидела,
Прекрасными,  но мёртвыми глазами на Фому глядела.


Фома остановился, поперхнулся, Фома оторопел,
О семя сатаны да ты не успокоишься сказал он вслух,
И не спеша полез в карман достал оттуда мел,
Нарисовал вокруг себя и крылоса священный круг.

«Ну что ж красавица?  Тебя я уже раз живую победил,
И  я тебя в гробу лежащую зозулю,
Добью, добью если живую не добил;»
И Фома философ Брут с улыбкою скрутил в кармане дулю…

В своей душе он не имел к панянке ведьме зла,
Его душа панянку искренно, как могла жалела
Такого отношения к себе панянка вынесть не могла,
У ней рассыпалась коса, и она со зла позеленела.

Панянка выступила из гроба, спрыгнула на церковный пол
Фома невольно ощутил в себе холодный страх,
А ведьма вдруг почуяла прилив бесовских сил и шла прямая словно кол,
С потусторонним мёртвым торжеством в невидящих глазах.

Философ стал,  преодолевая страх читать молитвы,
Вспоминая всё  что знал от яти через буки и до аки
Так начинались со стороны нечистой силы первые атаки.
Между живой обыкновенной, и нечистой силой  битвы.

Панянка –ведьма, раскинув руки, по всей церкви Фому искала,
Ощупывала стены и алтарь, шарила в углах,
На круг вокруг ,Фомы и крылоса, словно на стену, натыкалась
И клацала зубами и клекотали заклинанья на её губах.

Фома немного совладал со своим невольным страхом
И готовился продолжить,  но уже без страха с ведьмою борьбу,
И ведьма поняла, ночь первая - её заупокойная оканчивалась крахом -
Еле, еле подошла к столу и едва взобравшись на него легла в гробу.


И воск уже растаял и свечи восковою копотью, вздыхая,  догорели;
Мерцающий и тусклый огнь в церкви потух,
Но свет дневной проник в церковь через окошки редкие и щели,
И где то рядом громко прокричал петух!

Заскрипели засовы и двери отворились,
И свежий ветер просквозил церковный дух угарный,
И живые казаки уже немного с похмела явились,
И Дорош с удовольствием сказал «Да ты философ выглядаешь гарно!»

Дорош дал Фоме с бутылки первача глотнуть и на закуску сала
И весёлой и живой толпой они пошли в имение назад
С удовольствием стегая от злобы сатанеющих собак
Которые за ноги укусить  кого  ни будь пытались.

Позавтракав убористо, Фома стал мягким и беспечным
« ну было что в церкви ведь выбран ты был не случайно?»
«Да было кое-что» - Фома всем отвечал – «Конечно,
А то, что было разглашать нельзя, то божья тайна».

Фома устал, стал за столом кунять,
Ему уже никто не наливал
И вопросами никто не донимал,
А отвели в прохладную кладовку спать.


 Автор ассоциирует с церковкой, любимую Гоголем Украину и ничего больше.