9. Однополчане. Разведчик И. Орехов
ИВАН ОРЕХОВ
Орехова Ивана Сергеевича, бывшего бойца полковой разведки, я высмотрела в коридоре перед кабинетом участкового врача. Дверь в кабинет открывалась, выпуская или впуская кого-то,— и он вытягивал худую шею и напряженно вслушивался. Дверь закрывалась — и он застывал на своем стуле. Во всей его фигуре, в добрых, часто мигающих глазах, были готовность, согласие.
Его вызвали тогда довольно быстро. Сестра объяснила зашелестевшей очереди – почему: ветеран войны, фронтовик. Я не спросила тогда в больнице его фамилию: видимо, не знала еще сама, что буду помнить о нем так остро.
И вот полгода спустя хожу под его окнами – и все не могу застать дома. Хотя сам его дом по этой улице Хохрякова, где когда то жила семья моего деда (даже какая-то родственница Орехова живет теперь в одной из комнат бывшего нашего дома… это недалеко, возле пятой школы)… Хотя сам дом, осколок старого Екатеринбурга, - каменный нежилой низ, деревянный верх, простые, в пол окна задергушки, клетки с птицами на южных окнах и бесстрашный лай крошечного (судя по тембру) собачьего существа в недрах его… сам этот дом уже рассказал мне много, и во многом именно он, этот дом, определил тон моего рассказа. Моих песен…
— Мне было семнадцать лет и шесть месяцев... И вот поехали мы на фронт. Стояла... сорок первая, по-моему, эсэсовская дивизия «Великая Германия»... Вначале страшно было. Каждый разрыв — просто боль в душе. Молодежь опыта, конечно, не имела. Пожилой — если снаряд разорвался рядом — он не бежит. Тут же — раз! — в эту ямочку, и копать не надо. Как клоп, извините за выражение (смеется). Молодежь наоборот — если здесь разорвался снаряд, то он думает: здесь убьет — бежит туда. Ну, а когда бежит, его ж видно, можно под снаряд попасть...
Мы сидим с Иваном Сергеевичем в нетопленом доме. Девять часов вечера, он только что пришел с работы из своей сапожной мастерской, где его, обувщика с 28-летним стажем, назначили сейчас замещать заведующего. Среди фотокарточек, среди военных и гражданских наградных листов — спичечный коробок. В нем завернутый в несколько бумажек (так прячут детям подарки) ржавый осколок с острыми краями. На последней бумажке крошечными буквами: «12 марта 63 года извлечен осколок хирургом Шигориным Борисом Константиновичем, остатки после ранения 17 ноября 44 года».
— Я посмотрел когда на осколочек — вспомнил, когда вот, значит, ранило... Меня мысль первая сразу ударила: ну, неужели это всё закончено, закончена навроде жизнь — когда прошило осколками... Вот — и сразу так быстро, моментально, от самого детства и до настоящего прошла, понимаешь, жизнь. Всё вспомнилось сразу. Думаю: быстро-то как...
Когда демобилизация подошла, замполит Баталов, майор, до самого вокзала проводил, все уговаривал: оставайся на сверхсрочную. Оставайся на сверхсрочную, будешь офицером. Я ему сказал: я еще жизни не видел, хочу посмотреть ее.
— И какую же вы увидели жизнь?
— Ну как — разнообразную. Работать я сразу устроился. Через две недели. Трудность насчет квартиры была, по квартирам походил я около 16 лет. Я после армии сразу пошел в райисполком. Посмотрел, полно женщин многодетных, все они без жилья, ладно, думаю, перебьюсь. Сейчас вот комнатешка, правда, неблагоустроенная, но светлая... Ну, и работаю, значит...
— Сегодня две смены?
— Ну, так задерживаться приходится, когда надо... Ну, как бы сказать... Когда занимаешься работой, не замечаешь, как улетает время...
Была глубокая ночь. В клетке кенаря повисла луна, и он спал. И второй кенарь спал, и чижик спал. Бодрствовал вместе с нами другой Чижик – маленький и лохматый пес, так и не взявший в толк причину перемены регламента.
- С утра ты меня ждал, с утра, бормочет Орехов и поглаживает собаку.
- Он на меня то, по моему, смотрит с отвращением, ваш Чижик…
- Нет-нет… Ну, сейчас, сейчас, Чижик… Вообще то иногда жалко, что вот ушло… Ну хотел бы по-другому, но сама жизнь диктовала: вот так! Думаешь: ну что ж, никуда не денешься, раз уж так – ну ладно и так. Пусть будет так, что сделаешь.
(Продолжение следует)
Свидетельство о публикации №110042302433