Дитя во имя Мое... Континент. 2009. 142

УГРОЗА: ювенал-юстиция...

Протоиерей Димитрий Смирнов: "Чиновники никак не могут понять, что детям нужна мать, а не их детский дом, плодящий преступность"...


Николай БЕЛОНОГОВ
«Кто примет дитя во имя Мое...»?
Интервью Владимиру Можегову//Континент. 2009. №142.

“Кто примет дитя во имя Мое...”?

Интервью об “общем деле”: либо мы будем спасать наших сирот, либо нас ждут социальные потрясения

От редакции

В сегодняшней России немало тяжких проблем: нищета, демографическая ситуация, экономическая отсталость. Но, наверное, самая кровоточащая наша рана — сиротство. Вот лишь несколько цифр. Число детей в России сократилось за последние 15 лет на 11 миллионов человек. В то же самое время количество детей-сирот возрастало у нас на 15 – 20 тысяч человек в год и составило к 2007 году 750 тысяч. Примерно 200 тысяч из этих детей постоянно живут в различных детских учреждениях. Каждый год выявляется более 120 тысяч новых детей, оставшихся без попечения родителей. Кроме того, примерно 200 тысяч детей, официально признанных “детьми-инвалидами”, постоянно живут в специальных (коррекционных) школах-интернатах органов образования и в детских домах-интернатах (ДДИ) органов социальной защиты. Примерно 300 тысяч детей-инвалидов вообще не получают образования. Наиболее трагична судьба 29 тысяч детей-инвалидов — воспитанников социальных ДДИ, пребывание в которых сродни пожизненному заключению, поскольку те, кто дожил до совершеннолетия, помещаются во взрослые психоневрологические интернаты (ПНИ) уже навсегда...

 Еще 15 – 20 тысяч подростков ежегодно оказывается за решеткой.

Кажется, достаточно, чтобы остановиться и спросить: что может ожидать нас в ближайшем будущем, если эту тенденцию не остановить? Естественное желание глубже понять, что с нами происходит, поговорить обо всем этом с человеком, знающим проблему изнутри, и стало импульсом, породившим нижеследующее интервью.

Разговор с Николаем Белоноговым, одним из создателей и руководителей Центра Творческого Развития “стАРТ” в городе Яхрома, в котором отогревают и учат детей-сирот Московской области, мы попросили провести на эту острейшую тему нашей российской жизни постоянного автора нашего журнала Владимира Можегова.

Ниже мы предлагаем вниманию читателя текст этой беседы, которая началась с разговора о перипетиях повседневной работы Центра, но очень скоро перешла на обсуждение гораздо более широких проблем. По существу, Николай Белоногов развертывает здесь перед нами целый проект, охватывающий все пласты общества и позволяющий нащупать реальные пути действительно кардинального решения многих острых социальных проблем, обрушившихся на нашу страну.

I. “Нам просто дана небольшая отсрочка приговора”

— Николай, Вы говорите, что ребенок должен жить в семье, что само понятие “детдомовский ребенок” — вопиющее, противоестественное и что детских домов быть не должно в принципе. Но ведь и власть наша сегодня нечто подобное говорит. Обещает, что детских домов у нас скоро не останется. Вы в это верите?

— Очень непростой вопрос. В то, что на высшем уровне есть искреннее желание проблему решить, я верю. Но понимаете, мы ведь в России всегда живем благими намерениями, все время идем к светлому будущему, а настоящее, тем временем, становится все чудовищней. Все благие пожелания вязнут в колесах бюрократической машины.

— Система не желает меняться?

— Конечно. При том еще и дико сопротивляется. Президент, допустим, понимая катастрофичность ситуации, да еще и международное реноме страны, которое подобная ситуация создает, в голос призывает: давайте, наконец, решать проблему, перепрофилировать детские дома в “Центры по усыновлению” и т. д. В думских комитетах начинают с энтузиазмом строчить закон. И что же? Это длится бесконечно, и когда, наконец, после очередного рявканья сверху, закон готов, все изначальные предложения оказываются перевернуты в нем с ног на голову, перекрыты все выходы. Так случилось с законом о патронате, который практически патронат убил.

— Это, извините за исторические аллюзии, “глупость или измена”?

— Это система. И она отчаянно не желает меняться. На всех уровнях блокируют всякую инициативу — и снизу и сверху. В думских комитетах заседает системное лобби, а министерства и ведомства остаются при этом преспокойны и бесконтрольны: сами пишут себе законы, сами себя проверяют, сами перед собой отчитываются. И все остается замечательным, как всегда. Правда, детских домов в некоторых регионах уже катастрофически не хватает от наплыва все новых сирот.

— И что же, никакой надежды на изменения?

— Почему же? Жизнь — это движение. Отсутствие изменений есть констатация смерти. Изменения произойдут, так или иначе. Вопрос — каким путем? Либо система окончательно закостенеет и, как это у нас в России случается, будет взорвана изнутри, либо найдет в себе силы меняться эволюционным путем.

— А какие-то живые элементы внутри самой системы есть?

— Конечно. Только на живых элементах она и может держаться. Другое дело, что каждый ее живой элемент вынужден тащить на себя чудовищный костяк системы. Что такое хороший детский дом? Это, прежде всего, хороший директор — личность, человек на своем месте. И таких не так мало. Но им приходится работать скорее вопреки, преодолевая общий вектор системы личным, на самом деле, подвигом. Они тащат на себе всю систему как свой, прямо скажем, крест. И все тысячи бюрократов, которые их душат, на них же и едут. Но так, в сущности, было всегда, от начала века...

— То есть “магистральный вектор” системы не верен?

— Да. Человек как таковой, вот этот ребенок-сирота, ее совершенно не интересует. Ее интересует лишь собственное выживание. А дети — топливо, на котором она работает. И знаете, что сегодня происходит? Выпускники детских домов, вот эти выросшие сироты, сегодня рожают своих детей и этих детей снова отправляют в ту же систему. Они ведь ничего другого не знают. Это для них единственная модель жизни. То есть система дошла до какой-то точки своего развития и начала воспроизводить сама себя! А ведь государство тратит на ее функционирование гигантские деньги, до 60 тысяч рублей ежемесячно на каждого ребенка. И огромному количеству чиновников выгодно, чтобы она работала. И это только верхушка айсберга. Только самый яркий симптом, тревожная кнопка...

— А что же в глубине?

— Понимаете, тут все настолько символично, это же наша история... Система детдомов ровесница советского государства. Первые ее насельники — те самые беспризорники, дети еще Первой мировой. Потом сюда влились дети гражданской войны, следом — дети “врагов народа”. Система росла вместе со страной, отражая все этапы, всю без прикрас ее правду. Это такое ясное зеркало того, что мы сотворили со своей страной... И вот результаты: всего 10% выпускников системы детдомов-интернатов более-менее социализируются, остальные опускаются на дно, пополняют притоны, криминальные группы, тюрьмы.

— В нашем обществе в целом именно такое отношение к детдомовским детям, как к бандитам, как раз и складывается...

— Ну да: “дети алкоголиков”, “плохая наследственность”... Очень живучий и распространенный миф. И очень коварный. Потому что, во первых, очень похож на правду. Но правда эта очень удобная, не так ли? “Ну что вы хотите, они же бандиты!” И это очень удобно, причем сразу всем: и работникам системы, и обществу — чтоб оправдаться. А по сути мы просто отворачиваемся от этих детей. А потом смотрим по сторонам и думаем: что-то не так с нашей реальностью...

— В нацистской Германии сумасшедших, инвалидов умерщвляли реально. Мы это делаем, как сказал бы Венечка Ерофеев, “идеально”, в уме...

— Но параллели напрашиваются. Да и не так уж “идеально”, на самом деле. Хотите антиутопию из нашей сегодняшней реальности? Государство, как вы, может быть, знаете, обязывает себя выделять сиротам, выходящим из детдома, квартиры. И, конечно, отчасти свой закон выполняет. На какой-то процент ответственности какой-то процент квартир все-таки выделяет. И эта недвижимость тут же, естественно, становится предметом бизнеса (тоже, конечно, отчасти). Работает схема примерно так: ребенку ставится диагноз, он по выходе из детдома отправляется не на свободу, а в психоневрологический интернат, а полагающаяся ему квартира остается в ведении системы. А ребенок обрекается на пожизненное заключение. Такой вот теневой бизнес. И это только одна грань. Там много вопросов. Почему, например, эти дети в “психушках” доживают лет до тридцати, не больше? Есть и вовсе жуткие сигналы, но говорить об этом невозможно, все слишком глубоко запрятано...

— Ввергает в полное уныние все, что вы говорите...

— А правда, объективно, в том, что поголовное отставание в умственном и нравственном развитии этих детей — прямое следствие недостатка внимания и любви. Дети эти никому не нужны, это “в уме”, а в реальности — поголовный аутизм. Потом они выходят “на свободу” и здесь тоже никому не нужны. При том, что и сами совершенно инфантильны, к жизни не приспособлены. Им все детство еду подавали из окошка. Подъем, отбой по звонку — и это практически все знание о жизни. Не удивительно, что, попадая в самостоятельную жизнь, они сразу идут ко дну. Кстати, те 10%, которые в жизни как-то устраиваются, в подавляющем большинстве девочки, мальчиков — единицы. Для них прямая дорога в тюрьму, откуда они выходят уже сформировавшимися уголовниками. При том, что и милиции повесить “висяк” на детдомовского — милое дело, за него никто не вступится. И для преступного мира детдомовские — лучший материал: бери и лепи что хочешь, по своему образу и подобию...

А по сути мы смотрим в ясное зеркало нашего общества. И если собрать все доступные цифры, сложить все, что мы знаем (а статистика, надо сказать, почти недоступна), то окажется, что из 28 млн детей в России, около 2 млн. находится на грани угрозы жизни и здоровью. То есть около 10% наших детей, что примерно соответствует общему уровню люмпен-среды, т. е. людей, находящихся за гранью трезвого разума и нищеты, которых, по оценкам социологов, у нас те же 10 – 15%. Ничего подобного не было ни после Первой, ни после Второй мировой войны. Причем, надо понимать, что 90% сегодняшних сирот — это так называемые социальные сироты, т. е. дети, родители которых живы, но либо отказались от своего ребенка, либо были лишены родительских прав. И это не война, не землетрясение, это “нравственный тренд”. Нам наплевать не только на своих соседей, но и на членов своей семьи — вот о чем все это говорит... И это — наше общество: духовная яма (то, что осталось, когда “пламенный мотор вынули”). И все, о чем мы говорим, — лишь самый отчаянный симптом. И все мы ходим над этой ямой, совершенно не думая, что в один не очень прекрасный момент все наше сияющее благообразие, все это единство “партии и народа”, которое мы так старательно симулируем, может в нее рухнуть...

— Солженицын, описывая сталинскую реальность, говорил, что страна жила в двух измерениях: бравурные марши днем и черные воронки ночью...

— И ничего по сути не изменилось. Мы так и продолжаем жить в двух параллельных мирах. И вся эта система, о которой мы говорим, со всеми ее детскими психушками и прочими прелестями — это, на самом деле, тот же архипелаг ГУЛаг, только более изощренный, насельниками которого стали сегодня уже не взрослые, а дети. И даже те же самые “тройки” продолжают существовать. Правда, теперь это уже не полевые суды, как раньше, а медкомиссии. Но, по сути, — тоже абсолютное беззаконие. Когда детям без всяких оснований ставят диагноз — абсолютно липовый в подавляющем большинстве случаев, лишая их тем самым права на образование, на имущество, на жизнь, в конце концов, отправляя “по этапу” в психушку... А там уже начинаются другие круги ада, потому что система психоневрологических диспансеров — отдельная история в глубину (и еще ждущая, наверное, своего Солженицына). И практика эта повсеместна и, естественно, абсолютна антиконституционна. Но попробуйте что-то с этим сделать!

И теперь попробуем осмыслить все это и заглянуть лет на десять вперед. Увидим эту армию выброшенных молодых людей — асоциальных, не получивших никаких нравственных оснований, ничем не обязанных этому обществу. И бок о бок с ними “армию мертвых”, не доживших до тридцати, и всю ее темную энергетику. И все это на фоне стремительно люмпенизирующихся городских низов, спившейся деревни, героиновой наркомании, поразившей молодежь. И это окажется уже не яма, а настоящая мина под обществом — с часовым механизмом, который все тикает, с каждой секундой приближая социальный взрыв...

— И никто как будто не желает ничего замечать...

— Замечать это — слишком некомфортно, я бы сказал. При том, что человеку страшно увидеть себя таким, как он есть. Поэтому и “меня это не касается”, “сами виноваты” — большее, на что мы способны. И 80% людей живет так, будто собирается жить вечно. Нам кажется, если сегодня так — так будет всегда. Но это иллюзия, так будет не всегда... Ведь мы же практически единственная страна в мире, где подобная система вообще существует. В Европе очереди выстраиваются за каждым оставшимся без родителей ребенком. В Азии детский дом — понятие вообще немыслимое! Кажется, только где-то в Африке, где уже пятьдесят лет идет гражданская война, что-то такое есть. И сегодня, думается, нам просто дано некоторое время на осмысление. Просто Бог, молча указывая на эти два млн. погибающих душ как на квинтэссенцию наших вековых “свершений”, ждет, что мы, может быть, еще придем в себя, что что-то вдруг еще повернется. И все последние двадцать лет, за которые мы так много о себе узнали, — это все время Его терпеливого ожидания, просто небольшая отсрочка приговора.



II. “Государство и общество должны встретиться

в самой больной точке...”

— Очень печально все, о чем мы с вами говорили до сих пор. Но что же делать?

— Менять этот “глобальный вектор”, менять систему. Либо мы начнем спасать наших сирот, либо они, как наши нераскаянные грехи, “примутся” за нас... И все это, в конце концов, приведет нас к социальным катастрофам.

— Карфаген должен быть разрушен?

— Он и будет разрушен. Вопрос лишь в том, целиком ли мы стали тем самым Карфагеном, или еще способны проснуться, ужаснуться самих себя и его от себя отсечь.

Может быть, я не очень удачный пример сейчас приведу, но знаете, как в свое время поступили большевики, которым досталась в наследство огромная старорежимная бюрократическая машина? Большевики, конечно, были людоедами и построили в итоге людоедскую систему. Но они были в то же время идеалистами, понимали, что строят новый мир на обломках старого. И эту полуживую систему, которая еще работала, они оставили до времени — всех этих старорежимных спецов, а сами начали тем временем строить параллельную, с новыми людьми и новыми идеями.

Так же, я думаю, нужно поступать и сегодня. Если систему, с ног до головы коррумпированную и замкнутую саму на себя, исправить уже нельзя, пусть она пока крутится. Но надо уже осторожно параллельно начинать создавать что-то новое. И потихоньку выводить из системы детей. Причем власть сама должна дать сигнал к этой “общественной революции”. Должна понять, что одно государство без помощи общества справиться с этой проблемой не в силах. Только совместные усилия могут помочь.

— Но государство у нас привычно относится к народу как к недееспособному ребенку...

— Который, в итоге, оказывается без матери и за железными стенами...

— Дело, возможно, в том, что власть просто боится инициативы общества? Боится, что, осознав масштабы коррупции, общество устремится к бунту? И, наверное, боится не напрасно...

— И здесь встает принципиальный вопрос — что перевесит? Страх за свою шкуру или за свою страну? Либо наша команда в конце всех концов видит, как, спасая нажитое непосильным трудом, она организованно покидает тонущий корабль, либо она до последнего будет этот корабль спасать. Если первое — говорить, собственно, не о чем. Если второе, тогда ей хочешь — не хочешь придется звать на помощь общество и прежде всего активную, сознательную его часть. Других вариантов нет. И вот эта ситуация с детьми — самая болезненная, на самом деле, самый опасный очаг социальной болезни, она же — и самая лучшая точка для такой встречи общества и государства...

— Но и наше гражданское общество не очень, мягко говоря, убедительно. Вот наши правозащитники, весьма озабоченные судьбой Ходорковского. При том, что у нас, помимо Ходорковского, еще десятки, если не сотни тысяч людей гноятся в тюрьмах, посаженные “для плана” за, извините, килограмм апельсинов. Конечно, у них ни денег, ни имени, кому они интересны?...

— Ну, что такое судьба какого-то подкидыша по сравнению с “мировой революцией”, да? Но если вы забудете про подкидыша, вся ваша “мировая революция” превратится в ад... И если бы Петр I в свое время не “вытер задницу” маленькому Ганнибалу, остались бы мы без Пушкина...

А что касается правозащиты, у меня ощущение, что последнее время они увидели проблему. Меня самого недавно приглашали поучаствовать в подобной работе в качестве эксперта. И я обратился к ним с похожим вопросом: говорю, что же вы молчите? А они мне: так нам же никто этого не говорил, мы даже не в курсе, что такая жуткая картина! И это очень показательно: страна наша просто не в курсе, что стоит на краю пропасти...

— Вот и мы сейчас и пытаемся ей это объяснить. Но, наверное, не будем дальше углубляться в тему “кто виноват”...

— Достоевский, кажется, исчерпывающе в свое время ответил: виноват здесь каждый, перед всеми, и за всё...

— Да, а уделим больше внимания другому любимому нашему национальному вопросу: так что же все-таки делать?

— Менять вектор. Система должна стать прозрачной для контроля — это главное. И это должно исходить от президента, не меньше. Должны появиться органы федерального и общественного контроля, должно быть тесное сотрудничество в этой области государства и общества, причем “мандаты” должны быть такие, чтобы никто даже не делал попытки не пропустить проверяющих на территорию детского дома, в любое время и без предупреждения. И телефоны доверия из любого места напрямую к контролерам. Чтобы дети знали, что они всегда могут обратиться за помощью и все их сигналы будут услышаны... Но главное — нужно создавать параллельную сеть реабилитационных независимых общественных центров для работы с детьми, попавшими в трудное положение...

— А о проекте перепрофилизации детских домов в “Центры по усыновлению” что вы думаете?

— Зная, что представляют собой наши детдома, думаю без особого оптимизма. Но раз уж по этому пути пошли, вот несколько замечаний. Проект этот что-нибудь даст, только если дирекция будет кровно заинтересована в скорейшем усыновлении детей. Если, допустим, будет введена строго премиальная система оплаты: ребенок усыновлен — получи в кассе, ребенка вернули — вычет из премии, у ребенка снялся диагноз — иди в кассу, получи деньги, дети сдали ЕГЭ — получи премию, закончил институт — получи еще... И с условием, конечно, тесного сотрудничества государства и общества в плане новых методик, инноваций и контроля. Но главное, повторяю, нужно создавать новую, независимую общественную сеть центров реабилитации и социализации детей-сирот, структуру, параллельную существующей, — силами общественных организаций, гражданского общества, при поддержке государства и благотворительных программ бизнеса.

— И что принципиально нового такие центры привнесут?

— Они помогут сделать систему детских домов прозрачной. Та ситуация, когда дети заперты внутри тесного мирка, где они не видят общества, а общество не видит их, — эта ситуация и открывает дорогу злоупотреблениям. Чтобы ситуация начала меняться, общество должно ребенка реально увидеть, а для этого его нужно вывести за стены детского дома, хотя бы на пару часов в день, хотя бы на час в неделю.

— И каким образом такие центры могли бы заработать?

— Мы уже давно над этим думаем. Проекты уже написаны. В итоге, конечно, должна появиться широкая единая сеть, тогда заработает и вся программа. Чтобы в каждом районе, в каждом маленьком городе такой реабилитационный центр появился (не очень большой, на самом деле, с минимальными затратами). Пришла группа детдомовская в такой центр — всё, она уже под присмотром общества, ее наблюдают, ее видят: и независимые психологи, и преподаватели, и потенциальные усыновители. И все это — на нейтральной территории, где им всем свободно можно общаться. С детьми здесь будут заниматься обучающими, творческими, реабилитационными программами.

Но главное, что общество этих детей уже увидело, и теперь запрятать кого-то в “психушку” — уже проблематично, мухлевать с квартирами — проблематично. Система становится прозрачной. И, выйдя из детдома, ребенок уже не канет, ему уже есть, куда придти. Это не система, это творческие, креативные люди, которые с детьми работают потому, что это им интересно, это дело их жизни. При том, что у нас есть прекрасные специалисты, лучшие в мире. Сегодня они разрозненны, каждый выживает, как может. Я многим показывал наши проекты, и все принимали их с энтузиазмом. И если их собрать, аккумулировать их энергию, создать им настоящее поле деятельности, дать нормальную возможность работать, многое можно сделать.

— А согласятся ли общественники работать вместе с государством?

— Конечно, не надо пытаться втиснуть их в бюрократический аппарат, они должны оставаться свободными. Это принципиально, потому что это — основа гражданского общества. И государство со всем уважением должно к этому отнестись. Должно понимать, что то, чему оно покровительствует, будет таким независимым местом встречи: детей с обществом и общества с государством... По сути такая сеть должна стать новым центром притяжения, зачатком нового гражданского общества, собирающегося для решения самых тяжелых, болезненных социальных проблем. У государства должно проявиться доверие к обществу, потому что иначе все это с мертвой точки не сдвинуть. Например, сейчас очень трудная проблема обозначилась — повторное сиротство...

— Это когда детей усыновляют, а потом не справляются и возвращают в детдом?

— Да. Когда государство наше для себя сформулировало, наконец, проблему и пошла реклама усыновлений, и дотации приемным родителям стали повышать, детей стали брать больше. И промаявшись, допустим, полгода, — возвращать. Для ребенка это катастрофа полная. Он уже никому верить больше не будет. Чтобы такие вещи предотвратить, нужна школа усыновителей — это насущнейшая проблема. Потому что родителей надо на самом деле обучать не меньше, чем детей. Но система на подобные вызовы реагирует крайне вяло, она слишком инертна. Да и нет здесь таких специалистов. Это особая психология. И чем больше государство будет пытаться что-то с системой сделать, тем больше таких проблем будет возникать, тем чаще система будет показывать свою несостоятельность.

А общественники — это пульс нашей жизни, силы быстрого реагирования. Без них не обойтись, если мы хотим переломить ситуацию в принципе. Но, повторяю, вначале должно что-то произойти в плане сознания, должен поменяться “вектор”. И общество, и государство должны этим по-настоящему озаботиться, должны осознать уровень проблем и стоящих перед ними задач. По-моему, это очень принципиальный момент. И если власть сегодня этого не поймет и обществу не доверится, снова спрячется от него за спины бюрократии, армии и ОМОНа, боюсь, других надежд у нас уже может и не остаться.

III. Дело Церкви

— А что вы думаете о Церкви и, вообще, о религиозных организациях в принципе? Они могли бы принять деятельное участие в таком деле?

— Они должны были бы стать одним из его ведущих двигателей, по-моему.

— Помню, года три назад один известный архимандрит поднимал вопрос о необходимости церковного национального проекта. Он тогда говорил о восьми миллионах ежегодных абортов в России, — не знаю, насколько верна эта цифра, но она, конечно чудовищна, — и определял этим уровень нашего морального падения, делая похожие выводы. Что вот как, захлебываясь в крови собственных детей, мы плачем о том, как плохо нам живется... Но потом он увлекся другими совсем вещами, а сейчас, насколько я знаю, занялся проблемой алкоголизма...

— Алкоголизм — тяжкая, конечно, национальная болезнь. И то, что детей нужно оградить от алкоголя, — это все ясно и первостепенно. Но что касается взрослых... Мне кажется, все эти запретительные меры — скорее от отчаяния. Проблема алкоголизма — это ведь на самом деле проблема не алкоголизма вовсе. Людей лишили всякой инициативы, перекрыли им все “дыхательные пути”, после чего единственной возможностью самореализации остался алкоголь. Человек пытается заполнить пустоту своей жизни, приглушить боль. Это такой суррогат духовной работы, и что здесь можно изменить запретительными мерами? Это какой-то бесконечный порочный круг — инфантилизм народа, инфантилизм власти... И потом, запрещать — это, все же, дело государства. Дело Церкви — открывать источники милосердия в людях, давать надежду. Не к “алкоголизму” Церковь должна повернуться, а, в первую очередь, к детям...

— Ну а общественники, правозащитники и Церковь смогут работать вместе, как Вам кажется?

— Знаете, у всех нас есть огромное количество обид и претензий друг к другу: общественники, правозащитники, государство, Церковь — все сегодня смотрят друг на друга косо. Мы ведь уже добрую сотню лет находимся в состоянии гражданской войны, и результаты у каждого перед глазами. Вот это, мне кажется, нужно осознать и уже смириться с тем, что действовать все равно придется всем вместе. Просто потому что иначе не вытянуть. И все это, наверное, неспроста. То есть, я хочу сказать, что это, возможно, Бог через общий наш грех дает нам такое дело, которое может стать и началом нашего искупления тоже. И при этом еще и общество поможет сплотить. Ведь не мифическому, спущенному сверху “единству” такое под силу, а только чему-то настоящему... А что может быть реальней проблемы, о которой мы сейчас говорим? Здесь, кажется, ни у кого нет двух мнений. Значит, лучшей почвы для совместной работы и сближения не найти. К тому же здесь не друг на друга надо смотреть, а на ребенка, которому требуется помощь.

— Звучит здорово. Но для нас такое сознание скорее нонсенс. Мы привыкли мыслить так: главное — побороть врагов, и тогда-то и будет всем счастье...

— Не будет, потому что изначальный посыл не верен...

— Помню, в начале 90-х Иосиф Бродский, откуда-то из Америки на нас глядя, в одном из интервью говорил, что мы как народ в ХХ веке пережили нечто столь ужасное, чего не довелось пережить никому. И, не успев выйти из этого кошмара, спешим высмеять и свое прошлое и настоящее... Хотя, казалось бы, естественное движение — почувствовав связанность общей трагедией, попытаться стать чуть милосерднее друг к другу... Но, наверное, так рассуждать можно только из какого-то другого мира, из Америки.
(...)

— Это грустно. Но еще печальнее, что христиан и самих-то ничего по-настоящему друг с другом не связывает. Нет ни настоящей общности, ни дела, из которых могла бы эта общность вырасти. Но я все же думаю, что именно Церковь в большей степени должна была бы взять на себя этот крест. И так, спасая других, оживать сама.

— Согласен. Если возрождение страны все-таки начнется, то начаться оно должно с Церкви. Во всяком случае, здесь должны быть заметны какие-то изменения. Ведь Церковь — сердце общества. Но при этом и никого нельзя исключать. Есть такая притча (ее, помню, рассказывал митр. Антоний Сурожский) про человека, который научился магией любви вызывать жизненные силы земли. И вот, купив клочок каменистой почвы, он решил устроить на ней рай. И окутал ее такой любовью, что там произросли всевозможные чудесные растения, сошлись все звери, и только одна лиса отказалась войти. И поначалу этот человек ее всячески уговаривал, а потом подумал: если ее не будет, все звери окажутся соединены в моем раю, — и убил ее. Возвращается на свой участок и видит — все засохло, вымерло, все звери разбежались...

— Да, это точный символ нашей болезни. Да и вся наша культура, литература, если вдуматься, об этом — о маленьком человеке, которого за-были...

— Но какой же все-таки видится Вам роль Церкви?

— Ролью матери, какой же еще... Церковь у нас единственная, по сути, массовая общественная организация. Которая и должна подавать пример. Больше некому...

— Думаете, это возможно?

— Честно? Не знаю. Но вот такую историю могу рассказать. В свое время в Румынии была точно такая же ситуация с детскими домами, как у нас. А ведь эта страна очень похожа на Россию — такая же православная, патриархальная, нищая, такой же бесчеловечный режим сорок лет ее тиранил. Но все же, видимо, не так глубоко, как нас, все-таки не семьдесят лет. И вот, когда румынский Патриарх обратился к нации и сказал: “Я не буду причащаться, пока у нас есть дети-сироты”, — это подействовало, и за полгода детей разобрали... Но когда несколько лет назад наш предыдущий патриарх Алексий II посетил Румынию и, воодушевленный ее примером, попытался привлечь внимание к этой проблеме в России, никто его даже не услышал.

— И что с того времени изменилось?

— У наших нынешних президента и патриарха дружеские, как можно судить, отношения. Обоих их влечет волна преобразований. Наверняка у них возникают идеи совместных социальных проектов Церкви и государства. При том, что Церковь у нас единственный, повторяю, организованный общественный институт в стране. Так почему бы им и не попробовать? Может быть, это шанс, который дает нам Господь? При этом мы понимаем прекрасно, что в России ничего иначе и не заработает, без команды с самого верха. То есть оно и с командой, как правило, не работает, но все-таки шанс есть. И если слово такое прозвучит, и прозвучит с силой...

— И Вы примерно представляете себе, как такой проект мог бы заработать?

— Мы над этим думаем уже несколько лет. Много всего передумали, и на основе разного положительного и отрицательного опыта сложилась некая схема. Она довольно проста, но я пока не нашел в ней ущерба. В каждом нашем приходе найдется, думаю, одна семья, которая готова была бы заняться воспитанием детей профессионально. (Я бы на месте нашего правительства вообще выплачивал деньги матерям с тремя и более детьми как за работу воспитателей — вот где реальное решение демографической проблемы!)

И вот собирается, допустим, собрание прихода, на котором приход решает взять на воспитание ребенка. Вернее, эта семья решает взять на воспитание ребенка, а приход обязуется ей при этом помогать. И вот эта семья берет на воспитание вначале одного ребенка, через год — второго, еще через год — третьего. Но в целом — это все же дети прихода, “сыновья полка”. Пять — восемь детей, плюс двое-трое-четверо своих — при условии реальной помощи и поддержки со стороны государства и прихода — это вполне реально для одной такой семьи, и это по-христиански, не правда ли? Важен пример, первый толчок. Получится у одной семьи, таких семей станет много. А у нас в стране порядка двадцати тысяч приходов. Вот вам и реальный духовный авангард и пример для всей страны.

И сами церковные приходы, получив в руки настоящее дело, начнут оживать. И отношение в обществе к Церкви, которая сегодня воспринимается как какой-то бюрократический придаток к государству, скоро изменится, если люди увидят реальных практикующих христиан, а не каких-то безумных “хоругвеносцев”, требующих все запретить. Вот вам реальное миссионерство, без кликушества, без истерии... Простое, тихое и архиважное дело. Абсолютно при этом христианское и абсолютно спасительное.

И я не думаю, что все это потребует каких-то архиусилий, сверхвложений от государства, от Церкви. Просто те деньги, которые государство тратит сегодня на поддержку системы детских домов, пойдут на поддержку приемных семей и реабилитационных центров. Но если все это заработает и страна начнет избавляться от этой чудовищной язвы, сразу, я уверен, начнет сдвигаться с мертвой точки решение многих наших проблем.

Тут вам и православное воспитание, о котором все сегодня говорят, но никто не знает, что это такое. А эти дети — как пластилин: бери и лепи, что хочешь: хочешь — святого, хочешь — бандита. Бандита, конечно, легче. Но вот прямо сейчас, на своих глазах я наблюдаю такой пример. Семья в нашем центре усыновила парня, уже взрослого, тринадцати лет (у нас же, в нашем центре они и познакомились). У этой семьи было масса своих проблем и между супругами, и с собственными детьми. А сейчас мать ходит счастливая — в семье все наладилось, и она сама не понимает, как и почему. А я ей говорю: так вы же ангела взяли в дом. Вот это, по-моему, и есть настоящая христианская революция. И все это в наших руках: выпустить на свободу Дух святой, запертый сегодня в стенах этих “гулагов”. Сумеем — и хлынут на наш народ потоки благодати...

И мне, честно говоря, удивительна наша индифферентность. Православные с удовольствием слушают рассказы о старцах, о чудесах. Но лишь только речь заходит о реальном деле, впадают в прострацию. Бояться мало-мальски самостоятельного шага, взрослого поступка. Но ведь сам Христос в Евангелии связывает Себя с каждым больным, заключенным, ребенком, попавшим в беду, и говорит: кто примет такое дитя, тот примет и Его Самого, и Отца, и тут же, на земле сделается участником Царства Небесного. Это ведь самые азы, даже варварам это было понятно, даже их потрясали и во мгновение ока делали из них христиан эти строки: “кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает”...