Вдоль олеандров кистецветных...

Гурзуф в контрсвете


И виноцветная сирень,
и белая - кипенье пены
плеснут сквозь влажно-серый день,
когда, скликая перемены,
ударит в свой звонок апрель,
подбадривая юным звоном
всю нищих склонов акварель,
все искры в синем и зелёном.

Глаза Гурзуфа в лоб дерзят -
в упор наглеют по-матросски.
Но рад вплести я всё подряд
в попутные свои наброски,
как будто жаль мне обронить
под саклей, - с тенью ятагана, -
парчи подпорченную нить,
уже вплетённую в мой странный,

на ритм положенный, язык...
Не зря вросли в заметки эти -
и под ножом предсмертный крик,
ночной Хичкок, проулков сети,
и у Коровинских палат,
вдоль олеандров кистецветных,
вазонов Джугашвили ряд -
как некий символ злозаветных,

но нераскаянных времён...
Вдвойне за зуб, втройне за око
вернёт своё трущобный склон,
чьи халабуды кособоко
коробятся, трещат по швам,
но держатся когтистой лапой
за скрип корней, за срам и хлам,
за снимок с низколобым папой...

Глаза потомков недобры.
Нежны сирени, лиловея,
но нравы почвенной игры -
день ото дня подлей и злее.
А "Кэннон" щёлкает. - Бреду
посёлком городского типа
и всю любовь-белиберду,
беды цветную лабуду
ловлю пластинкой фоточипа...