6. Однополчане. Лиза Дранова, концлагерь

Мария Пинаева. Где же вы теперь...

ЛИЗА ДРАНОВА
Мне открыла старая женщина, такая крошечная – будто ненастоящая. Она смотрела на меня снизу вверх водянистыми, когда-то, наверное, голубыми глазами, и так, не отрывая взгляда, ввела в маленькую чистую комнату.

- Я расскажу вам… Конечно, расскажу. Закончила университет – словесники мы были, словесники… В октябре сорок первого года я оказалась в тюрьме. Пришел немецкий прокурор и говорит: "А почему вы в таких условиях? Везде лежит солома, а у вас даже соломы нет". Я говорю: "Значит, я очень большой преступник".

Тогда он сейчас же зовет начальника полиции – такой…  Мерзость была такая, ой! – чтобы мне принесли солому. Принесли мне три снопа, один положила под себя, другим накрылась и третий под голову. И вот, Мария Кирилловна, дорогая, что такое счастье… Думаю: какая же я счастливая. Я такой счастливой еще никогда не была. Я так улеглась хорошо… я самый счастливый человек на свете…

Потом посадили меня в какую то камеру, и там высоко нужно было лезть по лестнице, чтобы мыть окна. И какой-то уж очень оголтелый нацист-охранник меня ударил. Я упала с лестницы… и до сих пор вот эта рука и эта… обе были сломаны… Ну что же, упала и валяюсь, никто меня не подбирает, а я сама ничего не могу сделать. Наверное, сутки я так пролежала. Потом меня направили… как он назывался, этот лагерь… по-нашему назывался "для придурков", вроде того… Там мы обитали, больные-небольные. Делать ничего не можем.

Нас было триста человек в бараке. Это немного. А потом все прибавлялось, прибавлялось… Уже негде ложиться. И так почти друг на друге. Всё думаешь: как бы не наступить. И что еще страшно было -  у меня развелись вши. Вот не думайте, что от грязи. Нет. А вот откуда-то изнутри. Со мной немка была… Я говорю: что мне делать? Она: у нас, мол, худосочие, вот это всё…

- Значит, вы всю войну пробыли в лагерях?
- Тысячу триста двадцать дней… А в сорок пятом году… Приближалось тридцатое апреля, и мы уже знали, что наши вот-вот…Скоро освободимся. Но только перед этим мы четырнадцать суток сидели, и не было возможности даже водички нам дать. Но это чепуха, конечно, что мы не евши не пивши. Для меня и сейчас… Я даже на это внимания не обращаю. Можно сорок дней ничего не есть.

И вот открывается дверь… Ноги-то не ходят уже. И куда идти – неизвестно. Все умерли, все погибли в войну. Погибли два брата… Замуж я вышла поздно, мужа сейчас же взяли в армию, там он погиб. Жизнь прошла… Никого у меня нет, это так плохо. Тоску залечить очень трудно.

Ничего у меня нет и не было никогда, потому что я все копейки берегла, чтобы отправиться в плаванье по реке. Каждый год… Сижу на палубе, смотрю на широкую воду… и мне кажется, что я
действительно счастлива и живу.

(Продолжение следует)