Из цикла Верхний Ис

*   *   *

Поляна около избушки уже в рябиновых кустах,
Сокроют алые макушки приметы счастья на местах –
Решетку возле костровища да рукомойник на сосне,
От старой бани пепелище, где о любви шептал жене
Под шум дерев в безмолвном мире, поленницу кедровых дров,
И то ли вспоминанье шире – но прячет лиственный покров
Мои скитанья вперемежку с делами живности лесной –
Лосиную, кабанью лежку, следы медведя под сосной,

Былые раны заготовок, железный и холодный ключ –
Как будто перечень неловок под бесконечным бегом туч…

*   *   *

Разглядывай пристальней, истовей
Намешанный в сурик багрец,
Присядь на заброшенной пристани,
Как выпавший в листья птенец.
Прапамять уносит течение,
Кипит отражений узор –
Прощание или прощение? –
Бессмертия мелочный вздор –
То веточка полузеленая,
То треск слюдяной стрекозы,
Материя перекаленая
Растрескалась до бирюзы. –

Своди воедино до радуги
Оставленную бахрому,
Полей переливы, квадратики,
Окалину, охру, сурьму…

*   *   *

Да нет атаки по правилам, и правил атаки нет,
Мы просто застыли в каменном, на пробу янтарном сне,
И трещинами ворочаться, клубящейся жить смолой –
Так тратится одиночество, прощается звук с юлой,
Сливаются по пейзажикам лощины, кусты, мосты,
Как местность с тобой – с уазиком, от чаши до пустоты,
Вращаясь горизонтальными, коверкаясь по камням,
Не ближними и не дальними, родными остаться нам
С кипящими новоселами, потоками жизнь вовне,
За лиственными оболами, рисунками на стене.

*   *   *

Подробности всегда страшней, обыденней, обыкновенней –
Понятнее, чем сад камней, вид мертвой, брошенной деревни.

Вернее, принимая жизнь, свою насилуя природу,
Ты рушишься куда-то вниз, за глухоту, под лед, под воду,
Фиксируешь то грипп, то скрип, то происки Святого Витта,
То после бани лист прилип, веревочка из пепла свита,
По блюдечку бежит рассол, хозяин дверь открыл, оставил,
Октябрь выбелил подзол, для прошлого не нужно правил –
Страница выгорела влет. – Пустым пульсируй метрономом
И замедляйся в свой черед, как та черемуха за домом.

*   *   *

Смотри – в осиннике кора повисла бахромой,
Похоже, суп из топора востребован зимой,
Снежок изрыт, избит, измят, тут лежка, там сугроб,
Учитесь жить, мосье примат, меняйте гардероб! –
Моржовый жир, китовый ус, яранга и сали,
Лет через сто цепочку бус и зеркальце моли
Сказать, как жили в дикий век, не ведая о льдах,
И кто такие рус, и грек, и свей, и чех, и лях…

Всему возможно научить, не хочешь – уходи,
Пока топор о ствол стучит, пока идут дожди.

Сали (манси) – олень.

*   *   *

Обычные слова – коробочка, карета,
Телега, санный путь по наледи, реке. –
Возможно ли прожить, как песенка, что спета,
Как эхо, что всегда немного вдалеке?

То снежный скрип, то треск морозный, деревянный,
Полозьев ровный ход, рывками на буграх,
И изморозь ресниц, и заячьи поляны,
И мерный ход эпох, что чудится в горах,

А кажется везде разлит, как запах хлорки
В присутственных местах, где мне бы не бывать,
Как сумерки богов повыше, на пригорке,
Как вечное ничто, уставшее зевать.

Виднеются дома, поленница, ворота,
Собака из-под них, сенная полутьма… –
Коробочка пуста, как зимнее болото,
В ней лишние слова и горе от ума.

*   *   *

Голоден простор на листопад, оберет до веточки исподней,
До монад, летящих невпопад от небес и мимо преисподней.
Затаим надежду уцелеть, переждать дожди и непогоду,
Дни короче чуть ли не на треть, или мы недвижней год от году.
Это в детстве зелен виноград, в юности он чаще кисло-сладкий,
Напоследок давят всё подряд, и бредешь и бродишь в беспорядке,
Возвращаясь к спящему листу, почке нераскрывшейся, немотной,
Словно на сто первую версту, грамотой расписанную нотной.
Вот она, Эолова казна, то в горсти, то кружит над полями,
Сверху наступает белизна, словно летний пух под тополями.

*   *   *

Я вижу наличники, ставни,
Калитку, пенек у плетня,
И всё это просит: «Оставь мне,
Даруй мне немного огня,
Не ради сожжения, пепла,
Стремления к жизни иной,
А чтобы дыханье окрепло
И выровнялось за стеной».
О длительном скрипе и треске,
Продольных разрывах стропил
Расскажет, как иноку фрески,
О тех, кто о доме забыл,
О страсти подполья кирпичной,
О ненависти к черемше,
О бережно спрятанной, личной
Черемухе там, в гараже,
О лиственнице в огороде,
О чудом открытых дверях,
О времени года, погоде,
О том, что увижу в сенях.

*   *   *

Гусеница пляшет под дождем,
Желтая, полоски исчерна.
Каменною крошкой израстем,
Напоим ольшаник допьяна.
Мшаники с брусничником мокры,
Оползень карабкается вбок,
Гусеница падает с коры,
Вяжет шелковистый узелок.
Как ее раскачивает вдоль,
Кружит по оси и поперек!
Близится невидимый диполь,
И рывок исходит на нырок.
Никогда не взять со стороны –
Плачет или пляшет глинозем.
Рвутся пифагоровы штаны,
Гусеницей к осыпи ползем.

*   *   *

Головни, залитые водой, выгоревшим кругом онеменье,
Папоротник сизый и седой, постаревший за ночное бденье,
Крестоносец лезет к котелку, ручку заплетает и рогатку,
Вымокшее «Слово о полку», лапник под двухместную палатку,
Бабочки белесая пыльца, щавель и шиповник – витамины! –
Азбука из лая и свинца, выбора из грязи или глины,
Из переплетений наверху и пересечений, перекрестков,
Словно мир Демьянову уху выплеснул до самых ополосков.

ГОРА КАЧКАНАР

Кому полцарства за коня, кому не нужен конь,
Не хочешь дыма без огня – торфяники не тронь,
Не лезь в болото без сапог и в сапогах не лезь,
Ты не лиса и колобок, они бывали здесь,
А я смотрел на перевал то летом, то зимой,
И мой рассудок пировал, взлетая по прямой,
Но лес шумит по сторонам, и я в ином краю
Зову кусты по именам и о камнях пою.
У мха надежные друзья – песчаник и гранит,
Иному вырасти нельзя, но север мох хранит,
И выплывает из осок, ольхи и валунов
Гора, чей гребень невысок, моя гора из снов,
Над ней то тучи, то снега, то полная луна,
У ней кедровы берега, она ничья жена.
Держи отрогами простор, да много ли возьму? –
Не затерялся до сих пор, не вытаял в дыму…

*   *   *

Ищи предлог бессмертию, оно
Карабкается следствием из жизни.
Дурманит до забвения вино,
На собственной настоянное тризне.

Пунктиром вышивая по канве,
Проваливаясь часто и неловко,
Беспомощно стоишь на голове,
А с неба опускается обновка –

Рассыпчатая память божества,
Холодная, но донельзя живая.
Отпавшая от сущего листва
Всё кружится, тебя не узнавая,

И ты себя подчас не узнаешь,
Но пробуешь, вот – ниточка, вот – фреска,
Истершийся, ломающийся грош,
Дремучий бор на месте перелеска,

Сухое русло, полное камней,
Такое всеобьемлюще родное,
Апокриф холодеющих миней,
Прибежище беспамятного Ноя.

*   *   *

Отпустите глазами сову, пусть сидит на развилке.
Часть листвы у берез на плаву, не посланье в бутылке,
Просто ветер волнует покров, от вершины и книзу,
Словно мы уплываем от сов, не свершив экспертизу,
Не заметив ее пестроты, голубой, сероватой,
А отводишь глаза – и пусты в роще птичьи пенаты,
Колея заросла чабрецом, ниже – больше кислицей,
А была бы сова мудрецом, я б спросил – что ей снится? –
Неужели всё та же листва, те же мыши повсюду? –
Та же песня вражды и родства, никогда не забуду.

*   *   *

Переверни сухой лист,
Он колок, ломок, но чист,
Колеблем и невесом –
За ним ли поле чудес,
Но златом, точно Кортес,
Я по ложбине несом.

Уснула жизнь, шелестя,
Вот-вот дождется дождя,
К земле приникнет чернеть,
Уже не ломок, но вял,
Сопреет лиственный вал,
Пора прощальную петь.

Сонм листьев, что облаков,
Не вечен дивный покров,
Иль я его променял
На бег, на срез по кольцу,
На завязь, плод и пыльцу,
И ветер лист обогнал.

Куда спешит муравей? –
Пора закрытых дверей –
От ветра не защитит
Ни лист, ни луб, ни кора,
Уснуло лето вчера,
И паутинка летит.

*   *   *

Какое у дерев переплетенье,
Срастаются береза и ольха,
Объятьями сокрыто средостенье,
Зато кора на веточках тонка,
Разительно отлична – чернь и зелень,
Хлопочут кисти поперек ветров,
На старом склоне лестница расселин,
И на вершине – лиственный покров.
Как бережны зеленые ладони,
Сплетаются над бездною, шумят,
Как будто ускользают от погони,
Но всё же возвращаются назад.

Вернись ко мне, сердечное смятенье,
Качнись из бездны на единый вдох,
Покуда не пришло отдохновенье,
Что приготовят вечность или Бог.

*   *   *

Дорога то трещит клестом, то как подмоченный сухарик,
То перевернутым листом, то, как бумагою фонарик,
Отсвечивает на излом густой водой на повороте,
Как будто ласточка крылом из костяной и вязкой плоти.

Мгновенна прожитая жизнь, поверхностны ее разводы,
Что гриб, за дерево держись, минуя каменные своды,
Перебирая облака, врачуя прочие светила,
Затем что сфера далека и всю материю избыла.

А здесь полно любых примет – от подорожника до ели,
Лежащей головой в кювет, до трех берез, что отгорели
Давным-давно, но всё стоят, чернеют, листьями не плещут,
За ними лиственницы в ряд, как опрокинутые вещи.

И корневище на ветру поваленного великана
Брусникой высверкнет к утру, и у обочины поляна
Желанна даже без красы последних выплесков цветенья,
Негромкой утренней росы, кустарника переплетенья…

Остановиться без причин, войти в еловые владенья,
Как будто выйти из пучин нечеловеческого бденья,
И вся нелепая длина благополучий и падений
Испита, кажется, сполна, как будто ангел или гений…

*   *   *

За перекатами речки и за стоячей водой
В поле стрекочут кузнечики, в низкой траве козодой
Голос подал неуверенно, с этого края обрыв,
Корни открыты у дерева, листьями посеребрив
Тени у мелкого омута, всюду снующих мальков,
Пляшет излучиной золото, связана сеть пустяков,
Торная тропка по просеке, ливень на полсапога,
Тля и жуки-долгоносики, ягоды из пирога,
Поле, поросшее клевером, кочки, ивановый чай,
Юг, обернувшийся Севером, берег, обрыв невзначай.

*

Соль выступает по осени на травостое и мхах,
Не просыхает из просини, где-то утечка в верхах,
Пище приправа оленевой, преображенье коры,
В сумерках бело-сиреневой, лиственной до мишуры –
То обнажено-торжественный, белоберезовый строй,
В оторопь царственной, женственной, чувственной влажной корой,
То ли мерцающей, тающей, оттепель или рассвет,
Что-то об облаке знающей из потаенных примет,
Из исчезающих в линии летних узоров травы –
Переплетения инея, выкуп за снег головы.

*   *   *

Мелеет свеченье под лиственным, качающимся кораблем,
Под парусом лета неистовым, теряющим свой водоем.
Покуда планета уносится, на звездных путях горяча –
Береза в объятия просится, и по ветру бьет, лопоча,
Пристрастно ее трепетание, летящие плети листвы,
Картина, где плачет литания, белесая соль синевы,
Прожилки темнеющих сумерек, мелодия белого дна,
Не вышнего вешнего шума рек, болотного полотна,
Движения сквозь изначальное, рассеянное в деревах –
Улисское, дальнее-дальнее, березами на островах.

*   *   *

Эпоха народных гуляний, бьет море бушующих масс,
Побеги ольхи на поляне прекраснее в тысячи раз,
Чернеют сережки на скрепах, лодчонками лиственный строй,
Не празднично – праздно, нелепо кружится навязчивый рой.

В каких-то комках паутины, крапиве по пояс, слаба –
Ольха, восставая из глины, в закате почти сголуба,
Среди очертаний еловых, воздушных игольчатых ям,
В коротких и бедных покровах, невзрачный кочующий храм,
Где ни деловой древесины, ни крови древесной – смолы,
Ни древних проклятий осины, ни магии слез мушмулы,
Ни к ночи огня воровского, ни золота летних щедрот,
Ни счастья, что дарит подкова – но ею начнется исход.

*   *   *

Коричневые в стиль полутона,
Коричные напитки и варенье,
Балованные цветом времена,
Царапины и сбитые колени,
Ползущие по трещинам жуки,
Порхающие всякие стрекозы,
И дерево, подковами блохи
Ронявшее березовые слезы.
Затем смола потеками, комком,
Застывшая, поплывшая в ожоге,
И пенка изжелта, на молоком
Наполненном кувшине, на пороге
Оставленном, в тени, на холодке,
Скрипучая калитка без засова,
Корова, что паслась на бугорке,
Сосед, идущий с речки без улова,
Навеселе, ругаясь сам с собой,
Растущая в малиннике крапива,
Распахнутый коричневый подбой –
Обыкновенно, тихо, терпеливо.

*   *   *

Над нашим домом плачет козодой –
В сарае ни козы и ни коровы.
Встревоженный падучею звездой,
Холодный, неприветливый, суровый,
Вечерний воздух пахнет камышом,
Такой… чуть сыроватый, шелестящий.
Сокрытая за смертным рубежом
В самшитовой непроходимой чаще
Мелодия то птицей прокричит,
Осыпется метелками полыни,
За речку опрокинется, за щит
Из золота, расплавленного в сини,
Закатного косящего луча,
Слепого, шелестящего полета,
Огромного недвижного грача,
Черемухи, шиповника, осота…

*   *   *

Мне чудится обрывок разговора,
То фраза, то полфразы, то кивок,
Тяжелая, бессмысленная ссора,
Ломящий скулы яростный зевок,
Тупая, безысходная беседа.
Возврата нет, душе нехорошо,
Живой пример навязчивого бреда,
Дурной мотив, но я его нашел
Среди неисцелимых вспоминаний,
Сходящихся кругами, среди снов,
Рассветом, завершающимся в ране,
Колеблемой основою основ.

Зачем сей дар? – убийственный, смертельный,
Ввергающий в тревогу и тоску… –
Проводит вечер кистью акварельной
По близкому, шумящему леску,
На кочке встанет столбиком ондатра,
Соседский кот прошмыгнет в огород,
Собака спит, в поре, что Клеопатра,
Смеркается уже который год.

НАЧАЛО ЛЕТА. ЗАМОРОЗОК

Громокипящий кубок с неба…

Как будто присыпаны солью
Кусты и цветы у реки,
Насижены манною молью,
От южных широт далеки
Все эти черники, калины,
Боярышники, бузина,
Пятно раскисающей глины,
Бокал ледяного вина,
Частицы холодного гнева,
Приемыши вечного льда –
Родное начало посева –
Иная спустилась среда,
И не закрываются хляби,
Вершины деревьев в тени,
Река захлебнулась от ряби… –
Счастливые летние дни.

Одна тишина окружила,
Березы под ветром шумят,
Ты тихо о чем-то спросила,
И я отвечал невпопад.

*   *   *

Бьется между пальцев камертон,
Звуки затихают, затихают…
У холмов зеленых Оберон
С Дикою Охотой отдыхает.
Что ему вращение небес,
Кровь травы, безумие оленя!
На костях возрос волшебный лес.
Брагу проливая на колени,
Сядь к нему, красавица, прильни.
Мне нужна для отдыха минута,
Чтоб исчезнуть в сумрачной тени,
Или холм раскроется наутро –
А поляна в древних деревах,
Земляника та же и не та же,
Камертон запутался в словах,
Глуше, неразборчивее, глаже
Льет свою печальную печать,
Далеки прекрасные уроки.
Стоило ли музыке смолчать
И возникнуть алым на востоке?

*   *   *

Котеночком станешь, мотая клубок,
Гоняясь за нитью до остервененья,
Иголка с наперстком закрыты в грибок –
Почти что ларец, да не вспыхнут от тренья,

От тряски, от ряски, от взгляда сквозь шерсть
Предгорий, от дыбом восставших развалин,
То выпавших в небо, то как двоеперсть,
Сбирающих черную дань на Урале,

Кричащих разрывами в нищем клубке,
А ты – коготочком… – не хочешь? – то мявом,
То бедным узлом на последнем витке,
То римским, гусиным, запальчивым правом –

Проснуться не вовремя, жить невпопад,
Под осень, под пьющий клубок снегопад…

*   *   *

Земля пестрит, как будто сквозь рядно
Просеялись и перышки и прутья,
И осень выпадает на безлюдье,
Картина затемняется давно.

Когда мы изменились без причин,
Освободясь от мнимых величин,
Придумывая новую причуду –
Природа не осталась в стороне,
И выцвела соломинкой в огне,
И музыка исчезла отовсюду… –

Неслышима? – о нет – повреждена,
Что гренадер из строк «Бородина» –
Бодра, но – покалечена, побита,
Фаготом низко заскрипит протез,
И осень переходит на диез,
Лесоповал стреноженного быта. –

Курятника с запасом индюшат,
Которые плодиться не спешат,
Бараньего распущенного стада,
Опушенного промелька совы,
Скольжения по наледи травы,
Поспешного и щедрого распада…

Мерещится брусчатка площадей,
Покажется – останься и владей –
Ни гул толпы, ни свет – неразличимы,
Так сумеречно, что в глазах – рябит,
И облачно – от крон и до орбит,
До восковой, застывшей пантомимы.

То лес шумит, а кажется – толпа,
Должно – моя фантазия скупа –
Всё городские скученные виды,
Над овном собирается гроза.
На камень натыкается коса –
Пестрят моей судьбы эфемериды –

То кромлехи рисуют, то – круги,
Как от предназначенья ни беги –
Окажешься внутри – где глаз циклона,
Смотри теперь на листья и стволы,
Не требуя хулы и похвалы,
И ночь в ответ посмотрит благосклонно…

*   *   *

Осень вывернет запястья тополям,
Разгуляется ненастье по полям –
Просквозит по перелескам,
Озарит холодным блеском,
Сколько зим нас ожидает, сколько ям…

Хорошо ли на безлиственном пиру? –
Ничего не удержу, не соберу –
Слишком голо для забвенья,
Как в последний день творенья,
И руке – что в полынье, что на ветру…

Что за выбор? – потерять иль не иметь,
Серебро любви меняется на медь,
Звуки музыки печальны,
Точно свет исповедальни,
Сумрак в роще, продолжающей шуметь…

*   *   *

В доме плесень появилась по углам,
В бане балка разошлась напополам,
Разливая свет вечерний,
Фиолет горит на черни,
Словно время источившая калам.

Древесина сердцевиной то красна,
То бела, как обнаженная сосна,
Только трещины всё шире,
Кроме них остались в мире
Темнота и бесконечный путь зерна.

Если остров – то Елены и Лилит –
В межреберии на выдохе болит,
Светит месяц, в доме тихо,
Дремлет, затаившись, лихо,
Угасает пролетающий болид…

Калам – речь.

*   *   *

И я хочу гусиное перо,
Сухую кисть по рисовой бумаге,
Смотреть, как угасает серебро,
Разлитое на сумеречной влаге,

И наблюдать падение листа
И восхожденье из ложбин тумана,
Снимать соринкой с чистого холста
Картину, что всплывает постоянно –

Столкнуться с влажной осенью в сенях
На волосах у встреченной дурнушки –
Всё это было, кажется, на днях…
И, как похмелье – следствие пирушки –

Так пониманье прелести твоей –
Последний дар от уходящих дней…

*   *   *

А все-таки – волшебные слова –
Медвежья полсть и волчья душегрейка –
Из детства приплывают острова,
Мерцает малахитовая змейка,

За Огневушкой расцветает луг,
И с радуги спадают самоцветы
Бубенчиками с бесконечных дуг,
Как будто вырастающих из Леты…

Ничто не исчезает без следа,
Пока в душе волненье остается,
Так в ясный день горит звездой вода,
На самом дне глубокого колодца.

*   *   *

Сегодня выпали осадки – их белизна
Скрывает то, что жизнь в остатке – долина сна,
Земле довольно роз и лилий, и темный бор,
Устав от сказочных идиллий, глядит в упор
На снег, на поиски ночлега, на мышь, сову,
На место, где брела телега, где не живу,
Где не хожу, не посещаю сей уголок,
Где сникли стебли молочая, где как предлог

Конец мышиного маршрута, метет, метет,
Не лед из саги Воннегута, пера пейот,
Но мах крыла – и стерты грани, и нет следа,
Снег прячет бубенцы и сани, летит сюда…

*   *   *

Рифейских гор раскольничья повадка –
То Чертов Палец, то – Семь Братанов,
Синюшкина колодца плащ-палатка,
Отсутствие с ахейщины даров –

К змеевику то ящерка прильнула,
То бабочка, то мелкий малахит,
И никакого рокота и гула –
Здесь, посреди болотистых Колхид,

От зарева укрыться невозможно –
Край залило и гаснет высоко,
Бессмертие почувствовать легко,
И оттого мятежно и тревожно.

И чаша гор испита до корней,
И небо опрокинуто над ней.

*   *   *

Как быстро скрывает тина речной песок,
В начале она невинна – настой осок,
С оттенками голубого, иззелена,
До снежного в лед покрова ждет глубина.

Спокойнее за изгибом, тяни, кружи,
Есть где затаиться рыбам, чрез рубежи
Проникшее остается, идет ко дну
И с мертвой водой колодца живет в ладу.

От берега непрозрачна, черна постель,
Пирушка не фрачна, брачна, пьет коростель,
Чудно подымая спинку, исчерпав ил,
Лягушки сплелись в обнимку, пейзаж застыл.

От озера до болота один шажок,
Одна золотая нота, смешной прыжок
Сороки за лягушонком, полно листвы –
И здесь оказалось тонко, края мертвы.

*   *   *

Гогот гусей, щебетанье зарянки,
Нервные трели дрозда,
Сколы гранита, узоры обманки,
Вспыхнувшая береста.

Так, не дождит, но прохладно и сыро,
Вот уже сучья трещат.
Не сотвори из любови кумира,
Вспомни судьбу паучат:

Вместе растут, а потом половина
Гибнет, вторая живет.
Давится, плавится, пачкает глина
Руку, и вымазан рот.

Ешь эту землю, ну, камень потрогай,
Песню хотя бы услышь
Перед короткой ли, дальней дорогой,
Где обязательно тишь.

*   *   *

Закружило вкруг кедра за шишками,
Выпрямляюсь, все стороны длят –
Это волки шуршат за зайчишками,
Не найти им в урмане козлят,
Это лоси встают великанами,
Это мишка в малиннике спит,
И черника чернеет полянами,
И под ветром осина скрипит.
До избушки считаемо взглядами,
Натыкаюсь на кроны, стволы,
Вот и думаю – шишки мне надо ли? –
Ни лягушки у ног, ни стрелы. –
Поманили рябина с шиповником,
И рассыпались на бесенят,
Подосиновик смотрит полковником
Да кедровки, что полк воронят,
Проворонят меня, в междуцарствие
Меж стволов доберусь до огня.
Как широк твой размах, благодарствие,
Как ты, кедр, непохож на меня…

*   *   *

Покуда молния ветвится и местожительство громов
Порхает птичьей колесницей в свинцовой коннице холмов –
Всё непорочное – непрочно, и ослепительная мгла –
Что разорвавшаяся почта и раскаленная игла,
Под влагой блещут перелески, летит по ветру сухостой,
И молний ломаных отрезки на амальгаме с чернотой
Рисуют знаки перехода, и шаровая ипостась
Кружится ближе год от года – кровосмесительная связь
Огня в крови, огня пространства, огня меж каменных боков, –
Чти громовое постоянство сквозь сонмы звезд и тьму веков.

*   *   *

Настилом свежего опила перекрываем потолок,
Замаскированы стропила, работа – маленький предлог
Двоим при всех уединиться, недалеко, невысоко,
Кистей порхающие птицы – как вспененное молоко,
Горстями стружки отпускают, не иссякает водопад,
Аналог маленького рая, где нет условностей, преград
И возраста. – Какое дело, что всё сошлось не в …надцать лет…
Давно омела поседела, протерлась жизнь, как старый плед,
До жесткой сетки перекрестий, до встречи здесь, на чердаке,
Небесных сумраке предместий, уже совсем невдалеке…

*   *   *

Заверну в плащаницу луну, точно там ей и место,
Пергамин перепонок верну, затянулась сиеста –
Караси, торфяные цари, обживают карьеры,
Плещет щука, растут упыри, память запахом серы
За дрезиной по узкоколе… Слезы узкоколейки,
Точно мостик летел по стреле, да полили из лейки,
То ли воздуха, то ли пыльцы набираю в ладони,
Первоцветы кругом, сорванцы, непременно утонем,
Оторвется какой-нибудь край, завернется горушкой,
На изнанке узлами играй, селенитово ушко,
Потяни пересохшую ткань, увлажни карасями,
Переливчата бедная дань, точно лыко лосями…
Да запрудами, хатками брод, человечество выдры,
Потяну плащаницу вперед, за созвездие Рыбы.

*   *   *

Вот сабельник, вот дудник, стрелолист,
Икотник, мать-и-мачеха, лапчатка. –
Влюбленный в бег растений архивист,
Не разбирая, горько или сладко,
Их пробует на взгляд, на вес, на вкус,
На разговор, на сходство и несходство,
На сполохи рябиновые бус,
Преображенье или первородство.
Мы далеки. Всё можно изменить
Без революций, длинных эволюций. –
Вот паутинки радужная нить,
Вот – бабочек не описал Конфуций.

Вот корень кедра, ягода во мху,
И что внизу, то будет наверху.

*   *   *

Промолчу, проходя между сосен,
Гул негромок и наст невелик,
Зимовала в осиннике осень,
На морозе истаивал лик.
Распахни на меня поднебесье,
Рыжеватой хвои легион,
Гон лисицы, то песье, то бесье,
Очарованный Пигмалион.

КАРТИНА

На гиацинтовой траве разводы пятен орхидеи,
Так мышь рисуется сове почти абстрактною идеей
В голодный год у поля ржи среди осок, гнилых проплешин,
Пересечением межи с болотным водянистым лешим.
Не чти медлительных секвой, ольха и лиственница ближе,
Не пасынок и не привой, я тягу лиственную вижу,
Пульсирует зеленый сок, сквозь крону луч зеленоватый
Пронизывает мой висок, в траве рассыпаны агаты –
Руинный, черный, моховой, узлы корней, жуки, стрекозы,
Полярной белою совой укроет снег шипы и розы,
Под перепад температур мир засыпает невозбранно,
Полетом птиц смущен авгур, но мышь для хищника желанна…

ВАРИАЦИЯ

Доски гниют в тепле, выбор не так велик –
Пепел, рука в смоле, сник византийский лик,
Логос несокрушим, эйдос овеществлен,
Баню ли скорешим, выпарим ли кулем,
Выберем перегрев, падает потолок,
Дамою тощих треф, что незнакомкой Блок,
Ходишь по фонарям, снежное колесо,
Папоротник упрям, диким рассветным псом
Треплет по ветру огнь, сбудется ли роса,
Тлением ветку тронь, слышатся голоса,
Ящик скрипит, скрипит, стружка бела, мягка,
Недалеко Коцит, близкие облака.

*   *   *

Сорви печать молчания с дождя,
Пусть признается шелест монотонный,
Хрустальный мост над бездной возводя,
Где в нем живут волынки и валторны,

Где спрятан шум, откуда мутный вал,
Кто выключил в туманности софиты,
Зачем сминает лес внезапный шквал
И каменные выползают плиты.

Под мерный звук всё так обнажено –
Молчание, иззябнувшие ивы,
И лишь канавы илистое дно
Скрывает все свои ретроспективы.

Никто не ищет там, где потерял.
То снег, то дождь, классический Урал…

*   *   *

Облетающие соцветий перекрестья ли, журавли,
Пропадая на этом свете, проявляясь во тьме вдали,
Раздвигая собой пределы, позволяя не уходить,
Между алым и черно-белым штрих-пунктиром уводят нить.
На качающемся привое от колец сголуба кора,
Исчезающих чаще двое, чернь на пламени серебра.
Дым бесцветный, огонь бездымный, жар невидимый сохрани –
Хоровод опадает дивный, лепестками сгорают дни…

*   *   *

Торопливо листая январи, словари,
Что осенняя стая, улетая, замри
На багровом закате, на фамильном гербе
Махаоном – и хватит, и ни дымом в трубе,
Ни в траву перелетным, ни по глади двойным,
Ни канвою полотнам, почтовым – коренным,
Перепончатокрылым, заостренным листом
Ни приблизиться к ивам, ни вернуться потом…
Там раскроются дали, ранний крик петуха,
Госпожа моя, Кали, чем картина плоха? –

Для чего перемена словаря, букваря,
Что набухшая вена, на закате заря…

СНЕГ

То жесткий, резкий до ожога, до онемения щеки,
Неопалимый недотрога, сухое прошлое реки,
То липкий, влажный, бесконечный, неиссякаемый покров,
Почти земной, уже не млечный, уже последний из даров. –
Прими любую половину, вернее избранную треть,
Покуда ветер дует в спину, не позволяя замереть,
Пока по горло полон влаги, пока звезда над головой,
А снег валит, как будто тяги добавил к ночи рулевой.

*   *   *

Пелена спадает с глаз – всё равно темно.
Дождь прошел, да свет погас, сумерки давно.
Хмур репейник, темен кедр, холоден пырей,
Темнота встает из недр, лучше бы скорей.
Остается шорох, шум, пятна черноты,
Злых зверей рисует ум, среди них и ты.
Хорошо, что сумрак нем, хорошо, что пуст,
Я смотрю, как некий Брем, в тьму и вижу куст –
Он трепещет от воды, светится корой,
Упираются следы в холмик над норой.
Кто там? – Бурундук, енот, ящерица, еж? –
Вечер соткан из длиннот, горечью хорош.
Вкус калины, черемши, и на всем – полынь,
Вязкость встреченной души, звезд ее цилинь.
Приближающийся дом, пусто во дворе,
Как на этом и на том свете в сентябре.

*   *   *

1

Яблоки всё червивые – падалица, дичок,
Зимние – терпеливые, крепкие на бочок.
Снежные, словом, яблоки, сахарные шары –
Катится осень с ярмарки, скатывает миры.

Жжет покрывало, тряпочка, иглы, кристаллы, лед –
Катится в поле яблочко, кто его разберет…
Падают листья с веточек, трескается кора,
Так отпускают деточек, и самому пора.

Струп лубяной сворачивай луковой шелухой,
Не кожурою вкрадчивой, не тишиной глухой –
Шелестом отлетающим, бабою в соболях,
Яблочным соком тающим в будущих февралях.

Смейся, мое закатное, падай, катись ко рву.
Не лубяное – мятное, холод переживу.

2

Вот и на речке лед – наледь, наплыв, слюда,
Вновь завершился год возникновеньем льда.
Я говорю: храни веточку мха, жука,
В озеро заверни сеточку паука.
Линии на воде – можно идти по ним,
Будущее – нигде, летом не сохраним,
Вечером не спасем, ночью не промолчим,
Изморози на всем, путник неизлечим.
Мутит круговорот, пачкает белизну,
Камешком в огород на глубину скользну –
Там на придонный лед падает лунный блик,
Кто его разберет – холоден, мал, велик…

*   *   *

Свет… падает кое-как, слишком много преград –
Лестница, буерак, лиственный нон-парад.
Траурница махнет крылышком по лицу,
Перебежит енот через поленницу,
Жужелица в траве, скомкать паучью сеть,
Тронутой тетиве плесенью зря висеть,
Холодно на краю, медленная спираль,
Бабочку – узнаю, жужелицу – не жаль.
Плыл паутинный лёт в синее далеко,
Не исчезает лед, в ямке, неглубоко.

*   *   *

Луч убегает следом за стрекозой,
День переходит в ночь, переходит в снег,
Был же – кому-то помнится? – мезозой –
Душный и влажный полдень, парной ночлег…

Грустно в лесу, листва облетает мох,
Кружится ветер, репейник совсем созрел.
Шаг по дороге, словно короткий вздох, –
Шорох и шелест, свист пролетевших стрел.

Камень почти не видно – шатер слетел,
Смялся и распростерся углом на луг,
Вот и цветок не выбелен – поседел,
Я разделяю зиму, мой милый друг…

Сон – это поле, он так широко растет,
Словно к нему стремился любой поток. –
Что там, за снегом? – Упрямо стоит осот,
Ветер вернулся с юга – еще виток…

*   *   *

Когда рисуешь тишину, она достойна эпилога,
Стрела у времени в плену – полузаросшая дорога,
Уже двурогая луна, заиндивелая морошка,
Чертополоха семена, к забору шмыгнувшая кошка,
Упавший почерневший ствол древесной лиственной породы,
Куриной азбуки футбол, изжога и немного соды.

Еще немного тишины – она в лесу стоит державой,
Под ветром кроны сплетены, чуть шелестят по кромке травы,
Лишь изредка – полет пера промеж стволов невесть откуда,
Как было шумно здесь вчера! – Какие звуки были всюду –
Шипенье, пенье, цокоток, жуков и мух речитативы,
Стрекозий слюдяной свисток, вороний лёт неторопливый…

Полуночный волшебный бор перебирается к рассвету,
Светлеет хвойный водосбор, и я за чистую монету
Приму молчание земли и небо в голуби и сини,
Как будто к этому и шли – стать человеком на картине.

*   *   *

Cкользить душой по стеночке,
Не каждого заметить,
Украсть у кошки пеночки
Еще на этом свете,
Лелеять хвощ и дудочник
С куриной слепотою,
Пока великий булочник
Не выпечет покоя.

А венчики качаются,
И пахнет дикой мятой,
И впору бы отчаяться
И побрести куда-то…
Но стеночка надежная,
Диванчик-раскладушка…
И снова невозможное
Не стоит и полушки.
Тяни, веди оседлую,
Последнюю беседу,
Покуда в почву бедную
Не лег под стенку эту…

*   *   *

Завалишься ли спать, пойдешь ли на веранду –
Поскрипывают дверь, продавленный диван… –
Всё кружится в ночи фокстрот ли, сарабанда,
И музыкой звучит неначатый роман… –
Всё было, может быть? – давным-давно, не с нами –
Прихлынула тоска по юности чужой –
Классический мотив: «Вы разрешите ль даме
Вас пригласить на вальс?..» – и кружишься с душой,
Слетающей с небес под музыку фокстрота,
Под бабушкин рассказ, плывущий ввечеру… –
По-прежнему слышна – но всё пиано – нота,
Единая со мной, покуда не умру…
Мы жили так давно, что нас тогда любили,
Нам пели о любви, о счастье, о судьбе. –
Мой старенький диван, в тебе всё больше пыли,
Тебе всё больше лет – и только ли тебе?..

*   *   *

Вот говорят – буря в стакане,
Точка росы, капля дождя,
Листья травы, жук на поляне,
Пал первоцвет, чуть шелестя.

Спит иван-чай, чашечки прячет,
Пой, зверобой, здесь, у холма. –
Кедры шумят, шишками плачут,
Воздух гудит, сходит с ума,
Марево вьет, бабочкой пляшет,
Дымом ползет, птицей скользит
Или платком-облаком машет –
Ветхозаветный всё реквизит.

Реки полны – долго ли схлынуть? –
Камень-голыш, кварц и песок,
Чаще всего ветер бьет в спину,
Северный мне – больше в висок.
Есть еще лес за перевалом,
Мало дорог – много путей.
Вот и звезда молча упала.
Буря прошла. Пепел страстей.

*   *   *

Пахнет прелыми листьями и стоячей водой,
Ах, казались мы быстрыми с путеводной звездой,
Дни натянуты струнами – изумруд с бирюзой,
Каменистыми рунами мы идем за грозой.

Догоняя и мешкая, поджидая, спеша,
Золотыми орешками пробавлялась душа –
Бархатистыми пчелами, шелковистым грибом
Да полынными спорами в разнотравье рябом.

Впереди, за репейником, бузина да ольха,
Плавунцам и ручейникам слишком заводь тиха,
Вся в разводах, подпалинах – зачерпнул и увяз,
Крепь дороги в развалинах, только глина да грязь.

Справа – кедры-изгнанники да рябинный увал.
Мы не путники – странники, за грозой – перевал.

*   *   *

Ручьи не убегают по весне,
Но призрачность становится прозрачной,
Лесная чаща – сумрачной и мрачной,
А кроны тонут в солнечном огне.
Когда вода проходит по хвое
И подле леса искрится и пьется,
То вкус ее божественен вдвойне,
В ней сердце леса вместе с солнцем бьется.
Не каждый миг хранит такой улов,
Цветет сирень, и запахи повсюду,
И лес бормочет мириады слов,
Как воду накопившая запруда.

*   *   *

Как скрипят половицы, должно быть, от ветра – ну что ты! –
Ветер крышу трясет и стучится в оконный проем. –
Рассыхается время, и трещин протяжные ноты
Мне мешают уснуть, мне мешают забыть, что живем… –

Не принять за фантом неподъемную тень Школьной горки,
Открываю глаза – рассветает, и тает портал.
Я не верю в судьбу… Или верю… – да всё отговорки! –
Ты летаешь во сне? – Ну а я как-то вдруг перестал…
Временами хожу, и трава под ногами – как ветер,
И встречаются люди, и мы совершаем дела,
Точно жизнь в сотый раз понаделала заячьих петель
И, пока просыпался, погоню во тьму увела…

…Как скрипят половицы, должно быть, вернулась погоня.
И откроется ночью вконец почерневший портал.
И неслышимый ветер, что зверя и птицы не тронет,
Пролетев над холмами, вернется, и воздух устал…

*   *   *

Падает небо в который раз на потемневший мох,
Это обычная смена фаз – солнечный выдох-вдох…
Каменный мост, а под ним – вода, а под водой – огонь,
А на дорогах – Тавда, Салда, Лабазки посолонь.
Горная речка неглубока, но и сладима в горсть,
Быстро проносятся облака, солнце – желанный гость.
Я здесь случайно, но не уйду – для чужака легка
Жизнь, воплощенная на виду в глину и горсть песка.
Лес, вырастающий на камнях, ложа и луж хвоя,
Горечь коры и размах в корнях – всё это жизнь моя…

*   *   *

Тропинка зарастает с каждым днем
И с каждым годом сумрачней под сенью,
И лес не пробивается дождем,
Войдя в круговорот перерожденья.
А здесь была поляна и цветы,
И солнечно, повсюду разнотравье,
Да алые шиповника кусты –
Единственный венец самодержавья.
Чем хороши растенья у воды –
Они не жаждут, им всегда вальяжно,
Чем меньше эти чистые пруды,
Тем глуше там, где сумрачно и влажно.
Так спрятаны, что шишка упадет –
И ты услышишь, не увидев края.
И это место скоро зарастет,
Но только я об этом не узнаю.
Тропа видна, чуть выше – перевал,
Оттуда чаша кажется зеленой.
Пока мы шли – и полдень миновал,
И тени разбегаются по склонам.