Молитва старому кляссеру

Коллекция марок – какой-то калека,
копил их, как скряга, наверно, полвека,
отпаривал их от конвертов, менял,
и вот эти марки дошли до меня.

О, филотелии –премудрая каббала!
О, мелких подробностей кабала.
И даже не мелких, а  микроскопических,
о, яркие перышки птичек тропических!

О, бабочек крылышки! Лапки жуков!
Таким этот мир был во веки веков!
Гашеного Гитлера  ручка когтистая
срослась с  многоперой крылатою  птицею.

Поставлю - ка я его рядом с рептилиями,
чтоб вместе – клевали, летали, когтили.
Туда ж –Джугашвили. Пускай постоит.
Хотя бы и так вот –“поставить на вид”.

Куда же приткнуть мне вот эти цветочки?
Тычиночки, пестики  и лепесточки?
Поближе к шмелям, паучкам, мотылькам?
О, сколько же я их сюда натолкал!

Блестят, копошаться – такие гвинейские,
энтомологические, компанейские!
Граждан бы делать из этих козявок,
сколько б на выборы было заявок!

Из серии “псы” смотрит добрый ньюфаундленд.
Куда мне его – неужели же к фауне?
А может быть, к флоре? Он шерстью оброс
и просится в рубрику “Хвойный барбос”.

Египетских мумий  я все–таки - к бабочкам,
к личинкам, задумчивым древним коробочкам,
хитиновым, платиновым, золотым,
эмалью цветною внакрап залитым.

Туда же поставлю моих астронавтов -
личинок прогресса. Пускай! А страна –то
Луна  - не такая уж нынче желанная!
Пускай копошатся – опарыши лунные.

Комету Галлея—куда ее деть?
Ведь если сквозь лупу на это глядеть,
то может комета накрыть Гваделупу.
Нет, лучше - ка спрячу я глупую лупу.

А это вот что на жучке за кудель?
Ба! Это же он – бородатый Фидель.
Монгол Шууддан. Пояс черного дана.
Как это давно все! И, вроде, - недавно...

Я в серии “живопись”, как в вернисаже.
Здесь Шишкин, как в книжке, Куинджи, и даже
есть  Маха, которую Гойя любил.
И вот я смотрю на нее, как дебил.

Пожалуй уж лучше на Репина гляну!
Иль на Левитана какую поляну!
Травинки, тропинки, дубы, колоски –
они не дадут удавиться с тоски.

Мне Лениниану бы не проморгать,
мне б за бронтозавра с слепа  не принять,
фигурку с кепчонкой в ручонке на бро—
невике…А ведь это добро…
 
И иностранец отвалит  сполна,
чтоб лысина эта светила со дна
альбомчика меж  экзотических тварей,
и будет сквозь лупу довольною харей,

как через иллюминатор глядеть на,
то, как  Россия была многодетна
безумствами красных полотнищ, серпов,
сатрапов, арапов, тяжелых снопов.

Бурлачила как, на Голгофу всходила
с лицом ли блаженного, или дебила.
Как суриком крови-по Сурикову…
А если уж в Жанны, то-Чурикорву!
   
По брюлловким антикам—черной падучей,
звездою кровавой—страшнее, чем дуче,
на спинах, и с пеной шахида – у рта,
и рот - как Везувий. “Оно не спроста!”

Глядите же, Федор Михалыч! Зубцы
почтовые нам  напророчат концы
такие, что где там – железной звезде
прогресса …О, зубчики! Всюду! Везде!

Кузнечиков пилки  ли,  пылких  политиков,
зубастые речи апокалиптиков...
К печати - печать. Шестерня - к шестерне…
Скрежещет. Грохочет. Ползет по стерне.      
   
И только Толстой… Как слепой, как Гомер
у брега. По пояс – уже Холстомер.
Все видит. Все чует ноздрей лошадиной…
И то, как лещина дрожит над лощиной

иудиным деревом. Черной осиной.
И как обтянули до крупа лосины
на этой вот марке гашеной француза,
который наелся России от пуза...

Как мир измельчал! Словно надпись на марке…
И не разобрать, если ты близорук…
Коллекции копят  всю жизнь… Но  в запарке—
кому ни попало сбывают их с рук.

Какого ж рожна—миновало полвека!
Жена и семья. Собиратель—калека—
ощерясь зубцами,  на дно завалясь…
Я сам себе продал на днях этот кляссер.