Из цикла Петербург

СЕВЕРНОЙ СТОЛИЦЕ

Сторонник северной столицы,
При всех купеческих корнях –
Двоится бредом твой размах –
Холодным мрамором больницы,
Курлыкающей вереницы,
Веретена, иголки, спицы –
И путаницы в именах.

Одна подкова на востоке,
Другая Северной Двиной,
И ни к чему судить о роке,
О десятине и оброке,
О наводнениях, истоке –
О Черной речке за Невой.

На смертном камне – панариций,
Испарина и черный мох. –
Тем чаще гений места плох,
Чем больше колет сердце спицей,
Не чтит проверенных традиций… –
Всё заливается водицей,
И лихорадка – местный бог.

Рисует царская чахотка –
Блеск глаз, румянец и азарт. –
Так вот когда рожден поп-арт,
Приобрела масштабы водка,
На герб попала – сбоку – лодка,
Слились квадраты околотка –
И ты возникла в центре карт!

*   *   *

На берегах Невы роскошные граниты,
И мрамора мостов не превзойти зиме,
Меняющей на дню все виды аква виты –
Но более на дождь и ряби макрамэ.

Не хочешь опоздать – не торопи погоню,
Каких-то триста лет – и город обречен,
Окованы мосты, забронзовели кони,
И всадник – посмотри – со смертью за плечом.

Летейская вода недалека от Невской,
И кованый ажур прочнее, чем гранит,
Посмевшее сгореть увидел Достоевский,
Вращается Нева – невидимый магнит. –

Встречай своих гостей, чухонская столица, –
Как далеки огни тропических морей! –
Как дети хороши, как светятся их лица –
Им разрешают лезть на каменных зверей!..
 
Холодное «прощай» почудится при встрече,
Что чопорный чепец – Исакия овал… –
Где сено на Сенной, где на Сенатской речи? –
Твой воздух разрешен и возраст миновал…

*   *   *

Люби холодную погоду, по переулкам обессудь. –
Дождю и от роду нет году, развел сиреневую муть,
Поправил вывески размыто, оставил дамам полусвет, –
Иди, процеженный сквозь сито, искать ковчег, читать Завет…-

Приступим к вечности! – Поправим на ней нелепый бой часов.-
Неблагодарный нрав Вараввин играет чашами весов. –

Мы все потомки прозелитов, ведомы волею судеб
И от ифрита до иприта мололи мельницами хлеб… –
Но, говорят, размокли ядра и не стирается зерно,
Скудеет цедра авангарда, играет уксусом вино,
И повторяются недели, на каждой вывеска и дверь,
Окаменели параллели – им неизменное доверь!.. –

Великолепная семерка играет всеми десятью,
А я в судьбе ищу отнорка и больше уксуса не пью, –
Но прислониться, раствориться и обнаружить дверь в стене
Куда верней, чем ждать синицу, искать в бесчисленной родне!

*   *   *

Сияет выставка-продажа,
Перемежается толпа,
Свалялась шерсть, скаталась пряжа,
Герои «Бани» и «Клопа»
Танцуют всякие мазурки,
А сам мазурик – чуть спьяна,
Что оказался в Петербурге,
Что жизнь по-своему длинна,
Адмиралтейство на свободе,
Литейный переходит в Сад,
И о любви поют в народе,
Да и с трибуны говорят!.. –

Так, значит, дело не забыто,
Бедняк на выдумки богат,
И нищета божбой прикрыта,
И полон ярмаркою взгляд… –

И вывод прост, как в марте крыши, –
Всё изменяется назад,
Вопросов нет, и я не слышу:
«Что делать?», «Кто не виноват?» –

Покой среди большого шума,
Где счастлив каждый продавец,
Но Летний сад шумит угрюмо,
И Медный всадник – не жилец.

Кати, Нева, свои подковы
Под ледоход, кали гранит, –
Иглу врачует свет лиловый,
А кто же нас с тобой хранит?..

*   *   *

В банановом кафешантане лови подвязки на пару,
Не приставай с духами к даме – она свою ведет игру –
Глаза сверкают, кольца бьются, летает юбочка-ламэ,
И наливной раздор на блюдце напоминает макрамэ…

Здесь тихо днем и утром чинно, здесь вечер после десяти,
И вдохновенно и невинно нам по канкану не пройти –
Сюда влечет мораль иная, последней юности костер… –
Ты пьешь здесь воздух, забывая и Летний Сад, и Трех Сестер…

Здесь нет ни прошлого, ни встречи, – остановись, пойдем, пойдем… –
А если рассчитаться нечем – очнешься в луже под дождем.

АНТИТЕЗА
Пастернаковскому «Как в пулю сажают вторую пулю…»

Когда тебя не то чтобы не взять,
Но локоть, локоток – отставлен, вытерт,
Отправлен в зазеркалие зиять,
В Андреевский уицраорский Питер –
Там медной глади кланялся свинец,
Порочные звучали барабаны
И гнил двоякодышащий отец –
Владетель допетровского кафтана;
Когда простор откроет рубежи –
Тебя не станет – город остается,
А ты, Гагтунгр, иди и не греши –
В любом энрофе то же сердце бьется.
И смерти нет не потому, что нет –
Я знаю, что я знаю, что я знаю, –
А просто удаляется предмет
И следом удлиняется прямая.

*

Гранит и дождь, вода – и вновь гранит.
Здесь – мрамор, здесь – колонны; –  как в Милане. –
Ну что еще сей город сотворит,
Не занятый обычными делами? –

Тки волшебство, бессолнечная ночь,
Прозрачная, белесая, сквозная! –
Не только Петр до севера охоч –
И я другого города не знаю,
Где улицы раскрыты на мостах,
Где падают столетия чеканно,
И мне в таких мерещатся местах
Суровый Командор и Донна Анна,

Да многое – мир призрачных теней
Здесь ближе и мучительно плотней.

*   *   *

Фонтанка в зарослях актиний, струит полет Курвуазье. –
Спасал недальновидный Минин единовластие Москве,
Коровы ящериц лечили, конторы портили паркет,
И медный выкормыш идиллий, имперских снов апологет,
Гусар по насморку и славе, любитель шомпола, штыка,
Всё толковал о римском праве, но кто бы понял старика… –
Он полон поздних сожалений, его не трогает гранит,
Спускаясь по Неве, как вене, его сознание парит
И длань по Ладоге простерта, по средоточию болот… –
Болезнетворная реторта? – Царь Ирод? – просто эхолот.

На високосные курганы пересыпая перегной,
Герой Людмилы и Татьяны обходит полдень стороной,
Ему больны лучи светила и карамболь не по плечу. –
Что наводнение не смыло, то достается палачу,
Мистерии исчезновенья, глаголу мертвенных словес… –
Благословляемы селенья, которые покинул бес.

*   *   *

На лаковом поле подноса
Бубенчики тройки звенят,
Как будто рассыпано просо
Под арки подков бесенят. –
Ах, кони – глаза ледяные,
Несется малиновый звон,
Умчатся заботы земные,
Как тройкой навеянный сон. –
Все наши пути триедины –
Уводят, приводят, ведут,
Но красного лака куртины
На Марсовом поле цветут. –
Чернеет протравленный глянец,
И тройку несет по Руси. –
Утихнет ли проклятый танец? –
Другое у поля проси.

*   *   *

А. Блоку

Сиюминутны наши тени,
А вот и облако вдали –
Спасая камни от мигрени,
Оно касается земли.
Ах, всё бы так смиренно пало! –
Неразличимы свет и тьма,
Вода Обводного канала,
И в ней гранитные дома,
Как отраженье отражений,
Как серый цвет на голубом,
Как лодка, соткана из тени,
Истает соляным столбом. –
А всё круги и чьи-то волны,
Теснины каменных палат. –
Одно желание исполни,
Когда вернешься в Петроград:
Прими чухонские болота,
Гнилую северную хмарь. –
Жить на чужбине неохота,
И днем не теплится фонарь.

*   *   *

Торопишь, брат, любой исход, побереги клубок! –
Пересекая реку вброд, учти, что поперек
Разведены твои мосты и вспенены быки –
Белы сияния, пусты и очень далеки. –
У всхолмий встретятся дракон и всадник на коне,
В Вероне рушится балкон, кентавры не в цене,
На холмах Грузии зима, на Севере жара –
Но нет для лилии клейма, Булгарину – пера!

На парапете сзелена разводов малахит,
Прелюбодейства пелена Евгению грозит –
Не можешь пить – иди, играй, считая бой часов,
У клавесина узок край, зато широк засов! –

Люби то навзничь, то навзрыд, то истово, то всласть,
На Черной речке ты убит, державинская власть.
Собака растерзала кость, встал каменный жилец,
На всякий плот положен гвоздь, на Ледяной Дворец
Хватило мутных волчьих слез, неравенства полов,
Был архитектор нетверез и пил болиголов.

Порядок дважды сотворен и будет умирать, –
Тяни клубочек – чай, не лен, на крылышки не трать.

*   *   *

Я не о том пишу и говорю. – Неоновы подшерсток и подпасок,
Озоновы подходы к фонарю акриловых и лакмусовых красок. –
Дисфункция, дисперсия теней, тонка пенька, и бочка Диогена
Кичует дрейфом Клодтовых коней, как мрамором гниющая сирена.

Где новый Ной творит водоворот, покачивая перьями в тумане –
Из преисподней существует брод, но не поет поэт прекрасной даме
Веревочку, цепочку, волосок, шагреневую немочь Минотавра,
Тяжелого безвременья песок – гудит опустошенная литавра,
Латунный голос любит старину, и патиной покрытая мембрана,
Что прана, остается на кону – не шерсти клок, но ножевая рана,
Заблудшая на пажити свирель, дуда из конопляного корсета,
Смывающая краски акварель, морковная по старости диета.

Скоромное – глазами, например, – курительница, чашечка кальяна,
Ионное соприкасанье сфер, порочное отсутствие изъяна.

*   *   *

У оленя соленые уши,
А в лесу одичавшие груши
Да кизил,
Да лишь часть из шести – это суша,
Подгнивает Маркизова Лужа,
Грязен ил.

На виду мураши и морошка,
Не Европа, но мелкая сошка,
Дикий финн, –
Нелюдимы стрелки и минеры,
По характеру гнезда и норы,
Ни Афин,

Ни Венеции строилось ради,
Впереди вся Прибалтика, сзади
Хохлома,
Что ни рай – то раек и раешник,
Через раз – то палач, то потешник,
Сулема.

Там возвышен до белого желтый,
Мостовая чеканит «пошел ты»,
Жжет игла,
Исаакий качает причинно,
Ночь бела и от этого длинно
Льнет смола

К беломраморному окаменью,
Там живое становится тенью,
Царский жест,
На орла ляжет гульден с оленем,
Кислотою неметчину женим,
Кто что съест.

*   *   *

Алексашке Меншикову

Светлейшие мысли в твоей голове,
Блистательный фаворит. –
Под утро льдины пойдут по Неве,
Из продухов в ночь парит. –

На чем заработаешь? – на мостах?
Паромах? – ищи гранит.
Чужие боги живут в местах,
Где царских селить харит.

Тебе ли, безродному, горевать,
Что будет погублен род,
Что чудь не сумеет богов призвать,
Что это не твой народ.

Чего ж ты сидишь? – наважденье прочь! –
Чернеет внизу Нева,
Еще не последняя длится ночь,
И слава еще жива.

И царь царит, и вода бежит,
И деньги, и ты в деньгах,
И только совесть, как вечный жид,
Околицей да в бегах.

А помнишь утро другой весны,
Лихую жизнь на ветру? –
Теперь от нее долетают сны,
Да лед унесет к утру.

*   *   *

Перепутанный, календарный, италийский  летейский год! –
Север лед громоздит амбарный, и коней воздымает Клодт.
Что металлу земная влага? – Недвижимы орел и львы.
Это только в душе Живаго холодеет изгиб Невы.
Власть прекрасного, как ни падай, не дает распадаться в прах, –
Так историк, уйдя из Падуй, превозносит расцвет в мирах.
Где родился, куда вернулся, где прошел, отчего живу –
Это слякоть, биенье пульса, мост из облака на траву.
Что уход? – Небольшая вспышка, и темно привыкать глазам.
Нынче свет на Неве в излишке, размораживая сезам…

*   *   *

Какой с кулебяки Кулибин? – Не порти начинку, дружок –
Ты в лампе натерт и магрибен, размах – на блошиный прыжок.
Зачем ветерану папаха? – споткнется, испачкает мех. –
Искусство не ведает страха, зато отвечает за всех –
Рисующих воздухом газы, плывущих, что в бездну река,
Смешавших фруктозу, проказу, гуашь, ванилин, облака,
Породу, погоду, победу, усладу, досаду, обман,
Прощающих нищим по средам, вмещающих крест и роман,
Придуманных, взятых из сада, бросающих, верных, немых,
Иных повелителей ада, творцов бесконечных прямых… –
Не мастера – пшик, демиурга, набитого светом слепца,
Влюбленного в яд Петербурга, беспамятного гордеца…

На камни, сырые ступени, ложатся косые лучи.
Учись быть торговцем, офеня. Не хочешь? – тогда помолчи.

*   *   *

Однажды не хватит дыханья,
На улице станет темно,
Как будто не Площадь Восстанья –
Барочное Бородино.
Уже забавлялись атланты
Кувшинами кариатид,
В песок проливали таланты –
Вот этот песок и летит
И дышит нездешним покоем,
Пока не окончится вдох
Вечерним сердечным прибоем,
И я досчитаю до трех…

*   *   *

Что поют часы-кузнечик,
Лихорадка шелестит…
О. Мандельштам

Лихорадит, как дождь заладит,
Дашь ладонь – по ладони садит,
По-за шиворот, в сапоги.
Сыро так, точно здесь – болото,
Разбухают столбы, ворота,
Будто с яйцами пироги.
Ветви падают, бьются стекла,
Штукатурка – и та промокла,
Отделяется от стены.
Кирпичи не желают падать,
Пропадать в перегное сада,
Призадумались до весны.
Вот и мне по делам не к спеху,
Дождь прошел и трамвай проехал,
Мостовая блестит, блестит.
Старый город бесследно канет,
Новый глыбой из камня встанет,
Лихорадкой прошелестит.

*   *   *

Как лебедь непригляден, если гусь
Клекочет другу: «уши, хвост и лапы!» –
«Ты приглядись к товарищу, Мисюсь,
Как надругались царские сатрапы
Над шеей и посадкой головы!
Возьми меня – в недвижной водной глади
Блистательны на пажитях Невы
Все отраженья спереди и сзади!»

Быть жителем столицы – тяжело,
Для образца – несметно соответствий,
Поэтому у девушки весло
Приподнято для пламенных приветствий.

И ветер гонит водяную плеть,
Чтоб мраморы Невы преодолеть.

*   *   *

Сергей Петров

ИСААКИЕВСКИЙ СОБОР
Четверть баллады

Бог весть из каких-то далеких и сказочных стран,
презрев и леса, и поля, и неверное море,
летит к Петербургу лихим репортером Руслан,
вися как балласт на запущенном в ход Черноморе.

Опять скоморошничают на ветру острова,
и снова, как будто нечаянно, пролиты реки,
и так же под царственным шлемом стоит голова
и, мнится, вот-вот приподнимет гранитные веки.

2 марта 1976

––––––––––

И, вынув язык, что качался завзятым Фуко,
Простит и торговлю, и запахи будто с Сиваша,
И вечный туман, что Неве заменил молоко,
И колокол речи, что тянется спутанной пряжей.

Заржавлена цепь, и ступени истерты внутри,
И голо простору лететь на подзол парапета.
Простиранной Ладогой на монгольфьер посмотри –
Людмила молчит, и Петрополем песня пропета.

Но жизнь не иссякла. И киномеханик вдали
Откроет жестянку, и в ленте мелькнет Исаакий,
Воздушным путем подплывают к нему корабли,
Как некогда плыли на голос небесной Итаки.

Наина притихла. – Красавице лень не к лицу,
И зеркальце скажет лишь то, что его оживило,
И тени в Неве – что слова золотому крыльцу,
И лошади мчат, только бронза навеки застыла.

Не всё тебе спать над рекой, голова головы,
За выкупом скальды придут и тебя опояшут,
И плечи Петрополь подымет из вязкой травы,
И свадьбу морскую гранитные яблоки спляшут.

А ты оставайся над шумом белесого сна,
Один на один с уплывающим в сказку Русланом.
Зацепит ли шпилем врага на излете блесна,
Но ты заплатил за величье свое чистоганом.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ БАЛЛАДЫ

Сергею Петрову

Законодатель невских мод –
Замри, расстрига – Исаакий,
Восславь опричнины приход –
Железной власти служит всякий,

Кто выживает вопреки
Природе собственной, истоку. –
Тяни граниты вдоль реки
И вышивай крестами сбоку.

Дырявым платьем короля
Гордись, как ризою заветной,
Смотри на Марсовы поля
Неумирающею Этной.

И жди сквозь меди череду,
Когда беспечным, колокольным
Тебя по памяти найду,
Пройдя меж всадником и Смольным.

Хвались Демьяновой ухой –
Всё перебор и наводненье –
Из безысходности глухой
Предназначенье и рожденье…

ВСПОМИНАЯ МИХАИЛА КУЗМИНА

Остров, мне всё чудится остров,
Серебристые ивы у полосы прибоя,
Красные клены выше, уступом,
Неистовая зелень хвойных в солнечную погоду,
Серо-голубые ленты утреннего и вечернего тумана,
Непрерывное мерное дыхание океана,
Притопленная лодка с пробитым днищем и обломком мачты,
Длинные следы в песке, уходящие за дюны,
Как будто тащили что-то тяжелое,
Одинокий дымок утром, днем, вечером, ночью,
И я знаю, что это костер,
Остров невелик, но для жизни есть всё,
Звери, птицы, растения, вода, небо,
Но, когда видение захватывает мой внутренний взор,
Всё время кажется, что оттуда смотрят на меня,
Как будто необходимо что-то в картине изменить –
Воду, лодку, деревья, небо, увидеть мост?
Но я не художник, я просто смотрю, вслушиваюсь,
Может, когда-нибудь потом…

ПЕТЕРБУРГ. XVIII ВЕК

Серая Шейка у полыньи,
Грязной соломы пук,
Сломанное ведро.
Мусор, рождаемый в год свиньи,
Дело не только рук,
С выдумкой про ребро.

Грязно, заплевано у воды,
Холодно под водой,
Родина, говорят.
Было погано, теперь пруды,
Лебеди балуются средой,
Комкают звукоряд.

Грязь – это запахи, след еды,
Шума дневного грань,
Город вокруг. Дома.
Летом сирень, огород, сады,
С берега пьянь и рвань,
Не разглядеть клейма.

Изгнан ли, гость на чужом пиру,
Лжет молчаливый сор,
Лучше останься сер.
Сам ли за небо звезду беру,
Точку ль опоры нашел упор,
Ночь. Разделенье сфер.

ЛЕДЯНОЙ ДОМ

В саду построить крепостицу,
Где льду искриться в свете дня,
И в ней на лавку взгромоздиться,
Как Бужениновой родня! –
А там поручиком – Голицын
И Тредьяковский фаворит –
Мельчают росские столицы,
Моя до времени горит.

Сюда бы волчью иль медвежью,
С саней растянутую полсть,
Но воздух дышится мережью,
И загляни случайный гость –
Увидит статуй леденелый,
Хозяйки Медной временщик,
Как будто на дороге белой
Уснул нечаянный ямщик.

*   *   *

Между бешенством собаки
И доходами ханжи
Не овраги-буераки
И не длинные ножи –
Тоньше волоса пространство,
Ниже плинтуса возня –
Ницшеанство, вольтерьянство
И детей Руссо грызня.
Растворились чудь и меря,
Размягчается кора,
Мы выманивали зверя,
И каналами Петра
Острова делили славу,
Победили Голодай,
И теперь поём по праву:
«Исаакий, улетай!
Твой Васильевский неладен,
Злой Собачий околел,
У Кронштадта столько ссадин,
Что не выкупил менгрел,
От Аптекарского горько,
Безымянный опоздал,
На Елагине попойка,
У Крестовского вокзал,
Серный, Заячий, Казанский,
Монастырский – кто не спит? –
Сапожок горит испанский,
Туруханский сгинул стыд.

Наводненье, наважденье,
Нити мраморного мха,
Музы плача нисхожденье –
Лиц Демьянова уха».