Десять первых сонетов Шекспира

1
     From fairest creatures we desire increase,
     That thereby beauty's rose might never die,
     But as the riper should by time decease,
     His tender heir might bear his memory:
     But thou, contracted to thine own bright eyes,
     Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
     Making a famine where abundance lies,
     Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
     Thou that art now the world's fresh ornament
     And only herald to the gaudy spring,
     Within thine own bud buriest thy content,
     And, tender churl, mak'st waste in niggarding:
     Pity the world, or else this glutton be,
     To eat the world's due, by the grave and thee.


     От прекраснейших созданий мы желаем потомства,
     чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала,
     но, когда более зрелая роза* со временем скончается,
     ее нежный наследник нес память о ней.
     Но ты, обрученный с собственными ясными глазами,
     питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности,
     создавая голод там, где находится изобилие,
     сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне.
     Ты, являющийся теперь свежим урашением мира
     и единственным глашатаем красочной весны,
     в собственном бутоне хоронишь свое содержание
     и, нежный скряга, расточаешь себя в скупости.
     Пожалей мир, а не то стань обжорой,
     съев причитающееся миру на пару с могилой.

     ---------
     * Всюду в тексте подстрочного перевода курсивом даны слова, добавленные
для большей связности текста.

Мы ждём потомство от прелестных жён,
Чтоб роза  красоты всегда царила,
Природа её спрятанной в бутон
Для нежного наследника хранила.

Но ты своей красою увлечён,
Своею сутью жар любви питаешь,
Поэтому на голод  обречён,
Как злейший враг,  жесток к себе, бываешь.

Ты украшаешь мир, как блеск огня,
Глашатаем весну провозглашаешь,
Но лучшее,  в бутоне хороня,
Себя ты скопидомством расточаешь.

Жалея мир, не забирай в могилу
Того, что ему дорого и мило.

Перевод Маршака

            Мы урожая ждем от лучших лоз,
Чтоб красота жила, не увядая.
Пусть вянут лепестки созревших роз,
Хранит их память роза молодая.

А ты, в свою влюбленный красоту,
Все лучшие ей отдавая соки,
Обилье превращаешь в нищету, -
Свой злейший враг, бездушный и жестокий.

Ты - украшенье нынешнего дня,
Недолговременной весны глашатай, -
Грядущее в зачатке хороня,
Соединяешь скаредность с растратой.

Жалея мир, земле не предавай
Грядущих лет прекрасный урожай!

2
     When forty winters shall besiege thy brow,
     And dig deep trenches in thy beauty's field,
     Thy youth's proud livery so gazed on now
     Will be a tottered weed of small worth held:
     Then being asked where all thy beauty lies,
     Where all the treasure of thy lusty days,
     To say within thine own deep-sunken eyes
     Were an all-eating shame, and thriftless praise.
     How much more praise deserved thy beauty's use,
     If thou couldst answer, `This fair child of mine
     Shall sum my count, and make my old excuse',
     Proving his beauty by succession thine.
     This were to be new made when thou art old,
     And see thy blood warm when thou feel'st it cold.


     Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
     и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
     гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
     все будут считать лохмотьями;
     тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
     где все богатство цветущих дней,
     сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
     было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.
     Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
     если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
     подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", --
     доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
     Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
     и  увидеть  свою кровь  горячей, когда ты  чувствуешь,  что в  тебе она
холодна.
     ---------
     *  По  понятиям  эпохи,  сорокалетний   возраст  для  человека  означал
наступление старости

Когда возьмут в осаду сорок зим,
Траншеями, изрыв лицо и тело,
Наряды юности своей износишь в дым,
Лохмотьями сочтут, что уцелело.

А, если люди спросят: «Что с тобой,
Где твой румянец, молодость и сила?»
Не занимайся глупой похвальбой ,
Твердя: »В глазах я спрятал всё что было.»

Достойнее сказать: »Прожил не зря,               
Вот оправданье старости - ребёнок,
Старался я, в нём копию творя,
Поэтому он  мой портрет с пелёнок.»

Я в старости с ним молодею вновь,
Почувствовав опять горячей кровь.

Маршак

Когда твое чело избороздят
Глубокими следами сорок зим,
Кто будет помнить царственный наряд,
Гнушаясь жалким рубищем твоим?

И на вопрос: "Где прячутся сейчас
Остатки красоты веселых лет?" -
Что скажешь ты? На дне угасших глаз?
Но злой насмешкой будет твой ответ.

Достойней прозвучали бы слова:
"Вы посмотрите на моих детей.
Моя былая свежесть в них жива,
В них оправданье старости моей".

Пускай с годами стынущая кровь
В наследнике твоем пылает вновь!
3
     Look in thy glass and tell the face thou viewest,
     Now is the time that face should form another,
     Whose fresh repair if now thou not renewest,
     Thou dost beguile the world, unbless some mother.
     For where is she so fair whose uneared womb
     Disdains the tillage of thy husbandry?
     Or who is he so fond will be the tomb
     Of his self-love to stop posterity?
     Thou art thy mother's glass, and she in thee
     Calls back the lovely April of her prime;
     So thou through windows of thine age shalt see,
     Despite of wrinkles, this thy golden time.
     But if thou live rememb'red not to be,
     Die single, and thine image dies with thee.


     Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь:
     пришло время этому лицу создать другое,
     так как, если ты не обновишь его свежесть,
     ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать*.
     Ибо где та, чье невозделанное лоно
     пренебрежет твоей пахотой?
     Или -- кто настолько безрассуден, что станет гробницей,
     чтобы из любви к себе не дать появиться потомству?
     Ты -- зеркало для своей матери, и она в тебе
     возвращает прелестный апрель своих лучших лет;
     так и ты, через окна своей старости**, увидишь,
     вопреки морщинам, это свое золотое время.
     Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти,
     умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой.
     --------
     * Т.е. лишишь какую-то женщину счастья материнства.
     ** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно
понять как "старыми глазами" или "в своих детях".

В стекле зеркал, увидев отраженье,
Скажи: Пора создать живой портрет.
Порадует и мир твоё решенье,
И девушкам в нём благодати свет.

Поторопись, любая будет рада
Дать девственное лоно засевать.
Безбрачье - безрассудного отрада,
Любя себя,  он род готов  прервать.

Для рода стать гробницей – вероломство,
Ты зеркало для матери своей,
Она в тебе, а ты в своём потомстве
Вернёшь себе апрель минувших дней.

Но если ты, решил прервать свой род –
Живи один и образ твой умрёт.

Маршак
Прекрасный облик в зеркале ты видишь,
И, если повторить не поспешишь
Свои черты, природу ты обидишь,
Благословенья женщину лишишь.

Какая смертная не будет рада
Отдать тебе нетронутую новь?
Или бессмертия тебе не надо, -
Так велика к себе твоя любовь?

Для материнских глаз ты - отраженье
Давно промчавшихся апрельских дней.
И ты найдешь под, старость утешенье
В таких же окнах юности твоей.

Но, ограничив жизнь своей судьбою,
Ты сам умрешь, и образ твой - с тобою.

4    
     Unthrifty loveliness, why dost thou spend
     Upon thyself thy beauty's legacy?
     Nature's bequest gives nothing, but doth lend,
     And being frank she lends to those are free:
     Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
     The bounteous largess given thee to give?
     Profitless usurer, why dost thou use
     So great a sum of sums, yet canst not live?
     For having traffic with thyself alone,
     Thou of thyself thy sweet self dost deceive:
     Then how, when Nature calls thee to be gone,
     What  cceptable audit canst thou leave?
     Thy unused beauty must be tombed with thee,
     Which us d lives th'executor to be.


     Расточительная прелесть, почему ты тратишь
     на себя свое наследие красоты?
     Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы
     и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр*;
     так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь
     обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать?
     Ростовщик без прибыли, почему ты используешь
     такую великую сумму сумм, и при этом не имеешь средств к жизни?
     Ведь, заключая сделки только с одним собой,
     ты, милый, обманываешь только самого себя;
     а когда Природа велит тебе уйти,
     какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить?
     Твоя  неиспользованная [не  пущенная  в  рост]**  красота  должна  быть
похоронена с тобой,
     Тогда  как,  будучи   использованной,  она  живет   в  качестве  твоего
душеприказчика.
     --------------
     * В этой строке оригинала оба эпитета, "frank" и "free", имеют значение
"щедрый";  второй также  может  содержать  намек  на  вольность сексуального
поведения.
     ** Всюду в тексте подстрочного перевода в квадратных скобках приводятся
значения слов подлинника, которые  не переданы в переводе из-за существенной
многозначности слов или потому, что их прямая передача по-русски звучала  бы
неприемлемо коряво или непонятно.



            Прелестный мот, зачем истратил много
Ты на себя природной красоты?
Она не дар, природа спросит строго,
Как взятым в долг распорядился ты.

Прекрасный  скряга, неужели ссуду,
Решив схитрить, не хочешь отдавать?
Растратив много, задолжал повсюду,
Не научившись прибыль получать.

Хитришь, ведёшь дела с самим собою,
Живя обманом, ты уже банкрот.
Когда судьба отправит смерть с косою,
Где ты возьмёшь приемлемый отчёт?

Остатки красоты сгниют с тобой,
Дари щедрее детям образ свой.

Маршак
Растратчик милый, расточаешь ты
Свое наследство в буйстве сумасбродном.
Природа нам не дарит красоты,
Но в долг дает - свободная свободным.

Прелестный скряга, ты присвоить рад
То, что дано тебе для передачи.
Несчитанный ты укрываешь клад,
Не становясь от этого богаче.

Ты заключаешь сделки сам с собой,
Себя лишая прибылей богатых.
И в грозный час, назначенный судьбой,
Какой отчет отдашь в своих растратах?

С тобою образ будущих времен,
Невоплощенный, будет погребен.

5

     Those hours that with gentle work did frame
     The lovely gaze where every eye doth dwell
     Will play the tyrants to the very same,
     And that unfair which fairly doth excel;
     For never-resting time leads summer on
     To hideous winter and confounds him there,
     Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
     Beauty o'ersnowed and bareness every where:
     Then were not summer's distillation left
     A liquid prisoner pent in walls of glass,
     Beauty's effect with beauty were bereft,
     Nor it nor no remembrance what it was.
     But flowers distilled, though they with winter meet,
     Leese but their show; their substance still lives sweet.


     Те часы, которые своей тонкой работой создали
     прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды,
     поведут себя как тираны по отношению к нему же
     и лишат красоты то, что все превосходит красотой,
     поскольку неутомимое время ведет лето
     к отвратительной зиме и там губит его:
     соки будут скованы морозом, а пышная листва исчезнет,
     красота будет занесена снегом, и всюду будет голо.
     Тогда, если эссенция лета не была сохранена,
     жидким узником, заточенным в стеклянных стенах,
     вместе с красотой будет утрачена ее животворная сила,
     не станет ни красоты, ни памяти о том, какова она была.
     Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима,
     они  теряют* только  свой  вид, а  их  сладостная сущность  по-прежнему
живет.
     ---------
     * Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "leese" следует читать
как "lose".

То время, что ваяло облик твой ,
Таким, что встретив замирают  взгляды,
Заставит распрощаться с красотой,
Не жди себе отсрочки и пощады.

Невидим разрушительный поток,
Веками продолжая эстафету,
Зима, сковав питавший листья сок,
На белый снег меняет зелень лета.

Лишь тот, кто зрелой розы аромат
За каплей каплю соберёт весною
И слив в сосуд , усиленным стократ,
Спасёт от полной гибели зимою.

Меняя облик красоты земной,
Он насладится розой и зимой.

Маршак

Украдкой время с тонким мастерством
Волшебный праздник создает для глаз.
И то же время в беге круговом
Уносит все, что радовало нас.

Часов и дней безудержный поток
Уводит лето в сумрак зимних дней,
Где нет листвы, застыл в деревьях сок,
Земля мертва и белый плащ на ней.

И только аромат цветущих роз -
Летучий пленник, запертый в стекле, -
Напоминает в стужу и мороз
О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,
Но сохранили душу красоты.

6

     Then let not winter's ragged hand deface
     In thee thy summer ere thou be distilled:
     Make sweet some vial; treasure thou some place
     With beauty's treasure ere it be self-killed:
     That use is not forbidden usury
     Which happies those that pay the willing loan;
     That's for thyself to breed another thee,
     Or ten times happier be it ten for one;
     Ten times thyself were happier than thou art,
     If ten of thine ten times refigured thee:
     Then what could death do if thou shouldst depart,
     Leaving thee living in posterity?
     Be not self-willed, for thou art much too fair
     To be death's conquest and make worms thine heir.


     Так не позволь грубой руке зимы обезобразить
     в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция;
     наполни  сладостью  какой-нибудь  сосуд,  обогати  какое-то  вместилище
[место]
     сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится.
     Такое   использование  [помещение  в  рост]  не  является   запрещенным
ростовщичеством,
     оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду;
     ты вправе породить другого себя
     или  стать  в десять раз  счастливее,  если  "процент"  будет десять  к
одному.
     Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь,
     если бы десять твоих детей десять раз воспроизвели твой облик;
     тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул этот мир,
     оставив себя жить в потомстве?
     Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен,
     Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками.

Не позволяй зиме испортить лето,
В саду убив раскрывшийся цветок,
Пока не передал ты эстафету,
Собрав в сосуд  хранящий запах сок.

Такой кредит не убивает душу,
И плоть не обрекает на тюрьму,
Своим потомством заселяя  сушу,
Плати процент и десять к одному.

Кто десять сыновей - по десять внуков
Уговорит отчизне подарить,
Счастливым будет, смерть опустит  руки,
Увидев, что весь род не истребить.

А тот, кто не завёл себе детей
Наследство оставляет для червей.

Маршак

Смотри же, чтобы жесткая рука
Седой зимы в саду не побывала,
Пока не соберешь цветов, пока
Весну не перельешь в хрусталь фиала.

Как человек, что драгоценный вклад
С лихвой обильной получил обратно,
Себя себе вернуть ты будешь рад
С законной прибылью десятикратной.

Ты будешь жить на свете десять раз,
Десятикратно в детях повторенный,
И вправе будешь в свой последний час
Торжествовать над смертью покоренной.

Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.


7
     Lo in the orient when the gracious light
     Lifts up his burning head, each under eye
     Doth homage to his new-appearing sight,
     Serving with looks his sacred majesty;
     And having climbed the steep-up heavenly hill,
     Resembling strong youth in his middle age,
     Yet mortal looks adore his beauty still,
     Attending on his golden pilgrimage:
     But when from highmost pitch, with weary car,
     Like feeble age he reeleth from the day,
     The eyes (fore duteous) now converted are
     From his low tract and look another way:
     So thou, thyself outgoing in thy noon,
     Unlooked on diest unless thou get a son.


     Гляди: когда на востоке благодатное светило
     поднимает пылающую голову, внизу все глаза
     отдают почести этому новоявленному зрелищу,
     служа взглядами его священному величеству;
     и когда оно взобралось на крутой небесный холм,
     напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,
     вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,
     сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;
     но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,
     как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,
     глаза, прежде преданные, отворачиваются
     от этого низкого участка пути и глядят прочь.
     Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,
     Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.

Смотри, как воцаряется светило.
В пылающей короне голова,
К себе людские лица обратило,
И слушает хвалебные слова.

На холм небес взбирается неспешно,
Как крепкий человек в расцвете дней,
Своей красою  восхищая грешных,
Следящих за ним пристально людей.

Пройдя  зенит, устав пылать возница,
Погнал на запад загнанных коней,
Увидев это, отвернулись лица,
От меркнущих на западе лучей.

Не заведёшь в свой полдень себе сына,
Один, как солнце, встретишь час кончины.

Маршак


Пылающую голову рассвет
Приподымает с ложа своего,
И все земное шлет ему привет,
Лучистое встречая божество.

Когда в расцвете сил, в полдневный час,
Светило смотрит с высоты крутой, -
С каким восторгом миллионы глаз
Следят за колесницей золотой!

Когда же солнце завершает круг
И катится устало на закат,
Глаза его поклонников и слуг
Уже в другую сторону глядят.

Оставь же сына, юность хороня.
Он встретит солнце завтрашнего дня!

8
     Music to hear, why hear'st thou music sadly?
     Sweets with sweets war not, joy delights in joy:
     Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
     Or else receiv'st with pleasure thine annoy?
     If the true concord of well-tun d sounds,
     By unions married, do offend thine ear,
     They do but sweetly chide thee, who confounds
     In singleness the parts that thou shouldst bear;
     Mark how one string, sweet husband to another,
     Strikes each in each by mutual ordering;
     Resembling sire, and child, and happy mother,
     Who all in one, one pleasing note do sing;
     Whose speechless song being many, seeming one,
     Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'


     Сам музыка для слуха, почему ты печалишься, слыша музыку?
     Приятное не воюет с приятным, удовольствие радуется удовольствию;
     почему же ты любишь то, что принимаешь неохотно,
     или же принимаешь с радостью то, что тебе досадно?
     Если верное созвучие хорошо настроенных струн [звуков],
     соединенных в [брачные] союзы, оскорбляет твой слух,
     так это потому, что они мягко упрекают тебя, губящего
     в безбрачии [музыкальные] партии, которые ты должен исполнить.
     Смотри, как струны, одна -- любезный супруг другой,
     ударяют, каждая с каждой во взаимном порядке,
     напоминая родителя, ребенка и счастливую мать,
     которые, все как один, поют одну радостную ноту.
     Их песня без слов, в которой несколько голосов кажутся одним голосом,
     поет тебе: "Ты один окажешься ничем".

Ну почему от музыки грустишь?
Хорошее – хорошему отрада,
Зачем же любишь то, за что коришь,
И рад принять несущее досаду.

Быть может, оскорбляет струн упрёк,
Пропетый ими слаженно и дружно:
Напрасно не хотел жениться в срок -
До смерти будешь никому не нужным.

Смотри, как струны дружат меж собой -
Так мать с отцом поют в объятьях сына,
Им в радость жить и петь своей семьёй,
Безбрачие твоей тоски причина.

Не разделить трёх стройных голосов:
«Один – ничто» - поют они без слов.

Маршак

Ты - музыка, но звукам музыкальным
Ты внемлешь с непонятною тоской.
Зачем же любишь то, что так печально,
Встречаешь муку радостью такой?

Где тайная причина этой муки?
Не потому ли грустью ты объят,
Что стройно согласованные звуки
Упреком одиночеству звучат?

Прислушайся, как дружественно струны
Вступают в строй и голос подают, -
Как будто мать, отец и отрок юный
В счастливом единении поют.

Нам говорит согласье струн в концерте,
Что одинокий путь подобен смерти.

9
     Is it for fear to wet a widow's eye
     That thou consum'st thyself in single life?
     Ah! if thou issueless shalt hap to die,
     The world will wail thee like a makeless wife;
     The world will be thy widow and still weep,
     That thou no form of thee hast left behind,
     When every private widow well may keep,
     By children's eyes, her husband's shape in mind:
     Look what an unthrift in the world doth spend
     Shifts but his place, for still the world enjoys it,
     But beauty's waste hath in the world an end,
     And kept unused the user so destroys it:
     No love toward others in that bosom sits
     That on himself such murd'rous shame commits.


     Не из боязни ли увлажнить глаза вдовы
     ты растрачиваешь себя в одинокой жизни?
     О! если тебе случится умереть бездетным,
     мир будет оплакивать тебя, как лишенная пары* жена.
     Мир будет твоей вдовой и будет вечно скорбеть,
     что ты не оставил после себя никакого своего образа,
     тогда как любая обыкновенная вдова может хранить,
     вспоминая по глазам детей, облик мужа в своей душе.
     Подумай: то, что мот тратит в этом мире,
     только  переходит  с места  на  место, так как мир по-прежнему обладает
этим,
     но растрата красоты -- это ее конец в мире,
     и, не используя** ее, владелец ее уничтожает.
     Нет любви к другим в груди у того,
     кто совершает над самим собой такое убийственное злодеяние.
     ----------
     *  Согласно комментаторам,  в этом  месте  оригинала "makeless" следует
читать как "mateless".
     ** Речь идет о выгодном  использовании, приносящем "проценты",  то есть
рождении детей.

Не хочешь влаги слёз в глазах вдовы,
Поэтому живёшь так одиноко?
О! Оправданья эти не новы,
Умрёшь – заставишь мир страдать жестоко.

Неутомимо будет слёзы лить,
Ему твой образ был в потомках нужен.
Поверь, вдове боль проще пережить –
Она в глазах детей увидит мужа.

Когда наследство предков тратит мот,
Оно в другие руки попадает,
А тот, кто красоту не раздаёт,
Тот этим образ свой уничтожает.

Не полюбив, он поступил, как вор
Чем заслужил забвенье и позор.

Маршак

Должно быть, опасаясь вдовьих слез,
Ты не связал себя ни с кем любовью.
Но если б грозный рок тебя унес,
Весь мир надел бы покрывало вдовье.

В своем ребенке скорбная вдова
Любимых черт находит отраженье.
А ты не оставляешь существа,
В котором свет нашел бы утешенье.

Богатство, что растрачивает мот,
Меняя место, в мире остается.
А красота бесследно промелькнет,
И молодость, исчезнув, не вернется.

Кто предает себя же самого -
Не любит в этом мире никого!
10
     For shame deny that thou bear'st love to any,
     Who for thyself art so unprovident.
     Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
     But that thou none lov'st is most evident;
     For thou art so possess'd with murd'rous hate,
     That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
     Seeking that beauteous roof to ruinate
     Which to repair should be thy chief desire:
     O change thy thought, that I may change my mind!
     Shall hate be fairer lodged than gentle love?
     Be as thy presence is, gracious and kind,
     Or to thyself at least kind-hearted prove:
     Make thee another self, for love of me,
     That beauty still may live in thine or thee.


     Стыдись! Неправда, что у тебя есть любовь к кому-то --
     у тебя, который в отношении себя так неразумен;
     Можно согласиться, если угодно, что ты любим многими,
     но что ты никого не любишь, совершенно очевидно;
     ибо ты так одержим убийственной ненавистью,
     что не останавливаешься перед тем, чтобы строить козни самому себе,
     стремясь разрушить прекрасный кров,
     забота о сохранности которого должна быть твоим главным желанием.
     О перемени свои мысли, чтобы я мог изменить свое мнение!
     Неужели ненависть должна иметь лучшее жилище, чем нежная любовь?
     Будь, как само твое присутствие, милостивым и добрым
     или к себе, по крайней мере, прояви добросердечие:
     сотвори другого себя, ради меня,
     чтобы красота могла вечно жить в твоих детях или в тебе.

Стыдись! Не лги, всем ясно - ты не любишь,
Безумен в отношении себя,
В тебя влюбленных равнодушьем губишь,
Сам никого на свете не любя.

Ты одержим убийственною страстью,
Готов разрушить лучшее в судьбе,
Прекрасный дом, он был залогом счастья,
Твоим отцом оставленный тебе.

Изменишь мысли – поменяю мненье!
Под кров вражды сели свою любовь,
Стань милостивым, добрым и влеченью
Всё в жизни поменять не прекословь.

Меня щадя, начни жить так на свете,
Чтобы твоя краса досталась детям.

Маршак

По совести скажи: кого ты любишь?
Ты знаешь, любят многие тебя.
Но так беспечно молодость ты губишь,
Что ясно всем - живешь ты, не любя.

Свои лютый враг, не зная сожаленья,
Ты разрушаешь тайно день за днем
Великолепный, ждущий обновленья,
К тебе в наследство перешедший дом.

Переменись - и я прощу обиду,
В душе любовь, а не вражду пригрей.
Будь так же нежен, как прекрасен с виду,
И стань к себе щедрее и добрей.

Пусть красота живет не только ныне,
Но повторит себя в любимом сыне.