ГУМ затих, я вышел на подмостки. Часть 12

"Вижу нечто странное... Книга вторая." Часть 12


Рамона зашла в клетку лифта и нажала кнопку «Вниз».
Совсем обленилась, -- обругала она себя в мыслях, -- с пятого этажа не могла сбежать по  лестнице!  А сонливость и лень у тебя, дорогая, потому что книгу пол-ночи читала. И что там Федя делает в Новосибирске, -- подумала она. Но сонливость. мгновенно прошла: На четвёртом этаже дверь открылась и в лифт развязно ввалились двое крупнотелых парней. Нагло ощупав её сальными взглядами, они тут же начали делиться своими впечатлениями:
А девчонка хороша, я бы с ней охотно…
Верно, -- глумясь, подхватил второй, -- ты только глянь, как она смотрит. Недотрогу из себя строит…
Во, во, таких обожаю. Сначала «нетронь», а потом в штаны сами лезут, только вынуть успевай…, --продолжил, похохатывая, первый.
Лифт остановился.
Что, тараканчики, в лоб захотели?! – прервала молчание Рамона, -- ну, я вам брызну… Зайдём-ка в соседнюю парадную.
(Спасибо Вам, Аркадий Исаакович, -- мысленно воздала она Райкину, -- у Вас из «Волшебной силы искусства» позаимствовала!)
Парни, слегка опешив, двинулись за ней.
В парадной с массивной входной дверью, в которой было прорезано ромбическое окно из толстого стекла, она повернулась к ним.
Посмотрите, -- она достала из сумочки деревяшку, -- вот  палка диаметром в два с половиной и длиной в тридцать пять сантиметров. Возьмите её и попытайтесь сломать её. О шею, о колено, о лестницу…
Парни, как-то сникнув, послушно выполняли властный приказ Рамоны.
Не можете? Тогда возьмите её за концы обеими руками с каждой стороны и держите крепко, а то останетесь без пальцев.
Один из хамов открыл было рот что-то спросить. Не успел. Ладонь Рамоны мелькнула мимо их лиц и твёрдая палка с треском  разломалась посередине, брызнув на них щепками.
Ваши ключицы, --продолжила Рамона, -- тоньше и внутри пустые. Если я переломаю их, вы останетесь инвалидами на всю жизнь.
Парни, ошарашенные быстротой развития событий, молчали
А моё «лёгкое прикосновение» вот этой ладонью к вашей гортани, сломает хрящи трахеи и вы захлебнётесь собственной кровью…
Вы, вы…  под...  под...  суд пойдёте ….с трудом, как будто уже получив удар, сдавленно прохрипел один.
Ошибаетесь, тараканчики, -- усмехнулась Рамона. –Я иностранный дипломат и самое большее, что мне могут сделать, это объявить меня нежелательным лицом и выслать из СССР «за деятельность, несовместимую со статусом дипломата»!
Но это «только присказка, сказка впереди». Посмотрите в окно. Видите сюда идёт человек атлетического сложения. Это сотрудник КГБ, мой охранник…
Дверь распахнулась и человек в гражданском строго сказал:
Гражданка, попрошу Вас удалиться!
Не бейте их, Алексей, -- шепнула Рамона, проходя мимо него, -- я их уже достаточно напугала.
Я им, гражданка, только кое-что разъясню и проиллюстрирую урок, -- негромко и сухо ответил вошедший
Не успела Рамона пройти и десяти шагов, как дверь распахнулась и из неё, корчась, согнувшись вдвое, задыхаясь и хрипя, вывалились оба парня и, прислонясь к стене дома, давясь и захлёбываясь,  пытались вдохнуть хоть каплю холодного воздуха.
Алексей быстро подошёл к Рамоне.
Рамона Альбертовна, -- сказал он уже другим тоном, -- прошу Вас, больше так не рисковать. Вы смелая девушка, каратистка, я это видел, но у них могли быть ножи… Я отвечаю за Вашу безопасность не столько перед начальством, сколько перед собой. Я не забываю, какую помощь Вы оказали и продолжаете оказывать мне и брату...

Полгода тому назад   
Две красных полоски на досье.

«Опекун из КГБ», как его назвала про себя Рамона, встретил её на улице и с улыбкой подошёл к ней:
Рамона Альбертовна, -- сказал он, -- мне бы хотелось поговорить с Вами, но не на виду у всех. Может быть, согласитесь зайти со мной вот в это кафе? Можете обращаться ко мне по имени: Алексей
Алексей, если это какая-то провокация, то Ваши начальники и Вы сами можете горько пожалеть об этом.
Рамона Альбертовна, поверьте, никакой провокации. Я Вам расскажу короткую историю и Вы увидите, что если кто и может пострадать, так это я, а Вам ничто не угрожает. Потому я и приглашаю Вас в кафе, по улице проезжают всякие «проверяющие», не хочу им попадаться на глаза…
Они зашли в кафе и сели за столик, выбранный Алексеем. С улицы столик не просматривался, но видеть, что делается снаружи, Алексей мог.
Заказали по чашечке кофе.
Рамона Альбертовна, я хочу попросить Вас о небольшой помощи, но для этого я должен рассказать Вам одну историю. Конечно, не  для чужих ушей и не для моих начальников!
Моя фамилия Фофанов. Алексей Петрович. Старший лейтенант КГБ. По выслуге должен быть капитаном. Есть у меня родной брат, Михаил, но фамилию он носит нашей матери,  Мельников. Почему, спросите Вы. Объясняю:
Я уже работал «в органах», когда мой брат попал в тюрьму. В первый раз. Когда он вышел, я попросил его изменить фамилию. Неровен час, кто-нибудь у нас начнёт снова докапываться  до родственников, в нашем ведомстве  это проделывается периодически, и меня с волчьим билетом выкинут. А у меня жена, сын и дочка. Я маму нашу тоже поддерживаю, невесте Миши помогаю деньгами, посылки посылаю ему, конечно, через маму.
За что он попал в тюрьму, -- спросила Рамона.
За ерунду! Городское начальство свалило на него вину, когда должно было само сесть. Он был водителем грузовика. Ехал зимой по аллее вдоль парка. В парке горка, детишки с неё на санках скатываются. Жители района уже много лет просили Горисполком обнести парк забором, уже, якобы и деньги выделили…
Да кто-то разворовал деньги или стройматериалы для дачи своей использовали. В общем, скатился ребёнок на санках на проезжую часть, Миша затормозил, да был гололёд.
Приписали ему «превышение скорости на опасном участке». Спидометр в милиции «проверили» и установили, что он ехал с недозволенной скоростью.
Попал парень в тюрьму, а оттуда в лагерь. Миша – человек безобидный, стихи писал (и продолжает писать), хотел в институт на литфакультет поступать, а вместо этого – лагерь с блатными. Ну, мразь эта сразу раскусила, что он не боец, собирались его изнасиловать, ограбить. Но Пахану  он понравился, тот тоже когда-то литературой интересовался. Взял его под свою защиту, не давал обижать, из своих передач его подкармливал, в общем, вёл себя как человек.
Потом брата по амнистии освободили. Поступил  даже в институт. Но вдруг к нему домой заявился Пахан и сказал, что надо «браться за дело». Грабили магазины ночью. Никакого насилия над людьми!  Брат был «неучем», потому его поставили «на стрёме, на атасе», то есть сторожить и следить, нет ли опасности поблизости. А Пахан вместе с двумя другими, один был тоже «интеллигент», спец по взлому, орудовали внутри. Открывая замки, этот спец припевал:
Отмычка свыше нам дана,
Замена ключику она... Иногда вместо ключика – «счастию она»  «Пушкинист», так сказать
Конечно, брат тоже получал часть доходов от украденного.
А почему Ваш брат согласился, если, как Вы говорите, был человеком положительным. С тягою к литературе…?
Брат в лагере видел, каково приходится тем, у кого нет защиты Пахана. Он ценил его человечность, тот ведь даже едой с ним делился, ничего не требуя взамен! Не мог брат ему отказать...
Алексей, -- сказала Рамона, -- Вы не выглядите человеком жестоким, злым и коварным. Каким образом Вы оказались в такой «организации», дошли старшего лейтенанта, а могли бы быть и капитаном, по Вашему рассказу. И называйте меня просто Рамона.
Рамона Альб..., простите, Рамона, это непростая история. Кроме того, не хочу хвастать.
Начну с конца: не участвую я в допросах, избиениях и пытках. Не служу в отделении «устрашения-устранения», то есть никого не убиваю и не казню. И не все работники у нас кровожалные карьеристы, хотя есть, конечно, и такие. Я выбрал скромную работу «топтуна», в основном, контроль за поведением иностранных дипломатов. Учусь на юридическом факультете, может стану следователем, но жестокость не в моём характере.
А попал я сюда ещё во время службы в армии.
Как-то ночью наша казарма загорелась. Проснулся я от сильного дыма и криков.
Солдаты были в панике, метались по залу, где спали на двухэтажных кроватях 150 человек, кричали, некоторые бросились к лестнице, топча друг друга, другие разбили окна, вместо того, чтобы открыть их, и режа себе кожу о стекло, протискивались в них, прыгая наружу со второго этажа. И несколько дураков отчаянно визжали, не трогаясь от паралича страха с места: «Сейчас боеприпасы рванут!!! Сейчас мы взорвёмся!!!» Я впрыгнул в сапоги и побежал к большой нише, где стояло оружие и был шкаф с боеприпасами – подсумки с патронами и деревянные ящики с гранатами, несколько учебных, а остальные боевые. Вижу стойки с карабинами пылают, а железный шкаф с боеприпасами горит так, как будто весь облит напалмом. А стенки-то у него, тонкое железо, уже сильно разогретое пламенем.  Схватил огнетушитель, начал поливать из него шкаф. Еле действует, выпускает какую-то белую струйку пыли, а шкаф полыхает как печь. Тут я побежал в спальный зал, схватил два одеяла,  по дороге забежал в умывальную комнату и вылил на них два ведра воды. Расправил их как плащи и накинул на шкаф. Пламя убавилось, но одеяла начали дымиться. Я уже на одеяла плеснул ещё несколько вёдер воды. А стойки – просто обдал водой из ведра.
Потом подошёл к  визжащим дуракам, отвесил им пощёчины и сказал спокойно. Всё! Нечего орать! Пожара нет!
Замолкли.
Тут только я увидел, что в казарме, кроме меня и трёх паникёров никого нет! Около ста пятидесяти молодых, обученных парней, солдат вроде бы, драпанули как зайцы. Под окнами -- стоны сломавших себе руки и ноги, когда вываливались из окон.
В общем, роту расформировали, часть послали в стройбат, часть куда-то ещё, может в штрафбат
Провели следствие. Оказалось, что всё это было подстроено дневальным. Раздобыл где-то, наверно в автомастерской, солярку и мазут, пропитал ими тряпки и положил их под шкаф и под стойки с оружием. Ещё запихнул  тряпки в дверную щель шкафа, повесил на сам шкаф и всё поджёг. Сам, конечно, смотался. Решил, в панике и пожаре подумают, что он погиб. Его папаша или старший брат был после войны расстрелян за то, что служил у немцев в гестапо. Допрашивал и пытал людей. Вот наш «герой» решил отомстить за родную кровь, сжечь живьём сто пятьдесят человек.
А меня через недели две вызвали к командиру полка. Вручили награду, дали недельный отпуск домой и направление в военную академию – со специализацией «разведка – контрразведка». Потом -- офицерское звание, распределение в  московский КГБ и тому подобное. Сейчас давят, чтобы я на капитана подавал. А я -- тяну.  Потому что опять – переаттестация, анкеты, проверки ... родных и близких. А мне никак не хочется писать о брате -- ЗЭКе. Отнекиваюсь, мол учусь на юриста, а там посмотрим. Потому и остаюсь на такой скромной должности.
Видите, Рамона..., так кто из нас больше рискует?
Скажите, Алексей, для чего Вы мне это всё рассказали? Это же действительно –риск. А вдруг я помчусь докладывать.о этом Вашим начальникам?
И, кроме того, я пока не поняла, какая «помощь» нужна Вам?
Алексей искренно рассмеялся.
Рамона, неужто Вы думаете, что я стал бы о таких вещах исповедываться перед любым дипломатом -- иностранцем?! Я за Вами наблюдаю давно. У меня досье Ваше есть. И я увидел, что Вы: честный, смелый и порядочный человек!
Что Вы не предадите.
У Вас на досье есть две красных полоски. Поясняю. Когда на человека заводится досье, один из главных вопросов – можно ли его использовать как агента, то есть, поддастся ли вербовке?
Изучают информацию о «кандидате» и на этом основании решают, стоит ли пробовать или нет. Если стоит – на папку наклеивается зелёная полоска. Если неизвестно, то ли да, то ли нет – жёлтая. Если по предварительным данным не стоит и пытаться – красная. Но по истечении какого-то времени происходит перепроверка. Может быть, по каким-то причинам, кандидат стал более доступным вербовке или наоборот, «неподдающимся» В зависимости от результатов, подчёркиваю, предварительной проверки информации без попыток вербовки, наклеивается вторая полоска. Окончательная! Так вот, у Вас на папке – две красные полоски, как ленточки ордена  «За неподкупность», -- пошутил Алексей.
То есть Вас делать «нашим»м агентом  даже не стоит пытаться! Кроме того, мы в академии специально  психологию изучали, чтобы видеть, с кем какие методы применять. Кого – запугать, кому – польстить, кому (очень многим) – деньги. И я вижу, Вы – резкий и прямой человек, к деньгам  безразличны, с мужчинами – очень разборчивы и постоянны. В общем – Вы  непробиваемая.
Знаем, например, что Вы написали две книжки и они неплохо расходятся, на несколько языков переведены. Знаем о Вашем выступлении в Доме Литератора на юбилее Пушкина, и какова была реакция присутствовавших. Я там был и вначале разделял всеобщее возмущение Вашими замечаниями о Пушкине. Ведь все мы воспитаны в духе слепого преклонения перед «Солнцем Русской Поэзии». Нас начинили догмами, как колбасу, и мы, по Козьме Пруткову,  носим в себе эти «истины» до смерти. А потом я подумал над Вашими словами, у меня всё Ваше выступление было записано, прослушал его несколько раз, и постепенно начал признавать Вашу правоту, не во всём, но во многом. Главное -- в разрушении привычных стандартов мышления.
Мы  знаем, что Вы, ещё там, в Уругвае, несмотря на угрозы, выступили на суде в защиту одной почти незнакомой Вам девушки, что семья Ваша небогатая...
Однако, Алексей, Вы, я вижу, обо мне знаете больше, чем я сама.  Но в чём же Ваша просьба.
Просьба проста, Рамона. Я Вам рассказал, что мой брат пишет стихи, даже короткие рассказы. Ему крайне необходимо узнать мнение профессионала о своих «творениях». А спросить некого! Я сунулся было к нескольким «официальным» поэтам с просьбой, конечно не говоря, кто я. Отшили высокомерно и грубо. А Вы – добрая, душа у Вас отзывчивая, вот я и решил (признаюсь, долго колебался, ведь Вы даже не советская гражданка) попросить у Вас о такой любезности – прочитать, хотя бы просмотреть, его стихи, и высказать своё мнение. Ему это очень помогло бы, поддержало бы его в лагере...
Алексей, можете смело рассчитывать на меня. Давайте его стихи, я прочту, обещаю, и не выскажу, а напишу ему письмо с моей оценкой. А Вы уж перешлёте, конечно, прочтя его сначала, как это принято. Хорошо?
Рамона, Вы даже не представляете, как я Вам благодарен!
Алексей, если я сочту, что у него есть способности и ему следует продолжать своё творчество, я готова рецензировать не только эту работу, но и все последующие.
Рамона,  у меня нет слов!
Но как я смогу Вам передать обратно мои записи, а Вы мне – следующие. Ведь Ваши «наблюдающие» могут заметить, что Вы слишком часто уединяетесь с Вашей «наблюдаемой»?
Нет проблем, отправляйте Ваши замечания на адрес нашей мамы. А от неё Вы тоже будете получать письма. Обычные, не заказные. На Ваш домашний адрес, не в Посольство. Я, конечно, буду просматривать Ваши письма, простите, но я лучше знаю, что пройдёт тюремную цензуру.
Вот первые его бумаги, там и адрес мамы. И ещё раз – сердечная Вам благодарность за Вашу доброту и отзывчивость.
Фёдору Ивановичу лучше об этом не рассказывайте. Зачем зря его волновать.
Алексей, этот совет Вы могли бы мне не давать. Я тоже понимаю, что ему следует знать, а что – нет!
Спасибо, Рамона. Мы всё-таки иногда будем встречаться с Вами в «неофициальном порядке». Хорошо?
Если Вам, Алексей, это не повредит...  До свидания.

Придя домой, Рамона, не мешкая, взялась за стихи Михаила. Его любовная лирика, в основном, посвящённая невесте, была довольно слаба и заурядна. Но Рамона понимала, что здесь от неё требуется не обычная критическая  заметка. Нельзя гасить искру надежды у человека в его положении. Но вот парафразы и некоторые «дурашливые» стишки, как раз показались её забавными и недурными.
На следующий день она показала несколько стихов Боряре. Которому они, в целом, тоже понравились.
Рамона решила, что ответ должен быть ободряющим  и в целом положительным.
С этими мыслями она взялась за ответное письмо.

Дорогой Михаил,
С  большим интересом я прочитала Ваши стихи. Конечно, я больше буду говорить о том, что мне понравилось. Ваши «любовные» творения  большого впечатления не произвели. В них много повторений, образы несколько бледные, они не выражают Ваших настоящих чувств к невесте. Мне представляестя, что для Вас было бы полезно, почитать стихи Пушкина на эту тему. Не бойтесь подражать ему! Он, хоть и был страшным бабником, но слова подбирал до того сильные и искренние, что казалось, их пишет не опытный ловелас, а юный, впервые пылко влюблённый юноша.
«Я Вас любил так искренно, так нежно...
Но притворитесь, это взгляд,
Всё может выразить так чудно..
Печаль моя светла
Печаль моя полна тобою...» Несть числа его стихам на эту тему! Учитесь выразительности и «пронзительности» чувств у Пушкина, точнее не чувств, а гениальному умению описать чувства, которые он часто даже не испытывал! Но умел талантливо лицемерить!
Посмотрите, Михаил, какая сила и красота в умело подобранных и гармонично соединённых словах. Возьмите Ильфа и Петрова, гениев языка. Вот фраза:
Ипполит Матвеевич не любил своей тёщи. Клавдия Ивановна была глупа...
Теперь остановисмся и скажем своими обычными словами, что тёща Воробьянинова была старой дурой. Запомнится ли Вам такая «литературная фраза»? Нет! В ней нет ни красоты, ни «худежественности».
Продолжим читать Ильфа и Петрова:
Клавдия Ивановна была глупа, и её преклонный возраст не позволял надеятся на то, что она когда-нибудь поумнеет.
Уверена, что, читая эти строки Вы улыбаетесь! Почему?  А потому, что та же мысль «старая дура» высказана необыкновенно красиво и незаурядно. Вот пример, как выражает мысли настоящая ЛИТЕРАТУРА!
Или (о той же Клавдии Ивановне осведомляется похоронных дел мастер): Ну, дай бог здоровьичка, -- с горечью сказал Безенчук, -- одних убытков сколько несём, туды  его в качель
Опять мы улыбаемся от одного сочетания слов с пожеланием здоровья и горечью от убытков его похоронного дела

Главное, что мне понравилось в Ваших стихах – это Ваши «несерьёзные» стихи и парафразы.
Одно Ваше шутливое стихотворение  я процитирую, начиная с эпиграфа:
               
                Альберт Эйнштейн не носил носков...
                (Из воспоминаний Леопольда Инфельда об Эйнштейне)   
Что ж, русский грамматик учил я напрасно? –
Когда в сильный дождь я как «цуцик» промок,
В постель я ложусь огорчённый ужасно,
Не снявший носков, или, может, носок?!

Не знаю, что делать, такое несчастье!
Во всём виновата грамматика слов:
Снимать ИХ иль нет, мне, промокнув в ненастье?!
И лёг я, не снявши носок или носков

Но надо ж проблему решать, в самом деле!
И хоть принцип этот мне странен и нов,
Я буду ходить как Эйнштейн, «в голом теле»!
Теперь не ношу я носок и носков!

В этом Вашем стихе меня приятно удивило то, что Вы читали воспоминания Инфельда об Эйнштейне и не только читали, но и  заметили то ли описку корректора-редактора, то ли это уже принято так называть. Здесь Вы продемонстривровали недурную поэтическую изобретательность и хорошее чувство юмора. Мне, вообще, представляется, что именно в  сочинении таких стихов – Ваша сильная сторона! Отдельные строчки этого стихотворения мне даже напомнили Александра Иванова, необыкновенно талантливого поэта-пародиста. Помните его остроумные «подражания» плоским стихам рифмоплётов на 16-ой странице «Литературной Газеты». Очень люблю и ценю его талант!
Одна его пародия: на  бездарный и безграмотный стих какого-то «поэта»:

В худой котомк поклав ржанное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон.
И вижу над собою синий небо,
Косматый облак и высокий крон...

Я дома здесь! Я здесь пришёл не в гости!
Снимаю кепк, одетый набекрень...
Весёлый птичк, помахивая хвостик,
Насвистывает мой стихотворень.

Зелёный травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука...
И я шепчу дрожащие губами:
Велик могучим русский языка!

Просто прелесть! Не правда ли?!  Запомнила наизусть после первого прочтения! Гениальная пародия!
Кстати, Михаил, если Ваши стихи сравнивают со стихами человека талантливого, или говорят, что Вы подражаете ему или, что Ваши стихи напоминают, скажем, того же Иванова, то не воспринимайте это как упрёк или неодобрение! Наоборот, это комплимент  Вам, как Автору, сумевшему подняться в своём творчестве до уровня «признанных литераторов» Можете смело гордиться такими замечаниями!
 
Теперь о парафразе на стих Б.Пастернака «Гамлет»..

Гул затих. Я вышел на подмостки.          ГУМ затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,             Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,              В милицейском слышу отголоске
Что случится на моём веку                Что случится на моём веку

На меня наставлен сумрак ночи              На меня глядят из мрака ночи
Тысячью биноклей на оси                Инфракрасных сенсоров лучи...
Если только можно, авва отче,              Если в Кодекс можно, авва-отче,
Чашу эту мимо пронеси.                Пункт полегче для меня включи.

Я люблю твой замысел упрямый               Не люблю я шарить по карманам,
Играть согласен эту роль.                Принуждён судьбой на эту роль.
Но сейчас идёт другая драма                Но в тюрьме идёт другая драма.
И на этот раз меня уволь.                И на этот раз меня уволь

Но продуман распорядок действий,          Но продуман Кодекс жёстких действий,
И неотвратим конец пути.                И неотвратим конец пути
Я один, всё тонет в фарисействе.            Я – в суде. Всё тонет в фарисействе
Жизнь прожить – не поле перейти           Жизнь прожить – что в камеру идти.
.                Борис Пастернак, «Гамлет»            Михаил Мельников, «Гамлет в лагере»
.   
Здесь требуется более подробный критический анализ, который скорее будет посвящён стиху Пастернака, чем Вашему, по той простой причине, что Ваш мне нравится больше, чем «оригинал».
И, кроме того, у Вас в стихе нет тех нелепостей и ошибок, которые свойствены Пастернаку.

Оба стихотворения написаны с сильным эмоциональным зарядом. У Пастернака образ героя сложнее, чем у Вас. У него ведь, Гамлет, это не только и не столько Гамлет, это он сам, Борис Леонидович Пастернак, на эшафоте сталинской России. И, говоря об образе Гамлета, он имеет в виду себя. Он же, одновременно и актёр, исполняющий роль Гамлета  в те страшные времена.
У Вас же всё более чётко, прямо и однозначно. Вы пишите о себе и ни о ком другом.
Так что здесь Вы уступаете Пастернаку – у него образ Гамлета более сложный, более богатый подтекстом, более «художественый».
Но, «настоящий» Гамлет в пьесе Шекспира никогда не «ловит в далёком отголоске, что случится на его веку». Это опять, Пастернак вслушивается в то, что ждёт ЕГО! Поэта!
Гамлет в пьесе задумывается над разными проблемами. В знаменитом монологе, он даже спрашивает себя:
Иль надо оказать сопротивлениье?
И в смертной схатке с целым морем бед
Покончить с ними...
(Если бы я была Виктором Гюго, я, по мотивам вот этой фразы Гамлета, посвятила бы ему роман: «Труженники моря бед»
А что это такое «море бед»? Бермудский треугольник?
Нелюдимо наше море
День и ночь шумит оно.
В роковом его просторе
МНОГО БЕД ПОГРЕБЕНО
Н.М. Языков (1803-1846)
Может быть имеется в виду проблема морской экологии? Загрязнение моря всякими вредными отбросами?
Царь Ксеркс, например,  высек море бед за то, что оно утопило его любимого коня.)

Дальше, у Пастернака характерная для него путаница понятий.
В своё время он написал на смерть Маяковского:
Твой выстрел был подобен Этне
В предгорьях трусов и трусих...
Не вдаваясь в причины самоубийства Маяковского, скажу лишь, (и уверена, что и Вы это заметили) что выстрел – это процесс, событие, а Этна – это объект, гора, вулкан. И сравнивать Этну, то есть саму гору с выстрелом нельзя! Вот извержение вулкана можно было бы сравнить с выстрелом... но у Пастернака явная склонность игнорировать правила логики...
Так же и в этом его стихе:
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси...
Наставить «сумрак», то есть состояние слабого освещения, нельзя!  С тем же успехом можно наставить на героя мороз, туман, снег или жар, восторг или печаль и прочее!
У Вас – ясно, -- направлены лучи сенсоров.
Тысячью биноклей на оси... Что здесь хотел, насколько можно понять, сказать Пастернак?
А то, что из сумрака зала на него наставлены тысячи биноклей, но не «на оси» , а направлены все на него одного, с разных сторон (имеются в виду и «бинокли стукачей»).Как бы «сфокусированы» взгляды, смотрящих в эти бинокли. Но у Пастернака – вновь, полная неразбериха в словах и понятиях..
И последняя фраза, которая мне понравилась у Вас и очень не понравилась у Пастернака.
У него, стих, «с настроением» вдруг оканчивается зауряднейшей пошлятиной, которая и не к месту и бездарна до затасканности. При чём здесь, для попавшего в ловушку, погибающего, Гамлета – Пастернака,  «жизнь прожить- не поле перейти»?!  Плоская, как выструганная доска «истина», убожество.
У Вас же, есть смысл, -- вся жизнь, как длительный проход по нескончаемым  коридорам тюрьмы, города, страны, «в камеру», даже если ты вроде и «на свободе».
Извините за некоторую сумбурность, но это хороший признак, значит Ваши стихи меня тоже взволновали!
Я показала Ваши парафразы одному своему знакомому, «специалисту по парафразам».
Он тоже отозвался о Ваших работах весьма одобрительно.
Желаю здоровья, терпения и скорой свободы!
Жду новых творческих успехов!
Ваша Рамона Вайскопф