Глава 9

Изнутри – наружу. Сообщение из интернета:

   «Жительница Великобритании Нелли Ноден обнаружила лик Иисуса Христа на жевательной резинке, пишет The Daily Telegraph .
   Ноден рассказала изданию, что образ Христа проявился на жвачке после того, как она положила ее на камин. «Я жевала жвачку, а потом положила ее на камин, как делаю обычно, когда хочу поесть чипсов. Вернувшись за жвачкой, я обнаружила, что на ней проявился лик Иисуса», — поделилась жительница Великобритании.»
   
   История моих взаимоотношений с прекрасным полом запутана, словно следы убегающего от погони зайца на снегу. Ах, если бы я мог с уверенностью сказать, что это из-за моей легкомысленности, непостоянства и ветрености! Увы. Вытянуть из самого себя на поверхность признание, что я оставался одиночкой (ха, какое гордое название! Впору писать с большой буквы!) только потому, что я бездарен в любовных делах и непривлекателен из-за моего косноязычия – о! это стоило мне больших усилий! Но вбивая себе в голову это самое признание с помощью каждого неудачного опыта я все больше погружался во флегматичную апатию, которую можно описать одним стишком, который мы с друзьями выучили еще в школе: «пусть будет так, как будет, ведь как-нибудь, да будет. И никогда так не было, чтоб не было никак». Удобная философия, не правда ли? То ли угомонились гормоны (так, спокойно! На «интимный темперамент» это никак не повлияло – а вы думали, кто-то признался бы?), то ли опыт, который приходит с возрастом взял свое, но «я все чаще замечаю, что о морях и не мечтаю…» - короче, я стал относиться к своей личной жизни с ледяным спокойствием – пусть и не ангельским, но нордическим – уж точно.
   Мне кажется, что личность каждого мужчины, ту ее часть, которая отвечает за контакт с обществом, с миром людей все-таки во многом формируют женщины. Все начинается с мамы. С ощущения тепла рядом. С ощущения этих теплых рук, которые всегда готовы подхватить тебя, если ты начинаешь падать с неокрепших ножек. И привычка к этому ощущению обесценивает его настолько, что мы проявляем неосознанную жестокость к своим родителям, терпеливо ждущим нас и не выключающим свет в своей комнате, пока в замке не повернется ключ и я не пойду по коридору заплетающимися шагами после очередной пьянки с братцами-рокерами в бомбоубежище, которое служило им репетиционной базой или в парке с разношерстной толпой непризнанных, сидящих на игле и рюмке гениев-пролетариев и придурков-поэтов, которые курили, пили и дрались, и тут же мирились, и взахлеб болтали о политике, художниках, книгах и фильмах, воспевающих свободу личности, а точнее – презрение к нормам морали и права. Сначала я искал среди них дух шестидесятников, тех, кто жить не мог без рюкзака за плечами, томика Бродского в нем и сладких и горьких слов Окуджавы под тщательно настроенную, вопреки качеству, гитару – «простушку». Я искал – и не нашел. Это был просто дух, и не нашлось ему уже плоти, чтобы заявить о себе живым языком. А потом я искал дух «Пинк Флойд» и «Лед Зеппелин», Кастанеды и панков, знаки мира и любви и войны тех, кто не согласен быть винтиком в механизме планеты Земля, одурманенной дешевыми американскими боевиками, порнографией, пищевыми добавками и терактами, но усиленно пользующейся плодами этого фантасмагорического сообщества, которое и не снилось Босху. Любой из них продал бы меня за бокал пива в момент, когда ему хочется выпить, а в кармане – ни гроша. Любой из них, взяв у меня книгу или диск с фильмом забыли бы обо мне (да и о книге) через двадцать минут, пропили бы их тут же и угостили бы еще трех приятелей, но я любил этих неуравновешенных психов, и не мог жить без того, чтобы брызгая слюной и матерясь, обсуждать последние новинки музыки и кинематографа, и походы в горы, при этом перебивая друг друга и отмахиваясь от возражений.
   А утром была светлая кухня на шестом этаже девятиэтажки и ледяное небо таяло в синей истоме за простыми занавесками из тюли, мама жарила блины и молчала обижено, но на столе стоял кофе для меня. И был стол, и был день, и была пища, на которую не я заработал, а отец, пропадавший от рассвета и до заката на фирме. И я тоже таял в истоме понимания своего ничтожества и неустроенности, и говорил, и самое печальное – почти был уверен в этом: вот была бы у меня семья…а так - к чему копить деньги? Все равно такие долго не живут… но похмелье проходило к обеду, и я открывал книгу, читал немного при желтоватом свете ночника, свет вяло шарил по углам и затихал там, прикорнув в тишине. А там – звонки: «что делаешь? Какие планы?» - все повторялось сначала. Если считать началом встречу с приятелями, которых я почему-то считал друзьями вопреки опыту. Я бежал к ним, вдохновленный и почти задыхаясь, радуясь, что я нужен им (хоть кому-то), и они будут слушать меня, курить и слушать, иногда даже не перебивая.
   А дома меня снова ждала мама. Стареющая мама. Но я не думал об этом. Старался не думать. Боже, как она постарела! А я и не заметил!