Русская Земля. Пролог

       Русская Земля

        Пролог

      Убийцы пришли в опочивальню князя вечером того самого дня, когда молния поразила старый дуб неподалеку от Латавы.
      По преданиям литовцев, это - хорошая примета, когда дуб падает под ударом молнии. Но у нас на Руси о таком горе - иная примета: русичи полагают, что упавший дуб влечет за собой бесчисленные беды, смену власти и немало слез для народа. Вот и пойми: какое толкование приметы - более верное?
     Кто прислал убийц?
     Шварн об этом не задумывался, имея на уме лишь два возможных ответа. Это могли быть люди местные, племени балтов. У них много было мотивов для недовольства им, и самый важный довод - его, Шварна, инородство. Это также могли быть люди, присланные родным братом, стремившимся завладеть его землями на Руси. Делающим вид, что  любит, понимает и уважает Шварна. Если бы отец, Данило Романович, король Русской Земли, князь Галицкий, еще был жив сейчас… Но отца не стало тому пять лет.
      Шварн плохо спал в ту памятную ночь, - ворочался, вздыхал от непонятного нелепого беспокойства: сон не шёл к нему. Тихие звуки половиц и резкий шелест веток за окном преследовали его. Ввечеру было впал в сонное забытье на пару минут, но ночью так и не сомкнул глаз. Еще и ветер разбушевался: целая буря началась. Если бы рядом была красавица Рамуне, дочь Миндовга, его возлюбленная жена, на которой он женился так давно, что казалось: они век вместе, - все было бы иначе, - но она была далеко.
      И в своём бессонном бдении Шварн обрел неожиданное спасение. Иначе не сносить бы ему к утру головы, в самом буквальном смысле слова. Но Бог отвел напасть неожиданным образом. Словно берег его, Сваромира, крещёного Иоанном, сына великого Даниила, первого короля Русского королевства, для чего-то большего…
     Латава - гордая дубовая княжеская резиденция Миндовга, короля литовского, тестя князя Шварна. Всего лишь шестнадцать неполных лет тому, как на берегу ручья Латавы произошла коронация Миндовга, а сколько воды утекло!
      Еще стоит княжеское городище, круглое и немалое, окруженное крепостным рвом и валом со стороны возвышенности. Те же деревья за крепостным рвом составляют гордый лес вдалеке: все так же растут за речушкой ели и осины, ясени и дубы. Только самого короля давно уже нет. Как и того дуба, который сгорел сизым пламенем сегодня, сожженный случайным ударом молнии гневного Перкунаса.
     Всего пятьдесят лет назад наши галицко-волынские князья заключили договор с литовскими князьями, которых было ровно двадцать один. Уже в том старом договоре упоминались старшие князья, в том числе Миндаугас, или Миндовг, тридцать лет тому назад объединивший немалые земли балтов под своей княжеской властью.
     Другую часть земель балтов, еще хранивших верность язычеству, подчинили себе властолюбивые крестоносцы немецкие. Несомненно, скорое порабощение Тевтонским орденом угрожало и землям Миндовга, но тот оказался дальновиден: принял крещение, - жаль, что по католическому обряду, - и стал королем литовцев. А дочь его Рамуне стала женой пятого сына Даниила Романовича Галицкого, - Шварна Даниловича.
     Литву Шварн не почитал столь же древней, как русские земли. Во всяком случае, первое упоминание о Литве Шварн нашел в немецких анналах лишь применительно времени, одновременного правлению князя Владимира Святого. Ранее ничего о Литве не писали. И славян на местных землях испокон веков было немало: до сих пор можно говорить о преобладании нашего славянского населения в Литве. А что было во глубине веков, во времена богов и первых князей, о том предания умалчивают.
    Прежде местные племена целиком зависели от князей русских, но, когда Мстислав Великий разбил князей Полоцких, литовцы вздохнули вольно. Постепенно отпали княжества Городенское, Изяславское, Друцкое, Лукомское и некоторые иные. Четверть века тому и Полоцк перешел к Литве. И сами литовцы порой вторгались в земли Новгорода и Пскова.
     Миндовг, сын Рингольда, правил как дипломат и воин. Столица его располагалась в земле кривичей, в Новогрудке, где первое деревянное поселение еще князь Ярослав Мудрый основал, но Миндовг превратил литовскую столицу в непобедимую каменную крепость с семью гордыми башнями. Сама память о том, что были эти земли исконно русскими, начала покрываться пылью, забываться.
     Другие крупные города княжества Литовского, такие как Гродно, Витебск, Друцк и Пинск, все некогда были столицами русских княжеств. Но не рады многие литовцы, что ныне правит ими сын Даниила Галицкого, Шварн Данилович. Однако, не верил Шварн в глубине души, что это литовцы пришли убивать его! Брат прислал убийц, не иначе…
     Неясное беспокойство побудило Шварна встать среди ночи. Накинул одежду зачем-то, подошёл к небольшому окну, изготовленному из редкого, дорогостоящего стекла, которое уже почти разучились делать русские мастера, - их, ремесленников, так мало осталось в русских землях, всех почти угнали в полон проклятые монголы. Выглянул наружу, слепо повинуясь зову луны: круглый диск ночного светила смотрел прямо в душу, пробуждая скрытые страхи. Яркая  дорожка серебрилась поперек воды, наполнявшей ров. Там, вдали, на том берегу, смутно темнели слабо освещенные луной верхушки деревьев. Могучий лес впивал лунный свет.
     Что почудилось Шварну в ночной тишине? Слабый шорох где-то далеко в коридоре. Неясное движение, отдаленные звуки, недоступные слуху простого человека, но князь умел тонко чувствовать: он слышал в тишине ночи далекое пенье соловья, пенье кузнечиков, треск древоточцев-жуков. Только такой, как он, с его тонкой интуицией, учуял опасность в беззвучии полуночи. Не таков был его соправитель и старший брат Лев, князь Галицкий, тремя годами старше: тот спал беспробудно, как богатырь после битвы. Лев в отца пошёл, а Шварно - в мать, Анну Мстиславну Смоленскую, женщину с тонкой душой и обостренной чувствительностью, как многие женщины из рода Рюриковичей.
     Неужто Лев хочет избавиться от него? Чтобы стать единовластным господином Галича? Да нет, быть того не может! Откуда только пришли эти черные мысли? Как стал Шварн, князь Холмский и Галицкий, еще и великим князем Литовским, так и утратил покой. Ни дня не прожил он спокойно, приняв новый статус. Да и когда его жизнь текла спокойно? Разве только в раннем детстве, под присмотром матери и многих нянюшек. Уже в пятнадцать лет взял Шварн в руки меч и пошел на врага не в шутейном бою детском: тогда на Пшемысль напали разом поляки с венграми, недруги Руси. Пришлось захватчикам дать отпор, чтобы мало не показалось! Вместе  с отцом, князем Даниилом, плечом к плечу сражались. И страха никакого не было: только желание одолеть врага! 
      В смелости Шварн мог сравниться с отцом, но энергии, последовательности и мудрости в князе Данииле было столько, что Шварну оставалось лишь восхищаться. Ведь почти тридцать лет Даниил ждал своего вокняжения в родном Галиче, отнятом боярами более полувека назад у юного князя. Долгие годы правил Даниил на Волыни, всю ее объединив, но, как взошел вновь на стол в Галиче, так немедля передал Волынь брату Васильку, милому дядюшке Шварна.
    Если бы не Даниил, не осталось бы на Руси ни мастеров-ремесленников, ни купцов: в других русских землях прежняя культура так оскудела, что и писать почти никто не умел из молодежи ныне. Даниил не только сберег многое из былой жизни домонгольской Руси, он даже новые крепости и города возводил.
     Так, Холм, вотчину Шварна, тоже отец построил, как и Львов, и Данилов, и иные городки. Но нелегко было князю Даниилу на две стороны оборону держать: и монголам кланяться, да не слишком низко, - и на Запад успевать оглядываться, потому как оттуда вечная угроза исходит для Руси. Для Романа даже исхитрился добиться прав на герцогский престол австрийский.
    Правда, Шварн был против принятия Даниилом титула короля в Дрогичине, пятнадцать лет назад дарованного Папой, который трижды уговаривал князя на этот шаг, обещая за то поддержку против Орды: не наш это титул, - «король»! Мы - люди православные, не католики какие-нибудь! Не на латыни молимся: понимаем слова своих молитв…
      Зато с того времени Даниил гордо именовал себя «Королем Руси» и князем всея земли Русской, Галицкой и Владимирской, - и право на такую титулатуру потомкам передал. А с Папой уже на будущий год после коронации отношения сошли на нет.
     Поначалу не хотел Шварн вступать в брак с красавицей Рамуне. Она и языка русского не знала толком, и Богу, как должно, не верила. Но стоило ему в глаза ее светлые заглянуть, так никакие слова не нужны стали. И разница в имени богов забылась. А потом уже исчезли и языковые проблемы, - она оказалась способной к языкам, и Шварн хотел литовскому выучиться, не ленился, словно предчувствуя будущую судьбу, догадываясь, что пригодится ему новое знание, - и крещение она приняла.
    Когда ушёл Миндовг, помогал Войшелку с Васильком отмстить за смерть тестя. Еще ранее вместе с Войшелком сражался с Мазурией. После смерти Миндовга некоторые племена литовцев, такие как нальшаны и дзяволтву, отложились из-под власти сына Миндовга: пришлось помочь зятю подчинить строптивцев.
     Плохо, что Войшелк ушел в монастырь: дружны они с ним были. Никогда Шварн не стремился стать князем в Литве. Как он уговаривал брата своего названого совместно править! Но тот уперся туром из чащи: обратился к богу, от всего отказался, променяв дворец и яства лучшие, и власть земную на мысли горние. Такая, значит, его планида…
    Почему Лев убил Войшелка? Зачем он сделал это, не подумав об ухудшении отношении отношений с Литвой, о положении своего младшего брата Шварна, правящего литовцами? Лев ни о чем не думал, кроме своего интереса. Ничье мнение его не интересовало! На то он и Лев! Немедля после кончины Войшелка, положение Шварна, как великого князя Литовского, сделалось шатким. Каждый новый шаг казался Шварну опасным, словно ступаешь по зыбучему песку, и в любой миг подземная муть может утянуть тебя в царство тьмы, откуда возврата нет. Ни в чём не было опоры: местная знать вела себя, по виду, терпимо, но чувствовалось: что-то они замышляют.
    Только дядя любимый, Василько Романович, князь Волынский, еще поддерживал племянника: и помощью, и советом. Его бесконечные грамоты, содержащие столько теплых слов, поддерживали Шварна. Но вот на днях пришло страшное известие: умер Василько, последняя надежда князя Литовского.
    Сразу же, получив страшные новости, Шварн отписал грамоту брату Льву, но ответа пока не дождался. Давно уже гонцы должны были бы от него приехать. Если Лев их, тех гонцов, отправил с ответом. Если захотел ответить.
     Но Шварн чувствовал в последнее время: Лев охладел к брату. Еще бы: он, Шварн, осмелился бездумно осудить брата за убийство богобоязненного Войшелка, своего друга, брата любимой жены! Хотя не всегда Войшелк Бога страшился: кабы так, не был бы убит десять лет назад Роман Данилович… Ныне Лев был полон жажды власти: что ему до смерти еще одной беззащитной души! Ни стыда в нем, ни совести: он и его самого, родного своего брата Шварна, не задумается жизни лишить, если в том увидит свою выгоду! А выгода - вот она, на ладони написана: волости Шварна! Ежели Шварна не станет, сделается Лев единоличным правителем Галича, - не считая, конечно, младшего брата Мстислава, который перед Львом низко челом бьёт, - и Холм Шварна к старшему брату перейдёт. Имя самого Шварна забудется, словно и не бывало на земле Русского королевства такого сына у короля Даниила. И здесь, в Литве, местные племенные князьки возрадуются, а более всего - Тройден! Больше некому на престол литовский заступить…
    Может, зря он так на брата наговаривает? Может, и были те гонцы от князя Льва? Да в ночи да на болотах запропали, убиенные хитроумными литовцами или сами собой сгинули на жутких просторах местных бесчисленных болот. Не зря славятся страшной славой те болота на земле между Пинским княжеством и литовскими территориями: сказывают, здесь случаются необъяснимые исчезновения.
    Например, вышел человек из одного села, пошел в соседнее, к родственникам, и по пути его соседи видели. А только до другого села так и не дошёл: пропал неведомо куда. То ли трясиной всеядной затянутый навеки, то ли болотным духом в преисподнюю уведённый заживо. Столько страстей местные легенды таят, все не переслушаешь…   
      Шварн с уважением относился к местной культуре: с интересом слушал россказни старух, - языку в последние годы неплохо выучился, стараясь стать настоящим князем для своих подданных. Что за князь, если языка народа своего не знает?
    Только никогда не почувствовать Шварну себя подлинным литовцем: русский он, до мозга костей русский! Все здесь в нем тоску вызывает: и туманы эти, и болота, и леса иные, и этот бесконечный янтарь, который тут часто вместо денег используют. Все женщины вокруг сплошь янтарём увешаны, словно блудницы вавилонские. Только вот в Вавилоне, наверное, янтаря не знали: только злато да серебро с лазуритом…
      Если гонцов Льва литовцы убили и затопили в топкой трясине, то скоро и за ним придут. Зачем им теперь, после смерти Войшелка и покровителя Шварна, князя Василько, князь родом из русских? Они хотят видеть князя родом из своих. Как могут они долее терпеть на престоле брата убийцы Войшелка?
     Шварн понимал мотивы литовцев, но не хотел верить в то, что его могут убить собственные подданные. Умом все осознавал, но не верилось в худшее: он к литовцам всей душой был расположен, но почто им его душа и стремление быть хорошим князем? Он - из другого народа, другого рода и племени. Чужой.
     Уехать бы в милый сердцу Холм, где он один - князь, без Льва-соправителя! Но - нельзя: не поймет народ князя-беглеца, осудят все, и литовцы, и русские. И не таков характер гордого Сваромира, чтобы от убийц бегать. Может быть, все страхи его - лишь пустые домыслы, и предстоят ему еще долгие годы правления в мире и покое? Но нет: сердце тревожится, колотится, что-то страшное ждёт впереди! И скоро, скоро это придет...
      Взялся Шварн за свою изящную рыжую бородку, отбросил светлые кудри на лбу. Вздохнул глубоко, расправил плечи горделиво. Морщинки вертикальные на переносице исчезли на миг. Виски князя, уже немолодого, под сорок, еще моложавого, чуть тронула седина, но лицо оставалось четко очерченным, миловидным, нежным. Светлая улыбка всегда присутствовала на устах, а голубые лучистые глаза светились добротой. Словно был Шварн не князем потомственным, но истинным слугой Божьим.
     Тут и дружба долгая с Войшелком на него воздействовала, и сам князь стремился к постижению сущего, к размышлению, хотя и приходилось не раз и меч в руках держать, грех брать на душу христианскую. Не раз уже задумывался Шварн, что и он сам хотел бы путь земной закончить в монашеской келье, проводя свои часы в молитве. Но нельзя: нужно долг исполнять!
     Князем быть - нелегкий труд: он свободен в жизни своей менее самого последнего селянина. Каждый шаг на виду, только ночь дана для свободы мысли. А телу свободы нет и быть не может, пока жив князь! Пиры и охота, прием послов и бесконечные беседы с князьями местными, - ни минуты покоя и возможности побыть наедине. Словно раб своей судьбы. Только в детстве он был свободен, со своими книгами, птицами и мечтами, но все проходит, лишь память остается. Скоро и память уйдет, - вместе с жизнью…
     Пришло к Шварну видение: близка гибель его, но крови запах он не почувствовал, только близость перемен. И страх ровно сгинул, ушел в сторону болот. Стал в простенке, в нише глубокой исчез почти. Замер, нащупывая десницей потайной ход в стене, взялся шуйцей за огромную золотую цепь на шее: нарочно надел, чтобы князем подлинным выглядеть, - если убьют. Как поступить: остаться и принять лютую смерть от рук убийц? Или бежать, искать спасения в другой земле? Не боялся Шварн смерти: страшился издевательств от рук недостойных. Лучше в реке утонуть, в лесу сгинуть от дикого зверя, чем в собственной кровати убитым быть. Нет на свете зверя страшнее человека…
      Плохо, что изнутри нельзя за собой дверь эту закрыть: ведь найдут ход и устремятся в погоню. А куда ему бежать, русскому князю Литовского княжества? Кто даст ему приют в чужой земле? Скорее всего, убьют и не захоронят, а брат Лев потом устроит красивые похороны в Холме. И без тела прекрасно схоронит. Или вовсе чужака в гроб положит, лишь бы все было, как подобает для соблюдения достоинства.
     Стука в дверь не было. Тишина звенящая, а потом словно тараном в дверь ударили: сорвалась с петель и упала вперед, по направлению к широкому ложу Шварна. Следом за дверью к постели темной хлынули убийцы: много, не менее пяти, кто с мечом, кто с ножом…  в остервенении ударяли снова и снова по тому месту, где должен был сном праведника спать Шварн, опоенный ныне настоем сонной травы, добавленным в вино. Откуда было знать убийцам, что вина того Шварн дал три  капли испить любимому псу, который мигом заскулил и зевать начал, к концу трапезы уснув беспробудно под столом? Шварн то красное вино привозное под стол вылил, а после приема пищи в своей спальне испил чистой водицы из деревянной фляги. Сам набирал ее, потому и не боялся отравы.
      Когда поняли ночные убийцы, что пуста постель, по сторонам огляделись. Никого в опочивальне княжеской не нашли. И ход в стене не сразу обнаружили: только после того, как фонарь зажгли, поражаясь загадочному исчезновению князя.
      В тот момент Шварн уже переправился вплавь через ров, перебрался на лодке через Латаву и пытался почти ощупью в лесу найти тропинку, ведущую по направлению к русской земле. Да только разве найдешь в темноте, да на топком месте, правильный путь? Как нарочно, звезды и яркую полную луну, так ярко светившую до полуночи, заволокли темные свинцовые облака, предвещая скорый дождь. А впереди ждало болото, в старославянском: «балто», слово происхождения общего и для славян, и для балтов. Именно болота между Полесьем и Балтикой, по одной из многих версий, есть мифическая славянская прародина. Неужели мы все из болот вышли?
      В темноте душной теплой ночи Шварн боялся упасть, брёл, выставив вперёд руки, чтобы не споткнуться ненароком, не налететь на выступающие ветви невысоких сосен, не запутаться в кустарнике. Пахло травами и тиной болотной. Всего более Шварну милый запах багульника запомнился.
       На краткий миг его испугало поразительное свечение бледно-голубых движущихся по особой траектории огоньков. Многое он прежде слышал об этих болотных огнях, - то ли болотных духах, то ли душах людей покойных, но не нашедших себе покоя на том свете, - но никогда не верил ни в какие россказни. И сейчас, осенив себя крестом, смело пошёл вперёд, мысленно творя святую молитву, которая одна может помочь в трудный час. «Отче наш» не допустит, чтобы болотник завел Шварна в самую топь. Укротив страх, подумал, что слабое ночное свечение даже помогает лучше видеть в жуткой мгле. Жаль, что огоньки носятся на уровне его рук, лучше бы ниже, ближе к тропинке неразличимой…
     Впрочем, местные князья сказывали: огни на болотах - это души древних воинов, стерегущих старинные клады. Кто те огоньки увидит, да место не побоится пометить, тот может потом там сокровище отыскать, при свете дня. Но Шварн не верил ни в какие клады на болотах. Еще вчера не верил он и в болотные огни, полагая их сказками. Скорее, он готов был поверить в кикимору болотную, о которой еще в детстве мать рассказывала: что, если будет дитя плохо спать, так заведет его в болото кикимора, в наказание… Но кикиморы и лесавки, дети кикимор от лешего, хозяина леса, - все это для малых детушек.
    Засмеялся Шварн тихонько: исчезли вдруг огоньки, убоявшись его неверия и вдруг показавшейся красавицы-луны. А погони за ним явно не было: кто отважится посреди ночи по лесу блуждать? Вздохнул князь спокойнее, чуть ускорил шаг, пока луна осветила окрестности, и появилась сумрачная прогалина между сосен.
      Только вдруг послышался Шварну странный звук: то ли вздох, то ли стон, то ли кто губами чмокнул и словно бы облизнулся. И вновь страх обуял князя, еще ускорившего шаг. Но зря: луна вдруг спряталась за тучкою, тропа исчезла, и привиделось Шварну: стоит пред ним седой, как лунь, столетний дед с зелено-голубой бородой и машет ему рукою так ласково и приветливо, словно ближе подойти зовёт, на тропу верную указывает. Удивился князь: откуда здесь, на болоте, живой человек? Не увидел огромной ветки, валявшейся под ногами, и с размаху грохнулся оземь, судорожно пытаясь удержаться, хватаясь руками за встречные ветви. Не удержался, упал и левым виском о старую трухлявую корягу ударился. Десницей при падении за крест на груди взялся. Замер бездыханный, то ли живой, то ли мертвый. Луна, которая снова выглянула из-за туч, равнодушно осветила лежавшего среди ветвей, на мокрой траве, князя. Вскоре дождь пошел, медленный и монотонный.