Пешеходов надо любить... , Часть 10

"Вижу нечто странное... Книга вторая".  Часть 10



                И плачу я не над судьбой
                Своей, с проклятьем схожей:
                Над тем, что ты грустишь со мной.
                Со мной, кто лишь прохожий!
                К Елене, Э.А. По

-- Боряра, я видела пару раз, как Вы идёте по улице. Первый раз Ваша манера меня удивила, во  второй – я поняла, что это не случайность.
-- Я, Рамона, не  «шествую», подобно Людмиле Ивановой, не правда ли?
-- Нет, я бы сказала - Вы стремительно двигаетесь, но как-то странно,  как будто Вы – танк.
«Мы – мирные люди,
Но Вы --  бронепоезд,
Сметающий всё на пути».
При Вашей комплекции и весе – это несколько опасно. Можете натолкнуться на прохожего, более массивного, а для этого много не надо, учитывая Ваш вес, меньше пятидесяти килограмм.
-- Рамона, ну, какой же я бронепоезд, принимая во внимание Ваше справедливое замечание о моём весе. Ручная дрезина? Педальный автомобиль, наверно, более подходящие транспортные сравнения.
-- Нет, Боряра. По комплекции Вы, действительно, на бронепоезд не похожи, но в движении Вашем чувствуется некая кинетическая энергия и немалая по-видимости. Особая, устремлённая к чему-то, динамика.
-- Если Вы обратили внимание на мою манеру ходьбы, наверно могли и наблюдать вот  такое столкновение? Обычно это – не центральный удар и не столкновение двух упругих тел.
-- Да, Боряра, представьте себе, и поэтому обратила на это внимание. Во второй раз Вам навстречу шёл весьма кoрпулентный мужчина, полный и высокий. И Вы, вместо того, чтобы обогнуть его, «врезались» прямо в него.
-- И что же, Рамона, Вы увидели в этом «дорожно-транспортном происшествии»?
-- Признаюсь, результаты меня удивили. Вы – на долю секунды остановились, по-моему извинились за столкновение, и пошли дальше. А Ваш «визави» остался некоторое время на месте, держась за живот и согнувшись, недоумевая, смотрел Вам вслед. Вот это я и не поняла. Результат ожидался прямо противоположный! Вы должны были отлететь или даже упасть?
-- Рамона, Вы всё прекрасно видели. Результат ожидался «пострадавшим»  именно такой, как Вы предположили.
Я заметил, что люди ведут себя и в обществе и на улице в соответствии со своим ростом и весом, не только «общественным и социальным», но и чисто физическим, я имею в виду.
Шествует по тротуару здоровенный детина, эдакий Куинбус Флестрин...
-- Простите, Боряра, это Вы на каком языке сказали, на папуасском?
-- Нет, что Вы. На «лилипутском» -- Человек – Гора, так они Гулливера прозвали.
Навстречу ему – маленький, худенький, неказистый Боряра. Детина не то, чтобы свернуть, он даже взгляд не опустит ниже определённого уровня, он просто такого встречного-поперечного  «не видит»!
Между прочим, я замечал такое и у многих девушек и женщин. Вгляд устремлён в некое «будущее», в котором мужчинам моего роста вообще нет места. Глаза не опускаются ниже некой «ватерлинии». Я для таких девиц-«верхоглядок» -- «листья травы», незначителен и невидим.
-- Это Вы и у меня тоже замечали?
-- Нет, Вы, по крайней мере, смотрите в глаза собеседнику или встречному..
Так вот, прёт такой детина и меня не замечает, ибо понимает, что для меня столкновение с ним может быть «роковым», как легковушки с тяжёлым грузовиком. Я, по его разумению, конечно уступлю ему центральную линию тротуара, уйду в сторону. И вот тут происходит самое интересное. Я не ухожу почтительно в сторону! Не огибаю его! Не прижимаюсь трусливо к краю тротуара или стенке дома! Не уступаю ему услужливо  дорогу!
Легковушка прёт прямо на грузовик, как бы его не замечая: смотрю куда-то в сторону. Но под кожухом «легковушки» -- сжатый комок мыщц!
Он же – идёт уверенно-расслаблено, к тарану не готов. А я, малыш, пигмей  -- готов и напряг мышцы, ожидая столкновения. И оно происходит! 
Моё напряжённое мускулистое плечо, с трудом достающее до уровня его груди –живота, врезается в его солнечное сплетение. Я не отлетаю от толчка, зато он – сгибается!
Я останавливаюсь и, поглаживая его по руке,  с большим чувством сожаления говорю:
-- Ах, простите, ради бога! Я вас просто не заметил! (Ох, братец, виноват! Слона-то я и не приметил!)
И удаляюсь, неся на лице выражение искреннего раскаяния!
-- Зачем Вам это, Боряра? Что Вы хотите этим доказать?
-- То, что человек маленького роста и веса тоже имеет право гулять по тротуару свободно и выбирать тот маршрут, какой хочет. И не жаться испуганно к домам или к краю мостовой при встрече с горой мяса. У людей крупнотелых есть какой – то «комплекс Гуливера в Лилипутии».
--  Я никогда не толкаю женщин или стариков. Но «столкновения» со мной учат эгоистичных и самодовольных «крупняков» уважать и других прохожих, пусть несравненно менее курпулентных и здоровенных.
-- Боряра, Вы – типичный Дон Кихот! Воюете с ветряными мельницами!
-- А Вам, Рамона, не случалось разве встречать такие «грузовики» на тротуаре?
-- Доводилось. Ну и что, обойду. Зачем лезть на рожон из-за ерунды?  Воевать надо, по-моему, если Вы уж очень принципиальный, за серьёзные вещи, а не из-за такой мелочи!
-- Рамона, Вы – женщина молодая,  красивая, высокая, у Вас такие проблемы возникают, наверно, гораздо реже. У меня – гораздо чаще. И меня раздражает, когда на меня прёт гора мяса и только на этом основании считает, что я трусливо ускользну в сторону!
Кстати, Рамона, Вы читали Мишеля Монтеня?
Конечно!
Внимательно?
Да, насколько это возможно, Боряра. Дело в том. что Монтень написал «Опыты» как солидный манускрипт, эдак на почти две тысячи печатных страниц. А пишет он иногда очень интересные вещи, чаще заурядные, и он ухитряется даже об интересных мыслях и вещах (интересных с моей точки зрения) писать необыкновенно скучно!!! Я с трудом, читая его, подавляла желание бросить эту нудятину.
Рамона, это же не художественное произведение, а его размышления на разные темы!
Боряра, Иосиф Шкловский написал  тоже «Мемуары», а читаются они легко и затягивающе, ибо у Шкловского талант писателя, а у Монтеня такого таланта нет! Потому и пишет он «Скучно об интересном». А почему, Боряра, Вы спрашиваете меня о Монтене. Ведь мы говорили о совершенно другом? Как обычно, у Вас: некая задняя мыслишка?

Она не задняя. В главе «Об опыте» он пишет нечто на эту тему. Так Вы, Рамона, сказали, что читали внимательно? Скажите, какого роста был Монтень?
Боряра, спросите что-нибудь полегче! Откуда я могу знать, какого роста был Монтень?
Оттуда, из этой главы! Он там пишет:
«Я могу целый день оставаться на ногах и с удовольствием гуляю, но по мостовой я ещё с детских лет предпочитал ездить верхом: идя пешком, я всегда оказываюсь вымазанным в грязи. Вдобавок, людей невысокого роста на улицах постоянно пинают и толкают, так как они малозаметны»
Значит, Рамона, Мишель Монтень, хоть и был аристократом, на улице был пихаем и пинаем, из-за его невысокого роста. Оттого и вымазанным в грязи.
Но не из-за «незаметности», тут Монтень ошибается, а из-за именно хамской уверенности в своём «превосходстве» всяких крупнотелых!!! Видите, значит подмеченное мной явление родилось не вчера и не сегодня, а, по всей вероятности, существовало ВСЕГДА! От ещё животного мира: мелкий зверь ДОЛЖЕН уступать дорогу крупному! В людях то же рептильное чванство!!! А ведь «ЧЕЛОВЕК» – разумный!!! И звучит гордо!!!   
Вы бы, Рамона, обсудили эту тему с Вашими любимыми Пушкиным и Наполеоном. Они оба были великими людьми, каждый в своей области. Но роста невысокого: Пушкин – 155 --160 см. а Наполеон – 152 см. Интересно было бы услышать, совпадает их мнение и чувства с моими или нет? Думаю, они тоже испытывали нечто подобное моим переживаниям. И жёны их были заметно выше их: Жозефина Боарнэ была 175 см ростом. Наталия Гончарова – тоже 175 см, а если они были ещё на каблуках, то уж подавно, на голову, возвышались над своими мужьями
Боряра, мы уже как-то эту тему обсуждали. Помните: «Не выше, а длиннее!»
Но, полагаю, на улице ни Пушкин, ни Наполеон прохожих не толкали...Они решали задачи по-серьёзней...



Боряра – «улучшист».

Б. Окуджава                Боряра

               
 Где-то юный и прекрасный   
Ходит наш Дантес

Он минувшие проклятья                Страх проклятий, наказанье
Не успел забыть,                Он успел забыть,
Но велит ему призванье                И велит ему призванье
Пулю в ствол всадить                Пулю в ствол всадить
Где-то плачет наш Мартынов,                Где-то плачет наш Мартынов,
Поминает кровь...                Поминает кровь...
Он уже убил однажды                Он уже убил  и ныне
Он не хочет вновь!                Он не хочет вновь.
Но судьба его такая                Но судьба его такая
И свинец отлит                И свинец отлит
И двадцатое столетье                И столетья воля злая
Так ему велит                Так ему велит


Но я другому отдана             Но я другому отдалась
И буду век ему верна            И буду верною чичас!
                Или   И буду верною на час!   

В пустыне чахлой и скупой,  ("Скупой" – ладно, на воду. Но при чём здесь "чахлой" –             чахлой может быть растительность, но не сама пустыня.)
На почве, зноем раскалённой        Заменим на: На почве, зной впитавшей денный 
Анчар, как грозный часовой
Стоит один во всей вселенной.
Тут явно требуется произносить или «РаскалЕнной» или ВселЁнной.
Очередная халтура Пушкина.
Я же, изменив чуть-чуть слова, разрешаю этот диссонанс.

Гляжу ль на дуб уединенный,   
Я мыслю: патриарх лесов
Переживёт мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.
Та же путаница: или «уединЕнный» или «забвЁнный».
Опять, маленькое и уважительное изменение нескольких слов оригинального текста приводит к созвучию рифм.
Заменим на: Гляжу ль на дуб, в веках нетленный,

-- Боряра, почему Вы додумались до такой идеи, «Улучшистики», а никто до Вас не выдвинул её?

Выдвигали, думаю, не раз и задолго до меня. Может не в такой прямолинейной форме.
Но есть и ещё одна причина – эгоизм и снобизм Авторов: Де, чего ради мне, Творцу, стараться для кого-то другого?! Он это написал, ему и исправлять! А если был халтурщик и умер, не исправив, так это -- не моя забота и проблема.
Ведь  «улучшистика» требует внимания, уважения и, часто, затрат времени и усилий на подбор действительно улучшений, которые бы вписывались в ткань произведения! По стилю, рифме, в общем, надо создать нечто такое, что было бы идентично с манерой письма Автора. А это иногда весьма нелегко!
А Авторы полны СВОИХ идей и увлечены СВОИМ творчеством так, что для чьего-то другого, ЧУЖОГО,  уже нет ни сил, ни терпения, ни желания. И дать ему, как Автору, такая «улучшистика» ничего не может – ни славы, ни гонораров!
А что тогда она даёт Вам?
Интеллектуальную «разминку», Рамона. Читаешь какого-нибудь автора, замечаешь «сбои», неувязки, диссонансы. Невольно начинаешь думать, а как можно было бы лучше (на мой взгляд) выразить те же мысли, или найти более подходящую рифму. Вот и «разминаюсь».

А Вы не боитесь вместо «улучшиста» стать «удушистом» литературного произведения?

Конечно, определённая опасность существует. Но мне кажется, что для «удушиста» характерно отсутствие «чувства красоты», то ли поэтической, то ли музыкальной, то ли интеллектуальной.
А у меня, надеюсь, это чувство имеется. И стараюсь «улучшать» в соответствии с замыслом, стилем и, может,  неявно высказанным  желанием Автора.



Интермеццо.

Снова детские воспоминания Рамоны

Мозес Дрюбин – книгочей, консультант Министерства Иностранных Дел. Прийдя в гости, подходил к книжной полке, вытаскивал какую-нибудь заинтересовавшую его книгу и замирал тут же у полки, уходя всей душой в чтение.
Мозес, -- смеясь говорили хозяева, -- потом дочитаете. Садитесь за стол. Чай стынет и Ваше любимое печение скоро разберут гости!
Мозес не слышал. Он читал! 
А вот Папа и Мама, -- сказала Рамона, -- я заметила, никогда не смеялись!
Я как-то спросила Маму: А почему Мозес такой странный и ведёт себя как маленький? Он такой рассеянный?!
Нет, доченька, он не странный и не рассеянный. Наоборот, это человек высшей концентрации мысли. Высшей сосредоточенности! Поэтому мысли, которые у него пробуждает чтение книги, естественно, настоящей и хорошей, привлекают всё его внутреннее внимание, и он просто не может находиться сразу в двух мирах: в одном, заурядном, полном обыденной суеты и мире книжном, его занимающем гораздо больше. И странен он лишь для тех, кто не может, как он, вырваться из цепей рутинного, чисто биологического существования.
Я видела, Мама, что ты с Папой никогда не смеётесь над ним. Но ведь другие тоже смеются не зло, не чтобы его обидеть.
Да, Рамоночка, Папа и я очень уважаем этого человека за его способность так легко и непринуждённо уходить от рутины окружающего его быта. Это необычайный человек! Поэтому и смеяться над его, вроде бы странным поведением, даже вполне беззлобно, без иронической насмешки, нам представляется неуместным.
Но ведь и ты, доченька, я заметила, тоже не смеёшься, когда все остальные дети, подражая старшим, смеются? Ты это делаешь, подражая нам или сама по себе?
Знаешь, Мама, я смотрела на Мозеса, думала: Как это здорово, что человек может так отстраниться от всего окружающего мира, отключиться от реальной суеты и обыденности,   и                у у у у у й т и  в  к н и г у!
Ты правильно подумала, доченька! Этот человек достоин глубочайшего уважения, а не смеха, пусть даже добродушного.