некоторое количество образных бросков мысли

В хрусте птичьих костей
Хрупкость высоты ощутима.
Так звучит небо, когда предел подаётся.
Но нет ни для одной формы исхода,
Ибо у меня есть пальцы и это
Столь несомненно, что у меня есть и руки.
Если ты сломал нос на лице человека,
А мир тебе улыбнётся как прежде,
Значит он смеётся – этот мир.


В шишковатой картофелине
Или между волокон свили древесной,
У шершавых камней в углублениях нам
Режется вдруг неморгающий и бессловесный
Океанический глаз подпространства, а там… О, там!


Бросок костей ли завершил движение,
Когда ступил на каменных ступенях
Неловкий старец в полосу крушения,
А дитя, зародышами рук своих вертя,
Разбило круговую чашу бытия,
Засеяв решетом ковшей межзвездных
Нам славные пути просторов неизвестных?


Весна пришла в сад прибрежный,
Но мне о том неизвестно,
Ведь на плите намогильной моей
Выбито это.
Сад мертвых всех ждёт наверно.
Но слышно ли, как о новой
Живой весне возвещает тебе
Шум океана?


Пока время проходит сквозь нас,
Где-то в отверстом небе гнездится
Незрячий глаз неморгающим веком,
Провалом глазницы связан ещё
Со своим человеком.


Вспыхни, стык стула с полом,
Быстрым пламенем четвёрки своей,
Чтобы вечным глаголом тлело дерево их.
Подожги – пусть дымятся ароматом вещей.
Тело грузное, стул оседлавшее, прихвати,
Ибо вовек скакать ему всадником огненным,
Ибо пылайте, все стулья, конём,
Как, мир, полыхай, синим огнём!


Здесь вот я кольцо, почти что кольцо я, но не теперь,
Ибо я – мысль, и от себя – лишь на один волосок
С лысеющей головы Бога, где они словно песок,
Бесчисленный, даже если его уже не хватает немного.


Всякий ли раз в звуке сломанной ветки
Слышен нам хруст ключа в замк; мира?
Это всегда ведь вернулся Хозяин, и мы ему рады.
Абсолютный как космос – он не войдёт никогда.
Так всякий раз вознесём же приветствие
«Здравствуй, Великий!»


Белый-белый, почти что зелёный,
Лёг на земле снег и лежит.
Но не странно ли так дрожит
Опалённый твой рот, человек?
Ты ещё что-то хочешь сказать,
Кроме того, что уже хотел и сказал?
Как словесная тварь покорна Судьбе!
Кто весь день тебе показал, что это – Мой снег,
Ибо лежит и ему уже не восстать?
Кто тебе показал, как рушатся зёрна
В необратимо белую пыль,
И поэтому всё, что ты мог бы сказать – это песня:
«Радуйся! Радуйся, Вечносущий Зимы!»