Таёжкины тайны. 1. Алена Полухина

 Давно уже нет того бревешко к бревешку пятистенничка с замшелой крышей под елями на окраине Насоново, где впервые услышал я напевный голос Алены Прохоровны Полухиной. Забурьянило то место, где, отворив скрипучую калитку, можно было увидеть её, сыплющую пшено «курятам». Ни—пса в конуре. Ни кота на крылечке. Ни воды в обрушившемся колодце. Ни тиканья ходиков с чугунными еловыми шишечками на цепке. Об них, заржавевших, сплавившихся в один похожий на первозданную руду кусок, я споткнулся  как-то, предприняв нечто вроде археологических раскопок на том месте, где  неподалеку от глубокоомутной речушки Иксы стоял тот сруб  и к нему нужно было переходить по сваленному лиственничному бревну. Возвращаясь  через десятилетия сюда, где приходилось слышать сказы-байки  Алены Прохоровны, я обнаруживал грандиозную картину поглощения руин человеческого жилища сибирской сельвой. Я пытался найти её могилку на деревенском кладбище—тщетно. Как будто она, слывшая ведуньей, способной при помощи трав и снадобий возвращать себе былую красоту и молодость, выпила лунной ночью колдовской отвар—и, став легкой и прозрачной, как утренние туманы над луговинами, просто ушла, не забыв прыснуть ведовского зелья и на свою избушку. Все истаяло. Ничего не осталось. И только голос того сокровенно-сказочного мира, что до последнего прятал  в своих заветных кладовых легенды и предания, вдруг зазвучит среди ночи. Былинно-сказовый напев, проникающий сквозь времена, сводящий их в одну, подобной иконной доске с потрескавшимися ликами, плоскость. Никто не знал точного возраста Алены. Одни говорили, что ей  сто лет, другие, утверждали, что ей  уже и все триста, а то и четыреста,  потому что, сказывая, она могла переноситься во времена незапамятные, говорить о стародавнем, как о вчерашнем. Случалось – видели ее и молодухой с расплетенной косой над омутом, и  бродящей средь могил вурдолачкой с сияющими глазами. А, может, и наговаривали завистники за её необыкновенный дар сказочницы, знахарки, повитухи. А за молодку, выходящую ночами из её избы, чтобы окунуться в омут принимали её внучку, которая могла напускать морочь, показаться хоть косматой седой старухой, хоть деревом, хоть косулей в елани. 
 Урман Глухарев