Второе венчание

Ларисе Кадочниковой

Второе венчание

Роман в двух частях «Кто виноват?» А.И. Герцен предвосхитил обращением к женщине, с которой был обручён дважды.
«Наталье Александровне Герцен в знак глубокой симпатии от писавшего».               
Москва, 1846 год
В 1847 году Герцены покинули Россию. Александр Иванович живописал природу Европы: «с Авиньона начиная, чувствуется, видится юг.
Для человека, вечно жившего на севере, первая встреча с южной природой исполнена торжественной радости - юнеешь, хочется петь, плясать, плакать; всё так ярко, светло, весело, роскошно.
После Авиньона нам надобно было переезжать Приморские Альпы. В лунную ночь мы взобрались на Эстрель: когда мы начали спускаться, солнце всходило, цепи гор вырезывались из-за утреннего тумана, луч солнца орумянил ослепительные снежные вершины; кругом яркая зелень, цветы, резкие тени, огромные деревья и мрачные скалы, едва покрытые бедной жёсткой растительностью; воздух был упоителен, необычайно прозрачен, освежающ и звонок, наши слова, пенье птиц раздавались громче обыкновенного, и вдруг на небольшом изгибе дороги блеснуло каймой около гор и задрожало серебренным огнём средиземное море».

***
Вот знакомый погост у цветной средиземной волны...
Шум и свежеть валов, что как сосны, шумят за стеной
И небес гиацинт в снеговых облаках надо мной.
Иван Бунин

В пятой главе «Былого и дум», в её трёх частях «Кружение сердца», «Ещё год», «Ночь на океане» - кровоточит исповедь человеческой души.
Каждая строка выстрадана, каждое слово пронизано мукой и болью.
Безучастие невозможно, остановка тем более - надо идти до конца, взяв боль эту в своё сердце.
Драма, внезапно разразившаяся в семье Герценов, впоследствие явилась толчком к написанию «Былого и дум».

***
Ветер в раме свистал, раздувал серый пепел в камине,
Градом сёк по стеклу - и опять были ярки и сини
Средиземные зыби, глядевшие в дом,
А за тонким блестящим стеклом,
То на мгле дождевой, то на водной синевшей пустыне,
В золотой пустоте голубой высоты,
Всё качались, качались дышавшие морем цветы.
Иван Бунин


В Европе, по словам Герцена, жизнь их устроилась странно.
Очень редко бывали тихие вечера «интимной беседы, мирного покоя».
Герцены не умели ещё запирать дверей от посторонних. «Отовсюду являлись, - писал Герцен, - бездомные скитальцы; они искали от скуки, от одиночества какого-нибудь дружеского крова и теплого привета».
Своё негодование от бесплодных споров А.И. переносил на бумагу. Это был выход. У Натальи Александровны такого выхода не было.
Она писала об этом: «мне надоели китайские тени, я не знаю, зачем и кого я вижу, знаю только, что слишком много вижу людей».
Герцен впоследствии жалел, что не ухаживал за её больной душой так, как потом «ходил» за её больным телом.
«За несколько дней до 23 июня 1848 года, возвращаясь вечером домой, я нашёл в своей комнате какое-то незнакомое лицо.
- Да это вы? - сказал я наконец, смеясь и протягивая ему руки.
Можно ли это? Узнать вас нельзя»...
Это был Гервег, обритый, остриженный, без усов, без бороды.
Георг Гервег - немецкий поэт, принимавший участие в июньских событиях 1848 года во Франции.
Когда Герцен уезжал из России, Огарёв передал письмо Гервегу, которого русский поэт ещё знал в расцвете его славы.
Гервег стал часто, почти каждый вечер, бывать у Герценов. Он видел в них идеальную семью, любил всех членов семьи. Он мечтал уехать с ними куда-нибудь вместе. Гервег избегал своего дома, там его всё раздрожало.
Герцен стал замечать в Гервеге перемены. Его дружба к Натали обретала более страстный характер.
«Я молчал, - писал Герцен, - и с грустью начинал предвидеть, что в нашей жизни что-нибудь разобьётся. Разбилось всё».
Страдание Натальи Александровны было безгранично. Её мучили сомнения, высокая душа её была в смятении.
Она писала: «Зачем это? Я плачу, плачу. Может, я виновата во всём: может, недостойна жить. Но я чувствую, что чиста перед тобой и перед всем светом.
В любви моей к тебе мне жилось, как в божьем мире, не в ней - так и нигде, казалось мне.
Выбросить меня из этого мира - куда же? - надобно переродиться. Я с ней, как с природой, нераздельна, из неё я опять в неё».

***
Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шёлк травы,
Но воздух чист - и сколько в небе света,
А в море нежной синевы!
И тихи, тихи старые руины
И целый день, под мерный шум валов,
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах - круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.
Иван Бунин


«Зачем он тогда, - вспоминал Герцен, - когда я чувствовал своё слияние с природой, в душе моей ещё жила гармония, не нашёл силы прямо и открыто рассказать мне свою исповедь?
Гервег проводил меня на почтовый двор, сам остался, утирая слёзы...
Это чуть ли не была последняя минута, в которую я ещё в самом деле любил этого человека!»

***
Осень листья темной краской метит:
Не уйти им от своей судьбы?
Но светло и нежно небо светит
Сквозь нагие черные дубы,
Что-то неземное обещает,
К тишине уводит от забот -
И опять, опять душа прощает
Промелькнувший, обманувший год!
Иван Бунин

«Несколько минут прошли прежде, чем она сказала что-нибудь, и потом вдруг рыдая, бросилась мне на шею; она только могла сказать: «не бойся, друг мой, это хорошие слезы, слезы умиления...
Нет, нет. Я никогда не расстанусь с тобой!»
«Ночь на океане» начинается воспоминанием Герцена о его пребывании в Турине:
«Мне было необычайно хорошо, так как не бывало давно. - Я опять почувствовал, что я еще молод и силен, что у меня есть друзья и верования, что я полон любовью, как тридцать лет перед тем».
Сердце билось так, как я отвык чувствовать в последнее время.
Я и теперь ждал свидания - свидания с той же женщиной, и ждал, может, еще с большей любовью.
После безумного кризиса горести, отчаяния, кроткие письма Натали, исполненные грусти, слез, боли, любви, довершили мое выздоровление».
Наталья Александровна ехала в Турин. Слишком большой платой они заплатили друг за друга.
В Турине, по словам Герцена, было их второе венчание; и смысл его был глубже и значительнее первого.
«Он совершился с полным сознанием всей ответственности, которую мы вновь брали в отношении друг к другу» - писал Герцен.
Любовь пережила удар, который должен был ее разрушить.
Через три дня они ехали вместе домой, в Ниццу.
«Все встречало нас весело, как старые друзья после размолвки, а тут виноградники, рощи роз, померанцевых деревьев и море, стелющееся перед домом и дети, играющие на берегу... вот они узнали, бросились навстречу. Мы дома».
В «Былом и думах» есть строки: «Пропасти, делившие нас, исчезли, берега сдвинулись».
«Разве это не та же рука, которая через всю жизнь была в моей руке, и разве это не тот же взгляд, только иногда он мутится от слез. Успокойся же, сестра, друг, товарищ, ведь все прошло - и мы те же, как в юные, святые, светлые годы!»
P.S. Самое удивительное, образ замечательной женщины ХІХ века Натальи Александровны Герцен видится мне в нашей современнице: актрисе, художнице, писательнице Ларисе Валентиновне Кадочниковой.
Народная артистка Украины, лауреат государственной премии им. Т.Г. Шевченка, с 1964 года является ведущей актрисой национального академического театра русской драмы им. Леси Украинки.
Многие, посетившие выставку картин Ларисы Валентиновны поразительно точно передавали дух, атмосферу замечательного Государственного музея: «Духовные сокровища Украины», высокий образец современной классики.
Картина «Бесприданница» языком графики тонко и глубоко передает трагедию великой женщины, которую в свое время гениально сыграла мама Ларисы Кадочниковой, Нина Ульяновна Алисова.
А с какой любовью и мастерством оформлен пригласительный билет и к нему приложение с миниатюрными репродукциями нескольких картин. Именно с этого и начинается культура.
«Маки» будто живые, каждым лепестком роняют мелодию - мелодию души выдающейся актрисы.
Еженедельник «Бульвар Гордона» порадовал меня. Люди, служащие этой газете верой и правдой, умеют верно оценивать высокое искусство.
Лариса Валентиновна, подчеркивая, что все картины ей одинаково дороги, заметила: есть две картины, с которыми она ни за какие сокровища в мире, не рассталась бы.
Это - «Икар» и «Бесприданница».
«Бесприданница», по словам художницы, выражает и ее птицу-чайку летящую, стремящуюся вырваться из этого сумасшедшего мира.
Мир был всегда, есть и будет сумасшедшим, тем ярче исключительность в нем, летящая серебряной птицей в голубом небе.
Счастливого пути мы говорим и гоголевской птице-тройке, олицетворяющей нашу прекрасную украинскую землю.
Земля, птица - в этих словах живет женское начало.
Следующие строки поэта я обращаю к тем, кто писал мне спасительные письма.
***
Драгоценные женские письма!
Я ведь тоже упал с облаков
Присягаю вам ныне и присно:
Ваш я буду во веки веков.
Борис Пастернак

Спасибо Всем за бесценные письма..
июнь 2006
Надежда Борисовна