Перегрея

Анатолий Назаров

Перегрея.

Легенда из времен пришествия Батыя.








Из степей половецких без устали
Приносили в Рязань слухи-россказни
О злодеях в обличии воинском.
Будто злыдней в степях тьма великая,
Будто моченьки нет им, противиться
Ни мечом, ни отвагой, ни удалью.
Будто там, где они появляются.
Разливаются реки страдания,
А вослед и слезу, будто некому
Уронить на угасших пожарищах:
Кто убит, кто сожжён, кто - утянут в плен
На арканах  из волоса конского.
И как будто бы войско то чёрное
Чёрным горем, как хлебушком, кормится,
Как водой ключевой упивается.
А ведёт ненасытную пагубу
На Рязань – православное княжество –
Баты-хан, волчезубое чудище.

 День пришёл, враки стали событием:
Объявился посол батухановый –
Срам один: чародейка-язычница
И два воина ей в охранение.
Дани, Русью дотоле невиданной,
Волхвовянка бесстыжая требует…
Взволновалась Рязань. В Бога веруя,
В поле Диком отбиться надеется.
Князь Рязанский свет Юрий Ингваревич
В сопредельные русские отчины
Посылает гонцов с просьбой кланяться…
В град Чернигов дорога Евпатию –
Ратоборцу, боярину, витязю.
Князь поведал послу и дружиннику
Мысли вслух – государя напутствие:
-Не одной лишь Рязани окраинной –
Всей Руси увлечённой борением
День и ночь за княжение стольное
Посулил хан разор-разграбление…
Ни могучие плечи, ни мужество,
Разделённые  в поле знамёнами,
Не повергнут в ковыль и во тление
Супостатом водимое воинство.
Под началом одним рать единая
И для каждого Русь та же Родина.-
Вдохновлён Князь! Во взгляде дружинника
Ищет он вдохновенью сочувствие.-
Нам обоим не люб Всеволодович
За гордыню без правды, без повода.
Но при нём не жалей празднословия –
Что тебе! – пусть потешится почестью.
Речь о сути пойдёт – тоже кланяйся:
Говори Князю об упреждении,
О тщете схороненья за  стенами.
Превзойдёшь в словесах, полк черниговский
Встретит недруга обок с Рязанцами.-
Вдохновенье в глазах Князя Юрия
Не зажгло вдохновенья ответного.-
С верой слово неси Князя отчины –
Не сегодня сомненьям потворствовать…
Только с верой в успех ты воротишься,
Если уж не с полком, то с дружиною…
Но и горсть приведёшь добрых молодцев,
Веселей в поле Диком покажется.

 

1


Добрый молодец, витязь удачливый
Не впервые с доспехами ладится,
Не впервые к походу готовится
И не в диво поход не с дружиною.
Он пугает жену расставанием,
Уходя не на битву сражение,
Не на ловлю медведушки бурого –
Он спешит на поклон в чужекраину:
Посылает его Князь к черниговцам
Прямиком через полюшко Дикое
В тёмну ночь одного одинёшенька.
Не тому испугалася жёнушка,
Что во полюшке татей-разбойников
Встретить просто – не просто отделаться,
Испугалась она, что в Чернигове
Красны девицы все черноокие,
Все, как есть, лиходейки-разлучницы.
К ним в полон,  угодить добру молодцу
Немудреней чем к лютым соловушкам –
Невзначай оглянулся и в омуте.

Не о том ты печёшься, ревнивица,
Не о том сокрушаешься, ладная,
Повергая слезой мужа верного.
Посылает его Князь в Чернигов-град
Не проведать любаву забавушку
Черноокую да чернобровую –
Посылает за войском обученным,
За надеждой для люда рязанского.
Ты ль не ведаешь, ты ли не чувствуешь,
Как гроза на Рязань надвигается?
Ты пекись о себе да - о детушках,
Научись управляться топориком.
Вдруг… Но лучше, душа свет Алёнушка,
Лучше с детками скрыться заранее
Во глухие леса, непроглядные.

Отобьюсь от вражины топориком,
Убегу в лес дремучий с ребятками,
Только ты мне скажи, что воротишься
Перед ними и мной ясным месяцем.

Пресекли причитанья невестушки
Остаревшие в летах родители:
-С Богом!- благословили Евпатия
На труды во спасенье Рязанщины.

                2   

 
С государевым словом-напутствием,
Перед тем как начать вёрстам долгий счёт,
Посетил Коловрат друга верного –
Эпимаха собой умудрённого:
Летописца, соратника, инока.
Посетил, чтоб оставить сомнения
В безсуетности кельи монашеской.
-Ратибор,- так привычней Евпатию
Называть поседевшего витязя,-
Рассуди зыбкий помысел Юрия
В Диком поле сразиться с Батыгою.

Рассудил Эпимах думой давнею,
Истомлённый её несказанием:
-Уж с весны слухи грозные носятся,
А как есть, ничего не разведано:
Ни рязанскими грех-воеводами,
Ни самим, прости Господи, Юрием.
А в миру люду мало ль скитается
Что-то слышавших, что-то увидевших –
Лихоимцы и божии странники.
А купцы!? Что ни взять, то и сказочка.
Каждый знает, как будто, немногое
И на первый-то слух небывальщину,
Но просей сквозь своё разумение,
Всё, что слышалось кем-то и виделось
И тебе вдруг откроется многое,
В думах к истине тропка проторится…
Пробираясь от моря в Рязанщину,
Все сказители – злые, иль добрые –
Натыкались на станы Батыевы.
Осторожностью, страхом гонимые,
Обходили они рать голодную
Не за час, не за два, не за суточки,
Наблюдая, как воины адовы
Точат, ладят мечи искривлённые:
Грабить, жечь, покорять Русь готовятся…
В три крыла на Рязань продвигается
Хан Батый со своими туманами.
Нам ударить полками-то в среднее –
Сокрушить, изловить бы начальников,
В крайних смуту родить – межусобицу,
А тогда и за них дружно приняться.
Только силушка наша немалая
В перебранках князей потерялася.

Замолчал Эпимах, не загневался,
Лишь вздохнул тяжело горю-Горькому,
Коловрата подвигнул к сочувствию:
-Не крушись, Ратибор, слушай доброе:
Посылает меня Князь, отчаявшись,
Полк Большой у Чернигова выпросить.
Как сумею, достанет нам силушки,
Не смогу – о себе попечалимся.-
За сомненьем спешит оправдание.-
Не простого ума Князь Черниговский:
Слов ему не скажи, не подумавши.
То не Бурого острой рогатиной
Осадить, вразумить между сосенок.

Ратибор оживился сравнением
И друзья увлеклись вспоминанием,
Как в уснувших лесах, в зимы долгие
Выгоняли они косолапого
Из сонливой берлоги пободрствовать:
Удалось – и медведь не противится,
Неудача – когтями и яростью
Шубы рвал Князь Лесов будто тряпицы.

Час вечерний напомнил о бремени.
Коловрат со скамьи поднимается,
Оправляет кольчугу и сетует:
-Не пора ли отшельнику, иноку
В бранный мир – не пора ль  окольчужиться?

-То и, правда – пора. Завтра поутру
Я возьму вместо посоха палицу,
Для Руси cнова стану защитником.
Ты прости, согрешу, коли, Господи,
Не оставь подвиг мой без внимания…

Коловрат у порога-разлучника
Ратибора просил о радении:
-Если я не успею ко времени,
Если сгину настигнутый случаем,
Будь всегда недалече от Юрия
В поле Диком, в сраженье задуманном.
Князь один потеряется в розмысле,
Потеряется в разноголосице
Несогласных друг с другом советчиков.
Поддержи Князя, словом уверенным,
Стань щитом в сече злой и неистовой.

Ратиборовы брови насупились:
-Все советчики Князя надменные
Много лет уж мои супротивники.
От того и укрылся в обители,
Чтобы душу и честь, помня Господа,
Не сгубить сатанинским отмщением.
В поле Диком, с душой просветлённою
Щит к щиту буду с Князем, как водится…
А молитвами воина-инока
Отведу от тебя злые случаи,
Приведёшь ты Черниговцев силушку
И спесивый Бату станет гневаться.

В срок, хранимый надеждой соратника
И напутствием Князя Рязанского,
Поспешил Коловрат во Чернигов-град.
И на тропочке с витязем встретиться
Не осмелился случай-злодеюшка,
Не достались глаза птице-ворону.

                3

   
А встречали его неприветливо:
Знатный люд, Михаил - Князь Черниговский –
Догадались, зачем гость пожаловал.
Пригласили, однако, на трапезу –
Не посла, но могучего витязя.
О делах говорить не торопятся –
Всё о подвигах да приключениях.

Но Евпатию – доброму молодцу –
Не до кушаний сытных, изысканных,
Не до сказок забавных в приправушку –
Одолела забота посольская:
Как тревогу вселить в знать беспечную?
-Я здесь чаркой одной позабавился,
А Батый со своим грозным воинством
Вёрст на десять к Рязани придвинулся.

Посмеялись черниговцы знатные:
«Снежных вёрст в поле Диком не меряно,
И в Руси хоть дивись расстояниям.
Уж забавься и второю чаркою».

-На немеренность вёрст понадеемся,
Посчитает Батый нас нагайкою.

-А на Калке, на что МЫ надеялись?-
Произнёс Михаил, вдруг, нахмурившись.-
МЫ собрались полками Великими
И пошли за Днепром встретить недруга…
«МЫ», как помню, без Князя Рязанского.
Лишь три сотни рязанских охотников
Не за Русь, за поживу сражалися…
Был ты юн в битве той, но в неистовстве
Не терял ни себя, ни соратников…
Долго шлем твой железный поблескивал.
Был и меч по-бесовски изогнутый –
Знак удачи в сраженье проигранном…
Но в тот день МЫ бежали. МЫ – русские!
Ты безрукому кровь останавливал.
Вдруг он руку твою стал вымаливать!
Чтоб в бою устыдить убегающих…
Оробел, отстранил сострадание,
Не отсёк ведь руки для безумного…
У тебя же их две – обе молнии!
Ах, с одной далеко ль до погибели!?
Ты был здрав. Вот и я в добром здравии:
Полк великий услать из Чернигова!?
Хан Батый на Рязань тьмой не кинется,
Табунам, угрожая бескормицей.
В три змеи он приполз ко Воронежу,
Но не всеми к Рязани потянется.
Ай, одна повернётся к Чернигову!?
А мои-то полки мною отданы?
Мне, с обмолвкой, вся Русь тоже отчина:
Не чужбиной мне виделся Новгород
И Рязань по дедам не закраина.
Потому говорю: по Чернигову
Ты пройди с бирючами зазывными
Да накличь ратоборцев-охотников.
Как накличешь, доспехи пожалую.

Оттолкнул Коловрат чарку вторую,
Пиво-мёд, не стерпев, расплескалося,
Пристыдило посла за несдержанность,
И посол поклонился – до пояса:
-Благодарствую, свет Всеволодович,
Поутру, солнце зорькой возрадует,
Понесу слово Князя черниговцам…
Хан Батый даст деньков нам на хлопоты.

А когда с позволенья высокого
Коловрат удалился из трапезной,
Знатный люд в переглядах нахмурился:
Не в восторге от щедрости княжеской:
«Ну, как мы ополчаться задумаем,
А кольчуги охотникам дарены
И мечи уж давно подпоясаны».

-Не ропщите, бояре, усердствуя.
Мы позволим суровому витязю
Ратоборцев завлечь в поле Дикое.
Мы позволим, и будем надеяться:
Нам послужит дружина отборная.

Но боярская хмурь не растаяла:
«Вразуми, как поладить с Евпатием:
Уговором, иль тайным насилием?

-Не глаголом, не силой, но жертвуя
Правдой в помыслах, правдой в деяниях…
Люди скромные ныне проведали:
Дочь Прокопия, луки творящего,
Перегрея – краса неподступная,
Коловрата по праздности встретила.
Так и вскинулась, и зарумянилась.
Да и витязя сердце смутилося:
Оглянулся ей вслед с остановочкой…
Подарю им свиданье укромное,
Чтоб в одно обратить два стремления.
Чтоб в одно обратить два желания,
Приворотное зелие сварится…
И не буду я каяться в умысле!
Видит Бог: зло во благо Чернигова!-
И добавил себе лишь в услышанье:
Не в отмщенье за язву сокрытую.-
Если снадобье справится с девицей,
Обезумит посла вожделением,
Осрамлю Коловрата и выдворю
Без охотников силой померяться
С молодым воеводой табунщиков…
Да и много ль их будет – охотничков
Полевать за князей не черниговских…

                4

Звал на площадь народ вече-колокол,
Не жалели гортаней глашатаи,
Приглашая послушать речь витязя
Из сторонки забытой – Рязанщины.
А черниговцы люди серьёзные.
Их от дела отвлечь не ко времени,
Повод дать не на шутку разгневаться.
Только колокол вечник по малости
Никогда не тревожил Черниговцев.

Коловрат на помосте, на площади
Вместе с Князем, с боярами думными
Ждал народ, неспеша прибывающий.
Подходили мужчины степенные.
Подбегала и молодь кручёная,
Жёны шли к суматохам привычные,
Рядом с ними притихшие девицы.
Вот заполнилась площадь соборная,
Люди ждут – кто испуга, кто радости –
Все глаза на боярина – витязя.

-Будьте здравы вовеки, черниговцы!-
Возгласил Михаил Всеволодович,-
Перед вами Евпатий Неистовый.
-Знаем! Ведаем!- слышится с площади.
-Он поклонится с просьбой великою.

-Дня вам доброго, люди работные!-
Начал витязь реченье с приветствия.-
Я спешил из-за поля разбойного,
Из Рязани смущённой Батыгою,
Передать вам поклон слёзный до земли
От дедов и родителей немощных,
От детей недоросших до мужества,
От народа, от Князя Рязанского.-
И склонился Евпатий, как молвилось.-
К вам послали меня за радением,
За охотною силой-отвагою -
В Крае вашем той силы, что хлебушка…
Рать Батыева, счёта не ведая,
День за днём на Рязань надвигается.
Нам не выдержать натиска грозного,
Коль останемся мы в одиночестве…
Прежде чем вы в ответ слово молвите
О желанье своём, о решении,
Я хотел бы спросить с места святого:
Кто друг другу мы, русичи вольные!?
Братья? Сёстры? Соседи случайные,
Равнодушные к горю стороннему?
Или мы волчья стая разбредшая
По чащобам лесным, по болотинам
На забаву кровавую лучника.
Или может друг другу не любы мы
Из-за слов, что звучанием разнятся?
Это ль повод-причина для розницы?
Это ль повод-причина черниговцу
Не услышать призыва о помощи
Из Торжка, из Рязани, из Суздаля?..
А над Русью гроза превеликая.
Коль Рязань на колени опустится,
У Чернигова ноги подкосятся…
Если все мы кичимся землячеством,
То для ворога мы – Русь единая,
Где князья друг от друга особятся,
Где народ их раздорам потворствует.
А не той ли бедой Русь приманчива
Для разбоя, пожара, насилия,
Для удушья постыдною податью.
С нас грядущее требует выбора:
Или порознь мечом нас попотчуют,
Иль стеной – щит к щиту – перед ворогом
Поклянёмся быть вечно едиными…
Княже ваш, Михаил Всеволодович,
Возлелея заботу великую
О грядущем для каждого русича,
Где б ни жил он – в Рязани, в Чернигове –
Слово рек, что подарит охотнику
В поле Диком сразиться Батыгою
Снаряженье достойное ратника.

                5

Не вечерние зори ущербные
Омрачили раздумья Евпатия
О Руси, о князьях да - о княжествах,
О рязанской сторонке, о городе,
Где родился и где ныне здравствует.
О жене – оленушке Алёнушке
И о детках своих несмышлёнышах…
К ним скорей бы, да дело посольское
Тенетами стремленье опутало:
Не торопится свет Всеволодович
Повернуться лицом к добрым молодцам,
Возгоревшихся, словом Евпатия.
Он-то, Князь будто и раздосадован:
-Столь кольчуг и мечей – разорение!

Знает витязь (И Господу ведомо!)
Сколько дней в невозвратное кануло,
Прежде чем Михаил Всеволодович
Разродился внезапным решением:
-Не взыщи, Коловрат, как дослушаешь
Повеление Князя Чернигова…
Повелел я: из тысяч желающих
В поле Дикое снесть буйны головы,
Одарить только триста – не более.
Будет им под седлом конь с доспехами,
Стрел колчан, сухари с полушубками
И суровое Князя напутствие.

Как с плеча вознестись меч сноровится,
Слово дерзкое так изготовилось.
Но сдержал Коловрат звук-напраслину.

Михаил поглядел недоверчиво
На ушедшего в дали Евпатия:
«Не взыщи!» - и посол мне сочувствует!?
Иль безропотной долей просителя
Посулить мыслит благостей божиих?..
Срок прошёл – не сулит. Мысли кружатся:
Триста ратников, славных Черниговцев
Отдаю на позор, избиение,
И досадно - потешатся молодцы
Не на стенах родного Чернигова –
Под Рязанью, во славу рязанскую…

Вдруг Евпатий, стряхнув думы грузные,
Повинился с душевным спокойствием:
-Не гневись за молчание долгое
На посла, Михаил Всеволодович:
Я вернулся к тебе с поля Дикого.      
Зришь ли ты за немногими зорями
Судный день своему повелению?
Вдохновлённые жаждой великою
Русь хранить от врага единением,
Триста ратников града Чернигова
Утолить эту жажду надеются.
Зришь ли ты тех надежд ликование?

Не замедлил в ответ Всеволодович:
-Что я зрю, то тебе не привидится
Ни воочию, ни в заблуждениях…
Все заботы твои суть дружинные:
С кем и как одолеть злого ворога.
А моё беспокойство о вольности,
Одаряющей отчины разностью.
На Руси всякий князь с намерением
Подобрать под себя земли братовы,
Начинает без правды сражение.
Одолел – к единенью прибавилось,
Ну а брат поживи в услужении…
Вдруг один – кто-то всех поудачливей –
Съеденит колотьём земли-отчины!
И застонет в единстве навязанном
Люд, живущий привычною самостью.
Враг – табунщик – тот данью утешится.
Утешай – в остальном воля-вольная.
А в единой Руси, под Величием
И вздохнуть не придётся, как хочется,
И слова говори по единому…
Слово Русь для меня уж оскомина:
В нём нам слышится зов к единению,
К духу вольному в нём небрежение…
Не на веки пастух дань сбирающий –
Где табун, там и он. Князь на царствие
Не по старшему рода, как исстари,
По сынам на века узаконится…
Только в Боге единство мне видится!
А вне Бога - раденье о вольности.

Отвечал Коловрат без надменности:
-В чаще мыслей твоих, не дружинных суть,
Признаюсь, потерял я тропиночку.
Но в средине забот незатейливых
Недосуг выбираться мне к истине.
В час беды над моей тихой вотчиной
Мне б жену оградить от насилия,
Мне б детей уберечь от пленения,
А родителям – смерть бы по старости.
И не мне одному блага хочется
Перед скорым нашествием ворога.
Все, чьи руки удержат оружие,
Будут биться с врагом до отчаянья.
Кто их всех соберёт в рать единую?
Кто её укрепит правдой-мужеством?
Кто взнуздает неистовость разумом?
Вот о чём в голове дум сумятица.

Не с догадкой, со знанием истины
Поглядел Михаил на Евпатия.
«Ой, ли только о том боль в головушке
У дружинника, молодца, витязя
В чужекраине да в одиночестве?
Иль тоска мной давно не примечена?
Иль печаль затруднённо читается
На лице будто бы нечитаемом?»
И в глазах Михаила сочувствие…

                6

У дружинника, молодца, витязя
Не тоска, не печаль в сердце гнездится.
Не томление ко сердцу ластится:
После встреч с черноокой черниговкой
В нём два чувства сошлись и не сладятся…

Как входил Коловрат во Чернигов-град
Сквозь вороты уже отворённые,
За собою, ведя разусталого
Скоробега – коня половецкого,
Повстречал он черниговку юную.
От морозного ветра колючего,
От лучей восходящего солнышка
Шапки беличьей мягким околышем
Прикрывала лицо дева бережно.
Что увидится взглядом опущенным?
Натолкнулась на витязя девица,
Чудом на спину не опрокинулась.
Придержал витязь деву легонечко,
Чуть коснувшись рукою могучею.
«Ой!»- сказала испуганно девица,
За околыш, поймав шапку беличью.
Миг прошёл и в глазах робких девичьих
Обратился испуг в изумление
И лицо за ладошку вновь спряталось.
Чёрных глаз девы взгляд озадаченный
Да заря на лице восходящая
Добру молодцу лишь и приметились,
Но уже сердце дрогнуло зоркое,
Угадав красоту полонящую…

Убежала смущённая девица,
Оглянулось ей вслед сожаление:
Ибо хлынет однажды по улочкам
Половодье угроз и насилия.
Если встреча с дружинником, с витязем
Для девицы испуг-удивление,
То нашествие злыдней неведомых
Обезумит её страхом-ужасом.
Побежать бы за ней, спрятать за спину,
Так она ведь опять испугается…

Всякий день посвящённый безделию
Занят был лицезреньем черниговок:
Вновь хотелось взглянуть на занозицу
Хоть бы раз да разок, хоть в один глазок.

                7

Трижды слава нехитрым желаниям,
Возвышающих нас в побуждениях!

После споров с боярами думными
О мечах, о колчанах со стрелами
Добрый молодец, витязь удачливый
Отправлялся гулять по Чернигову.
Со слугой Варгуном город знающим
Он, присматриваясь к лицам улицы,
Был не против пройтись по заулочкам.
По заулочкам люди умелые
Вытворяют изделия добрые:
Там на плоских кругах глина вертится,
Там железо под молотом искрится,
Превращаясь, то в серп, то и в сабельку…
Вот и здесь, в немудреном проулочке
Ладят луки тугие со стрелами.
За проулком пустырь, снег истоптанный,
Городская стена вся щербатая:
Тут опробуют луки готовые
Возмужавшие юноши ловкие.
К тынам ближе колодец с журавликом,
Не в урок банька весело курится…

Вдруг слуга Михаилом подаренный
Животом занемог до стенания
И с поклоном земным обращается:
-Ох, боярин, понятливый, ласковый,
Отпусти ты меня на минуточку –
Недалече товарищ мой здравствует.

Отпустил Коловрат занемогшего –
Истомился за то ожиданием.

И узрел Коловрат, скукой, мучаясь:
К баньке тихой, курчаво дымящейся,
Безоглядно стремится черниговка:
В лёгкой шубке на плечи накинутой,
В поршнях будто бы наспех завязанных
И походка – навек заглядение…
А под шубкой её что-то важное:
Может быть, то кувшин, или свёрточек –
Глядя, издали, не догадаешься…
Шапки беличьей мягким околышем
Прикрывает лицо дева бережно
От мороза, от ветра колючего…

Ни вздохнуть от прозренья, ни выдохнуть!
Не отвергни удачу, сомнение!
Разум, сердцу доверься отважному!
Пробудись-ка и прыть молодецкая!

По искрящему снегу, по замяти
Побежал Коловрат за черниговкой.
Не догнал витязь девы на тропочке,
Вслед за нею ворвался в предбанничек
И сказал на дыханье взволнованном:
-Не дрожи лепестком, дева дивная,
Я не вор и не тать, и не похотник.
Мне бы только узнать имя-отчество,
Чтоб вопрос, задавая, быть вежливым.
-Я ль цветок на ветру в поле скошенном?
Не болей обо мне, добрый молодец,
Дрожь моя не испуг – смелость дерзкая:
В первый раз догонялась я витязем.
А уж как витязь будет похотливым,
Коль в глазах синева неба чистого,
Кудри будто весеннее солнышко.
И догнал он меня с малой просьбицей.
Мне бы вспомнить её, успокоившись…
Ах!.. Зовусь я с крещения Марьюшкой,
А по отчеству буду Прокопьевна.
-Ты скажи мне, Прокопьева Марьюшка,
Не тебя ли я встретил негаданно
Как-то утром в воротах Чернигова?

Не ответила сразу Черниговка:
-Мне бы истину скрыть, коль по разуму,
Но душа устремилась к открытости:
Каюсь: я повстречалась негаданно
Коловрату… Евпатию… Витязю…
А и ты для меня был нежданностью.
Был нежданностью, стал ожиданием.
-Я не ждал, я искал тайным поиском
Красоту, полонившую помыслы.
-Отдалась бы словам сердцу радостным,
Да не знаю, чем вскоре аукнется
К ним, коварным, доверчивость девичья.
-Две души, в счастье, веря и в преданность,
На дороженьке солнечной встретились,
А над ними проплывшее облачко
Пролилось холодком подозрения.

Укоризна смутила Черниговку:
Опустились ресницы чернющщие…
Пожалел их Евпатий Неистовый:
-Что-то банька у вас в день нечаянный
И в нечаянный час жарко топится?
-Будто ныне к Прокопию – к папеньке –
Гость за луком испытанным явится.
А тот гость любит в баньке попариться,
Да настоями трав позабавиться…

Тишина овладела предбанничком
И не скрыть в тишине сожаления:
-Что ж, пора мне держать слово витязя:
Обещал разузнать имя-отчество,
А проведал, невежа, семейное.
Да и жажда желания путает…
Поспешу на мороз – образумиться.
-Вот кувшин полон пива забавного.
Я, воровка, глоточек отведала.
Утолил бы и ты жажду смутную –
Знатный гость на пустяк не обидится.

Подняла Марья руки с кувшинчиком,
А под шубкой, цветком распахнувшейся,
Без понёвы зардела сорочица.
Пламя вспыхнуло в теле Евпатия.
Он подлил в пламя зелия-варева…
Что случилось затем, ясно помнится:
Как сноровистый конь ног не слушает
В поединке, грозящем погибелью,
Так и страсть, жеребцу уподобившись,
Неподвластною сделалась разуму…

                8

В грешный миг торжества обладания
Открывается дверь с хитрым поскрипом
И в тумане морозного воздуха
Борода показалась простецкая.
Обомлела, откинулась Марьюшка:
-Ой! Холоп! Наперёд гостем присланный…

Но уже дверь со вскриком захлопнулась
От ноги разъярённой Евпатия,
И в сердцах всё высокое рухнуло…

-Да неужто кувшин с приворотною?-
Прошептала в прозрении Марьюшка.-
Видно, умысел был против папеньки.
-Ты не бойся дознанья родителя –
Я словлю и убью соглядатая!-
Говорил Коловрат не о курице,
Оправляя одежды боярские.

Только Марья и вовсе отчаялась:
-Ты убьёшь!? За подгляд иль случайное?
Ты ему пригрози, быть побитому.

Коловрат на мороз, молча, выскочил.

А за дверью всё тихо до чудности:
Был спокоен колодец под наледью
И журавлик был чужд возмущению.
В отдаленье с почтенным смирением
Ждал слуга указаний боярина
И светило морозное солнышко,
Утишая неистовость витязя.
Лишь досада одна не сдавалася:
«Избежал соглядатай возмездия,
Похвальбой довелось быть униженным…»
Вдруг догадка с досадою справилась:
«Не Варгун ли в предбанник заглядывал
Бородой и глазами холопскими?
Если он и убить – Князем даренный…
Воздержусь ради дела посольского…»

А слуга проявил в службе рвение –
Поспешил, спотыкаясь, к боярину.
Но Евпатий, заботясь о Марьюшке,
Ожидать повелел грубым окриком,
Сам к слуге подошёл – брови сдвинуты:
-Что ты видел, Варгун, в долгой праздности?
Отвечай не слезой – разумением.
-Мы, холопы, на зренье ослаблены:
Видим то, что нам видеть положено…
Я стоял, ожидая боярина,
А вокруг вороньё да воробышки.
-Птиц считал? А солгал да прозреешь где,
Быть тебе, непременно, побитому.
-Мне ль не всё-то равно кем побитым быть,-
Прошептал раб Варгун, глядя под ноги.
Награждённый по жизни презрением,
Он умел потерпеть презирающих,
Он умел помечтать в безысходности.-
Эх, бежать бы рабу в поле Дикое
Да сдружиться с ватагой разбойною,
Да пожить, сколь придётся, соловушкой.
-И холопы горазды на здравое!
Побежишь мимо Князя Чернигова!
И в сей час! Да забей крепко в голову:
Мой кулак только раз постарается.
-Мне кулак не беда – позабудется.
Со стрелой Перегреи разминусь ли?-
И тоска вдруг в глазах и моление.-
За меня, коль словечко замолвите…

Раб умолк – Коловрат в нетерпении:
-За тебя недосуг мне досказывать…
Прочь, прочь, прочь! Без затей – в поле Дикое!

Возвратился Евпатий в предбанничек,
А предбанничек плакал без Марьюшки –
Капли тихо стекали по брёвнышкам.
В баньку кинулся витязь удачливый –
Клубы пара с дымком лишь увиделись.
«Убежала, отчаялась Марьюшка!»
Опечалился витязь удачливый,
Кулаком застучал он по брёвнышкам:
«Что ж вы, струганные, безъязыкие,
Не поведаете о Прокопьевне:
Где и как из беды ладу вызволить.
Вдруг отец дочь осудит в затворницы…
Тяжко быть затворенью виновником,
Каково жить и ждать отчей милости?»
Не закрыл Коловрат дверь предбанничка,
Зашагал без слуги по Чернигову.
А догадки за ним крались татями,
Предрекая грозу затаённую
Деве Марье и делу посольскому.
«В службе всякой немало опасностей
Одолимых отвагой и мужеством,
И служить при дворе государевом
Средь наветов лихих, тайных умыслов
Уж куда как непросто, но можется –
Послужить по веленью сердечному
Деве дивной в светлице затворенной
Мало мужества и разумения,
Недостанет на то лисьей хитрости,
Коль не сладить никак с недомыслием,
Коль вопросы копить безответные:
Князю ль козней взыграло потешиться,
Сатана ль за глаза изощряется,
Иль бояре задумали тёмное?
Осторожнее будь, ратный молодец,
При беседах с боярами думными:
За словами следи, за улыбками,
Не плутай среди их недомолвия.
Сбереги для Батыя неистовость,
А вину перед Марьей Прокопьевной
Обрати не в печаль, но в деяния».

                9

Что печаль!? Что ума намерения?!
Как зарю над Десной гложут сумерки,
Так и свет на душе зародившийся
После встречи с красой лучезарною
Ожиданьями серыми гасится,
И не светлые воспоминания
Улучают минуту, мгновение,
Чтобы сердце терновою совестью
Исколоть, изъязвить вопрошанием:
«Мог ли витязь, сама честь и праведность,
Страсть свою не взнуздать в два мгновения?
Мог ли витязь доверчивость девичью
Оскорбить безоглядною похотью?
Коли смог, ты не витязь – соловушка
Из чащобы лесной поля Дикого.
И не прячься за козни боярские».

А в заботах посольских старательных
Не вниманье цветёт – настороженность.
В Михаиле прозрачна неискренность:
-Слышал я, что холоп, мной подаренный,
Вдруг бежит без огляд в поле Дикое
От побоев за ложь, нерадение.
-Он мне варева подал ярящего,
А кулак у меня без узды рождён.
-Верю, верю. Бояре свирепствуют:
Будто город врагу отворяется
Раздареньем кольчуг да сухариков…

Но бояре на встречах улыбчивы,
Отговорочки их мёдом смазаны
И вопросы забот некасаемы:
«А хорош ли Чернигов заснеженный?
Хороши ли девицы Черниговки?
Ты сходил бы вечор на катания –
Ну, вдовица, какая приглянется.
Аль не скучно без жёнки невенчанной?»

Будто бы и подвох в сладкозвучии,
Но в подвохе неробкому молодцу
Приглашение слышится к подвигу.

На Десне ледяной, припорошенной
У Чернигова отдохновение:
Он устроил забавы на саночках:
Кто собачек запряг – визг и лаянье,
Кто доволен дружками с верёвочкой,
Что в руке и за санки привязана,
Кто и вовсе один как-то катится.
Красны девицы юношей жалуют
Смехом, хохотом колокольчатым.
Те счастливые рады дурачиться.
«А уж Марья достойна дурачества!
Отыскать бы её, перемолвиться…
Не того ли хотят соглядатаи,
Коли речи боярские с умыслом,
Коли Марья ещё не затворница?
Но зачем? Разгадать бы загадочку…»

За минутой минута торопится,
А в забавах о том не печалятся.
Вот уж вечер недолгий кончается
И в душе Коловрата Евпатия
Повтореньем хохочущих ладушек
Приунылась мечта, изнеможилась.
В тщетных поисках неповторимого
В красоте своей лика девичьего
Запросилась она из веселия
В тишину, обрести продолжение.

                10

Без слуги в настороженных сумерках
Шёл Евпатий по граду Чернигову
И, проснувшимся вдруг чувством ратника,
Ощутил он засаду недальнюю.
Затаился в руке нож отточенный,
Во стократ обострилося зрение,
Слух готов уловить вздох противника.
Но не вздох, а стрелы песня краткая
За спиной приговором послышалась
И боярская шапка за маковку
Той стрелой с головы напрочь скинута.
Пал на снег Коловрат без дыхания,
Ожидая неловкого лучника.
Ждал минуту, вторую и третию
И прошло ощущенье опасности.
Встал на ноженьки витязь удачливый,
Приключенью, дивясь, жизни радуясь.
А подняв с наста шапку боярскую,
Оперённой стрелою пронзённою,
Он прославил Творца за хранение.
Но к стреле, в оперенье причудливом
Береста оказалась прищепленной.
Озадачился витязь в смущении,
Отделил от стрелы с осторожностью
Осенённое риском послание.

Как ни зорок был молодец, всё-таки,
Прочитать не позволили сумерки
Семь рядков ровно писаных буковок
И догадки, тревожа и радуя,
Устремились ватагой за витязем –
До приступков уснувшего терема.

В поздний час, при лучине единственной
С бересты зазвучало послание:
«Не болей обо мне, муж неистовый –
Я ль цветок на ветру в поле скошенном?
Избежала твоя люба-меньшица
Доли стыдной  – смиреной затворницы.
Ей пристало в грядущих сражениях
Рядом с мужем стоять до погибели.
Не отвергни меня в ратном облике».

Береста, повторив слово вздорное,
Над лучиной сгорела до буковки.
И родился протест в сердце витязя!
Повернулось оно к малым детушкам
И к жене – оленушке Алёнушке…

                5

…А в глазах Михаила сочувствие:
-Сохраним до поры думы долгие –
День сегодняшний славен решением:
Бирючи огласят завтра игрушки -
Поиграть ради ратного звания…
Никого, из тобою изысканных,
Я не стану тайком отговаривать:
Будь то ярый боец многоопытный,
Иль юнец не испытанный ранами.
Только знаешь ли ты, что в Чернигове
Лучник есть чудеса вытворяющий?-
Обострилось внимание витязя –
Шапка вспомнилась дерзко пронзённая.-
Каждый выстрел её не бессмыслица,-
Продолжал Михаил с оговорочкой.-
Разгадаешь намёк, станешь значимей…
И когда в состязании лучников
Вспомнишь ты о деяньях кудесников,
Дай мне твёрдое слово боярина,
Воеводы дай слово и витязя:
Ты,  прислушавшись к сердцу и разуму,
Не причислишь к дружине волшебника.

Не поддался Евпатий тщеславию:
-Кто велению Князя противится
Облачённому вдруг в просьбу равного…
Но придёт завтра день и Отзывчивость
Испытанью подвергнется ратному.
Будет праздник извечного звания.
Ратник! Воин! – душа и воление!
Это звание ждётся наградою.
Как награда разминется с лучником,
Если стрелы его с нею встретятся?

Одолел Князя довод Евпатия –
Произнёс он слова неотрадные:
-То не муж ратоборец, то девица –
Перегрея, в крещении Марьюшка.

                11

Детству всякому хочется праздника:
Дождь прошёл в сенокос – детству весело,
Волк, грызущий стрелы древко жгучее,
Заяц, загнанный псом – детству радостны,
На прямом лишь мече кровь противника
И в душе молодой ликование,
На бессмертье своё упование…

Скомороший восторг, прибауточки,
Плясуны в изощреньях узорчаты:
Третий день во хмельном, во Чернигове
Соревнуются молодцы в игрушках,
Третий день вездесущие мальчики
Меж собой объясняются драчками,
Чтоб колчаны, мечи «супротивникам»
Поднести, прикоснуться к оружию.
Люд охотный за звание борется –
За великое звание ратника:
Звон мечей, песни стрел, ржанье конское,
Всплески ввысь торжествующих возгласов
И досада – надежды крушение.
Для того под припляс заковыристый
Устремились в избранники молодцы,
Чтоб душой вознестись к белу облаку,
На века чтоб уйти в поле Дикое.

Коловрат из ларца серебрённого
Доставал бересту с княжьим росчерком
И вручал, по раздумию, избранным.
Он не спрашивал имя в крещении.
Кто откроет его перед битвою?
Не пытался запомнить прозвания –
То в походе неблизком запомнится.
Лишь одно отвлекало от игрушек:
Ожидание девицы-лучницы.
Хоть немало в Чернигове Марьюшек,
Но стрела с берестой в оперении!
Но слова о грядущих сражениях!
О радении просьба разящая!
И слова о невенчанной… Меньшице!..

Вот в ларце бересте счёт кончается,
Утомилось, как будто, веселие.
Вот охотник с Батыгою встретиться –
Седина в бороде, роста грозного,
Яродей  по прозванию ратному,
В полторы-то руки меч сверкающий
Вкруг себя, разгуляв, будто сабельку,
Уж последним по счёту стал ратником…
Вот уж Князь и его окружение
Испросили прощенья у податных.
Вот избранники сбились ватагами –
О доспехах-подарках суждения,
И мальчишкам для драчек нет повода…
День на склон! Не умри ожидание!

Вдруг запрыгали радостно мальчики,
О доспехах утихло волнение,
К полю игрушек рысью неспешною
Приближается всадница-лучница!
На кобылке степной, снег взметающей,
В ратном облике девица Марьюшка!
Под шубейкой она окольчуженна!
Две косы в шапку лисью уложены,
А на шапке шелом с тонкой бармицей,
У седла слева лук звонко тенькает.
Всё на ней рукоделия лепного:
Невеличка топорик, да стремечко,
На привязи колчан не колыхнется,
А в колчане стрела одинокая…

Вот приблизилась! Тонет в приветствиях!
Вдруг взглянула! Глаза – стрелы чёрные!
Нет защиты от них, нет спасения,
Белый свет закружился в желании
Подойти, снять с седла, молвить доброе
За сожжение слова поспешного.

-Перегрея, стрела-то для вымысла?!
Озадачь нас! Давно уж не терпится!-
Восклицали мальчишки и воины.
-Недосуг мне загадки загадывать,-
Отвечала всерьёз лучник-девица.-
Собираюсь в поход, в поле Дикое.
-Припозднилась ты, девица-ладушка,
Опустел уж ларец с княжьим росчерком,-
Не сдержал Яродей сожаления.

Яродею ответила Марьюшка:
-Поле Дикое вольницей полнится:
Там в лесочках гуляют разбойнички,
А в межлесьях лелеются житницы
Добрым людом незнающим податей.
Кто же мне запретит во то полюшко
Голову снесть по воле, по прихоти?
Уж не Князь ли – радетель о самости?
Или витязь дружину сбирающий?

«Ой, не здесь бы хотелось увидеться,
Не о том бы хотелось обмолвиться»,-
Сам себе повторял добрый молодец.
А боярина слово и витязя,
Слово, данное Князю Чернигова,
Измышляло ответ деве Марьюшке:
-Каждый волен, уйти в поле Дикое:
Иль разбойником стать, или пахарем –
Уж куда повернётся головушка.
Но дружина не полюшко Дикое:
В ней о вольности иначе мыслится:
Воеводе покорность и преданность,
Живота не жалеть за соратника,
В неудачах его будь спасением:
Упреди супротивника разумом,
Упреди супостата сноровкою.
Если ж кто-то стрелу пустит в сумерках
В шапку друга с приметною маковкой,
Воевода, дружиной начальствуя,
Отлучит «шутника» от соратников.

Не смутил витязь девицу красную:
-Грех большой шапку сбить в робких сумерках
С головы безоглядной под маковкой.
Но среди бересты удостоенных
Кто на грех не горазд, ой ли сказано.
Об одном я узнала по случаю.
Он и слава, и честь люда ратного,
Но однажды, стрелою ожившею,
Угодил вдруг в колечко невинное
Неразумной по младости девицы.
Угодив, он слова молвил грешные,
Он руками могучими, страстными
Изласкал, всё как есть, тело девичье,
Не заботясь ничуть о судьбинушке,
Не сберегшей колечко молодушки…
Он ведь тоже шутник – так я думаю?
-А не было ль колечко то девичье
Ремешком охраняемо кожаным?
Коль оно бы в завязочках пряталось,
Со стрелою оно бы разминулось
И не стала б девица молодушкой.
-Не спеши, воевода, с укорами,
Для иного оставь утверждения.
Знаю я по тому же всё случаю,
Окольцован твой перст, что без имени.
По догадке – кольцо обручальное.
Ты копьё ткни стоймя в землю мёрзлую
И повесь на него знак венчания
Да толкни потихоньку, чтоб маялось.
Вдруг стрела, просвистев, с ним и встретится.
Иль пугают приметы недобрые?
Ну, помянется в них лада-жёнушка!
-Чту я волхвов приметы-предвиденья,
Но мне друг Эпимах им противится…
Дам кольцо я тебе. Мной отвергнется
Толкованье любое по выстрелу.

Снял перчатку с руки добрый молодец,
И блеснуло кольцо чистым золотом.
Только с пальца кольцо не снималося –
Не желало оно быть расстрелянным.
-Яродей, помоги, сделай доброе.

Подошёл Яродей, с пальца снял кольцо.
Сняв, он доброе молвил в полголоса:
-Не поддайся лукавой затейнице:
Перегрея не ведает промаха.
Как сорвётся стрела с тетивы тугой
И в копьё сквозь кольцо звонко вколется,
Так прервётся судьба жёнки витязя.
Где-то, с кем-то окажутся детушки.

Краток был Коловрат: «Слово сказано!»
И вонзилось копьё в землю мёрзлую.

Ремешков отыскалося множество
У мальчишек и даже у девицы.
Повязали кольцо обручальное
И на древке копьёвом замаяли.

Глаз не мог отвести добрый молодец
От кольца своего, как от солнышка.
Сквозь его маяту, сквозь кружение
Померещилась вдруг даль рязанская,
А вдали оленушка – Алёнушка
От вражин защищает топориком
Несмышленых, испуганных детушек.
Что-то свистнуло вдруг, что-то щёлкнуло
И упала без крика Алёнушка.
Вздрогнул витязь, очнулся, опомнился
И увидел стрелу оперённую,
А на древке стрелы знак венчания.

Засвистели, в ладоши захлопали,
Ожидавшие выстрела мальчики.
Каждый тщится быть всех восхищённее.
Лишь один озорной во перечину
Чёрным вороном каркнул четырежды.
Взбеленились лихие мальчишечки,
Стали бить, не шутя, дурковатого.
Кое-как усмирили их ратники.
Но уже той бедой потревоженный
Шёпоток побежал мышью серою:
«Не от Бога ль блаженный стал вороном?
Вот стрела на копье цепким кречетом –
То рязанские стены под ворогом.
А кольцо на стреле да венчальное –
То терзаются жёны рязанские».

И несдержанное восхищение,
И догадки-разгадки ужасные
Засмущали до бледности Марьюшку.
Ко стреле дева тихо направилась
И вернулась, бледнея,  к Евпатию.
Молча руку, подал добрый молодец,
И надела колечко венчальное
Дева Марья на палец чуть дрогнувший.
Добру молодцу молвила Марьюшка:
-Ты прости, Перегрею по жалости,
Как прощён тот «шутник» сердцем девичьим…
Быть нам вместе до шага последнего,
Но тебе я не стану докукою.

Зашушукал народ наблюдающий,
Потерялся в намёках, гаданиях.
А красавица – девица ратная –
Каблучком по кобылке-то стукнула
И степнячка в полёт с места кинулась.

Солнце низкое, тусклое падало.
Даль пустела, поддавшись унылости.
Опустело и поле для игрушек.
Унесли с поля всё: и веселие,
И тревогу, на сердце давящую.

               

                12

Утро ветреное не торопится
Над Черниговом встать ясной зорькою,
А дружине к прощанью построенной
В невозвратный поход уж не терпится.
Но в неведомое без напутствия
Не решатся уйти даже ратники.
Гладят гривы они коням даренным,
Князя ждут, не ропща, не досадуя.

Княже прибыл, что утро встающее:
Бледен, холоден, в недомогании –
Долго кашлял, готовясь к напутствию.
Но, однако, усталый, но пристальный
Взгляд его откровением поиска
Лика ратного прежде знакомого
Расправлял плечи жаждущим подвига.

-Дети града, суть Князя Чернигова!
Признаюсь вам: слеза расставания
Застилает мне лица привычные…
Мне ли только? Печальным родителям,
И невестам, и жёнам с ребятками
На губах ныне горько и солоно.
Чтобы чистые слёзы прощания
Через время по граду Чернигову
Не бежали ручьём окровавленным,
Вы, с молитвой Творцу, в поле Дикое
На погибель, быть может, уходите.
Кто вернётся из вас, не предсказано.
Но храните души вашей самостной
Непреклонную веру в бессмертие.
Нам же, вас от себя отпускающих,
Нам лелеять надежды великие
Вновь увидеть вас в граде Чернигове.-
Князь закашлялся. Ждали с почтением.-
Претворяйте, сыны, волю Господа!

С недалёких лесов к небу серому
Поднялось чёрных воронов кружево,
Как всегда, но сегодня знамением.
Коловрат меч прямой, сталью блещущий,
Над собою поднял указующе:
-Грай вороний вещает нам должное:
Заждалось нас уже поле бранное.
Яродей, выводи сотни с песнею!

Встрепенулась дружина и двинулась.
Отпугнули враньё звуки ратные,
Ободрила сердца песня стройная.

Без боярского сопровождения
Подошёл Князь, поблекший к Евпатию
В исполненье тройного лобзания –
Дань творить православным обычаям.
По свершенью обычая доброго,
Произнёс Коловрат речь прощальную:
-Князь, прости, коли что непотребное
Между нами тобой ощущалося.
Ради тех, кто причислен мной к ратникам,
Позабыл я, хвалебны и почести.
Тот, спина, чья под взглядом сгибается,
Не находит друзей несгибаемых.
А сейчас я скажу с откровением:
Ты достоин, стать Князем всем княжествам,
Но в грядущем, а ныне твердь надобна.
-Полно, витязь, по мне ли грядущее –
Воспротивится быль обнажённая:
Не сберёг я кудесницу городу –
Убежала краса в поле Дикое…
Если сгинет она в неизвестности,
Не бывать мне вовеки прощённому…
Вот и просьба к тебе, ныне равному:
В поле Диком вы вскоре увидитесь…
Да, да, да! Не дивись, всё мне ведомо.
Охрани деву, ради Всевышнего.

Вмиг догадки припомнились витязю,
Но утешил ответ запоздалостью:
-Охраню, доведётся, коль свидеться,-
Обещал витязь Князю прощение
И, воссев на коня половецкого,
Устремился за песней призывною.

Будто медленно двигались ратники,
Но последние сани обозные
Провожающих обескуражили
Быстрым таяньем в утренних сумерках.
Вскоре солнце привычным старанием
Растворило в себе тьму над городом,
И заплаканные провожавшие
Разбрелись по уютным хороминам
Совершать и моленья, и трапезы.
Князь хворобый, как скрылась дружинушка,
Повелел своре думной, мрачнеющей
Во палатах своих сотрапезничать.

Князь бояр разносолами потчевал,
А бояре укоры готовили.
Возмутились они, порасстроились,
Позабыли, что Князю неможется,
Не стесняли себя изреченьями:
«Князь наш батюшка, свет Всеволодович
Обещал осрамить да и выдворить
Из Чернигова витязя хваткого,
Непорочных девиц надругателя.
Пусть, мол, витязь сбирает дружинушку,
Нам послужит она в час опасности.
Но не слово срамное им сказано,
Им промолвлено слово-напутствие.
И ушла в поле сила немалая!
И коней уведя!
И мечи унеся!
И с колчанами!
Да с шеломами!
Ну, как мы ополчаться задумаем?
Ну, как ворог у стен расположится?»

Князь восстал, на глазах с хворью справился
И укоры вернул укорителям:
-Вы советчики Князю! Радетели!
Так порадуйте Князя сужденьями:
Где разор, где благие деяния.
От неправд оградите разумностью.
Но в разумии вы заплуталися:
Град Чернигов без Князя уж ведает
О свиданье Евпатия с Марьюшкой.
Так и что ж? Град не судит – сочувствует!
Если город воздаст нам презрением,
То стрела Перегреи – возмездием,
А неистовость витязя – бедствием.

Князь умолк – ослабело дыхание.
Выпив снадобья тихо и медленно,
Повелел он вернуться ко трапезе.
Покорились бояре – все с ложками,
В рукава недовольство попрятали,
А по лицам – на чудо надеются:
«Ну, как есть у Него тайный умысел?!»

Михаил, подобрев после чарочки,
Ожиданьям бояр попотворствовал:
-Наряжён мной Варгун в поле Дикое.
Вспоминайте о нём, как затужите
О дружине, ушедшей с Евпатием.
Помечтайте и гибель Евпатия
По вине Варгуна как-то сбудется.

Приподняли бояре головушки,
Погадать, помечтать захотелося:
«Обезглавить бы надо дружинушку
Чёрной ночью на стане задрёманном.
Варгуну то по силам – он сметливый.
Уж тогда возвратятся охотнички
Послужить ради славы Чернигова…»

               

                13

Ветер в ельник забрёл дуновением.
В дуновении том – предвкушение!
Волк матёрый с волчицей молоденькой,
Встрепенувшись, выходят из логова.
Речь своя у волков: перемолвились
И по запаху, будто по тропочке,
Понеслись – за добычей, за сытостью.

Знают волки голодные смолоду:
Нет хитрее коня, с кем ни сравнивай.
Где б ни был он, куда б ни направился,
Он в дорогу берёт Охранителя –
Человека с пугающей смрадностью,
С прилетающей вдруг Странной Птицею,
Приносящей волкам Расставание.
Но умнее коня волки серые.
Конь хитёр, да пуглив до безумия:
Волчий дух, чуть почуяв, он мечется,
Зубы волчьи увидит, он дыбится,
Зарычи – он летит, где ни попадя,
Непременно, роняя Защитника…
Волк с волчицей бегут, вдохновляются.

Скоро ль, долго ли, чу – звук послышался,
Будто чей-то призыв к осторожности.
Волк волчице поведал видение:
«Не глазами узрел – Откровением:
Нас почувствовал конь, страхом полнится,
Человек на коне беспокоится».
У волчицы голодной и алчущей,
Загорелись глаза - синим пламенем,
В лапах мощных зудит нетерпение.

Бег прервался по знаку матёрого:
«Вот они! Человек озирается,
А в руке у него две излучины,
Между ними сидит птица голая.
Как взлетит на хвосте в два-три пёрышка –
Просвистит, принесёт Расставание».
Волк с волчицею делится знанием.

А над лесом луна спорит с тучами,
Тени лунные прячут добытчиков –
Лишь глаза их предательски светятся.
Волк матёрый внезапно встревожился:
«Конь, как будто, застыл в понуждении.
Человек, жизнь коня охраняющий,
Отпустить хочет птицу бескрылую
С наущеньем глаза наши выклевать.
Отвернись!»- Но уже тихо свистнуло,
Будто птаха, проснувшись в укрытии,
И волчица наивная, юная
На снегу лишь разок слабо дёрнулась.
А в глазу, со слезой покрасневшею,
Птица жуткая, молча, качается.

Не за вечно желанною Сытостью,
Не от жажды почувствовать кровушки,
И не ради соловой забавушки
Волк рванулся грозой к Неразлучникам.
Злу, отмщению за расставание
Он подарит последнее Празднество.

При луне и во мраке безлуния,
Пряча взгляд от коня и защитника,
Снег, взметая намеренно облаком,
Волк бежал, ободряемый хитростью.
Он почти одолел расстояние
Махом тяжким по снегу сыпучему
Не до жертв – до врагов, до губителей,
Вдруг и вновь свист по лесу проносится.
Свист не птахи поутру проснувшейся –
Чёрный свист всемогущих соловушек
В уши болью внезапною врезался.
Замер волк на бегу в потрясении,
Конь, заржав – на дыбы. Сбросил всадника
И трепещет, как лань беззащитная…
К разлучённым уж тени двуногие
Устремились под возгласы зычные.
Но среди невозможного хаоса
Звуков, запахов, теней мелькания
Объявился в лесу конь бестрепетный!
На бестрепетном всадник решительный!
Он возвысил свой голос до властности:
-Осади!! Я Варгун из Чернигова!-
И соловушки в недоумении,
Попритихли, не зычат, не мечутся.
А Варгун разразился угрозами.-
Вам с пращою моей не знакомиться!
Я уж торбу пополнил каменьями –
Потрещат ваши лбы да затылочки!
Я не смерд! Я избранник Евпатиев!
Наряжён им, проведать дороженьку.
Грозный витязь вот-вот здесь появится.
Он изловит всех вас до единого,
Коль коснётесь евонной зазнобушки!
Прочь, разбойное племя, за ёлочки!
Не по вас Перегрея прекрасная!

Зажужжали соловушки пчёлами,
Роем, сбившись во тьме, в отдалении.
«Трепетун» своему охранителю
Ухо лижет, зовёт нежным фырканьем.
Застонал человек, поднимается,
А над ним уж Варгун чернобурочкой:
-Аль жива, Перегрея, голубушка?
Ручкой, ножкою не повредилася?

Перегрея, очнувшись, сторонится
Серой тени над нею нависшею:
-Ты опять, борода неприглядная?
Уж не ты ль напугал жутким посвистом
Молодую кобылку – Степняночку?
-Мог ли, девица, зорька весенняя,
Мог ли я?! То соловушки тешились.
Слышишь хор – всё о нас: ладят кинуться.
Отряхнись, оглядись, коль целёхонька,
И рази их на глаз, ан  и по слуху.
Да и я угощу их не репушкой.
-Го, го, го,- прокатилось по ельнику.-
Не стыдоба, за лучницу прятаться?
-Мне праща щит и меч. Позабылося?
Выходи, Голиаф леса тёмного!
Не Давид я, но делу обученный.
А учил вас губить Всеволодович.

Лай собачий не так утомителен!
Волк промёрз на снегу выжидающе.
Остудилась и Злоба – Отмщение,
Потянуло к волчице покинутой.
А за ельником… Слышно, иль чудится?
Полем к ельнику неугомонному
Приближаются топот и покрики…
Отряхнувшись, уняв раздражение,
Волк потрусил к напрасно оставленной.

…А волчица лежит. Неудобно ей.
Со стрелой в голове, бездыханная.
На стреле чуть колеблется пёрышко –
Не утихло ещё дуновение.
Волк взмолился к луне в безысходности,
Но опомнился – людям не нравится.
Прибегут, заберут тело юное,
На себя шкуру станут примеривать.
Волчья грудь злобой новою полнится,
Закипает несдержанной яростью.
Заметавшись из стороны в сторону,
Волк нашёл выход злобе клокочущей:
Налетел, перегрыз древко с перьями,
Разметал по сугробу огрызочки.
Стихла злоба, досада задёргала:
«Перья что ли таят Расставание?
Затаилось оно в когте ястреба».
Наконечник стрелы волк догадливый,
Страх, рычаньем гоня, резко выдернул…
Не вернулась к волчице без «ястреба»
Теплота молодого дыхания.

Говорит волку Жажда Общения;
«Не терзайся, уйди в лес помеченный
Молодыми волками и спутницу
Отвоюй в беспощадных сражениях».
Но к иному взывает привязанность:
«Отогрей, оживи грудью собственной
О Единственной воспоминания».
Волк прилёг возле тела холодного
Подремать, пробудить чтоб видения.
Может быть, может быть, в тех видениях
С Ненаглядною снова он встретится.

Но мешали дремать звуки, запахи
Слишком громкие, смрадные, резкие
И, как будто, совсем недалёкие.
Даже будто и Речь рядом слышится…
Не открыл глаз своих волк недремлющий –
Затаился, с тревогою справился.
Вот шаги, вот слова различаются:
-Я пустила стрелу успокоиться,
Огонёчки погасли – расстроилась.
Где-то здесь и погасли две свечечки.
-Перегрея, в лесу страхи светятся.
-Погляди! Волки! Два. Оба мёртвые?
-Жив один. Греет будто остылую.
-Ты прости, волк, меня, если можется,
За подруженьку…. Или за доченьку?

Волк глаза приоткрыл. Перед ним стоят
Ненавистнейшие человечины.
«Тот, что меньше, не стоит внимания.
У Большого в руке будто молния:
Кинься чуть, он пронзит – вспыхнешь пламенем».
Волк оскалился грозно и кинулся.
Меч сверкнул и погас в поднебесии.

                …13

Не о волке в дружине суждения –
Варгуна донимают вопросами.
Под котлом лёгким снегом наполненном,
Пламя дерзкое ветру противится.
Тает снег и вокруг ожидание:
Что покажет вода – ложь, иль истину?
Яродеем кольцо приготовлено,
Коловрат возбуждён подозрением:
-А не ты ли бежал в поле Дикое
Побрататься с ватагой разбойною,
Да пожить, сколь придётся, соловушкой?
Но с мечтою вступил ты в сражение,
На коне боевом и с оружием.
Чтоб спасителем стать красной девицы?
Поублажь нас, Варгун, былью-сказкою.
-У холопа мечта – пыль дорожная,
После конских копыт возлетевшая.
Поглумились жестоко разбойники
Над холопом сбежавшем от почестей
Возъярилась во мне самость спящая!
Из пращи Михаилом подаренной
Посчитал я каменьем головушки…
А коня – Обогона – кто баловал?
Побежал – он догнал через суточки…
И спаситель нечаянный – случаем:
Как замыслил продолжить считалочку,
Ан гляжу, на кобылке-то девица
И стрелой уж кого-то уважила.
Вдруг Степняночка  с дикого посвиста
Будто кляча обозная вздыбилась.
Опрокинулась в снег красна девица.
Я склонился, а то Перегреюшка…
-Поублажил, однако, что далее,
Не тебе объяснять, татю беглому.

Коловрат взял кольцо Яродеево,
В кипяток опустил без раздумия.
Рукавицу Варгун снял несуетно,
Приподнял и рукав ради истины.
И движеньем, едва ли замеченным,
Из кипящей воды испытующей
Вынул мигом кольцо Яродеево
И поднёс на ладони Евпатию.
Осмотрел Коловрат руку влажную.
Яродей и дружинники многие
Подходили, глядели, дивилися:
Волдыря нет на ней, нет и язвочки.
-Испытанье водою ты выдержал.
С испытанием временем справишься?
А не справишься, нам же печалиться…
Мне послать бы тебя, вроде некуда,
Кроме как на глумленье соловушкам.
Поделись уж своим намерением.
-А верни ты меня в услужение -
Проку много ли, сгинуть в напраслине.
-Перегрее послужишь. До жалобы.

Удалился Варгун в окрылённости.
Коловрат к Яродею с речением:
-Не спускать с Варгуна глаз поболее,
Не разгадан пока Князя умысел.

                14

На просторы полей ветер вырвался –
Вот уж где озорству разохотиться!
Подхватил он с небес тучи снежные
Да растряс их сумы изобильные.
Ах, какие невинные шалости
Над полями творятся буранными!
Можно всё! Можно путнику позднему
Сны дарить до весны под сугробами,
Над притихшей избой, в далях спрятанной,
Диким зверем завыть да поплакаться,
Позасыпать дорожки да тропочки
Суетою людишек протоптанных.
Вон их сколько - до злости настойчивых:
Ближе, ближе к избёнке напуганной…
Отобрали у ветра веселие!

Стихло вдруг! Ни позёмки, ни веянья.
Бури мгла обернулась потёмками.
Нет луны, только чуть в отдалении
Огонёк не погас – так и светится.
Кто в избушке, в буран жжёт лучинушки
И в светец их вставляет с охотою…

А изба – не изба: холм заснеженный.
Без крыльца дверь намётом привалена,
Лишь окошечко оком виднеется.
Бледен свет в негасимом окошечке,
Но дружине отрадно свечение…
За избой сараюшки завьюжены,
Кладки дров не спаслись от метелицы…
Много звуков с дружиною прибыло,
Но не слышно в избе обитателей:
Хоть бы глянули мельком на гостюшек.
Притаились! Наверно, напуганы…
Отгребли от двери снег намётанный,
А в избе никого, лишь лампадочка
Негасимым огнём тихо светится,
А за ней образок – из Византии.
Посредине избы печь не стылая,
На лежанке забыт полушубочек,
У окошка широкая лавочка
Со стараньем покрыта дерюжкою.
На столе хлеб и нож под тряпицею,
А в кувшине вода – незамёрзшая…
По пристроям живое встревожилось:
Будто слышен петух, кур кудахтанье,
Рядом блеют овечки да козочки…
Семь стожков недалече присыпаны.

В удивленье дружина и в радости:
Бога дар в поле Диком за помысел
Отогнать от Руси разорителей!
Для дружины даров бы поболее,
Но негоже роптать из-за малости
Чудом явленного подаяния…
Подивились и к делу торопятся:
Сено коням, овечек да козочек
Забивать увели в отдалении.
С благодарной душой, с чистой совестью
Разжигают костры, добры молодцы,
И костры не на две-три поленницы –
Возле каждого молодцев дюжина.
Разгорелось, и пьяные запахи
У костров зашатались невидимо.
А из погреба радостно вынесли
Заодно с огородною разностью
Мёда-пива немалый бочоночек.
Благодарность Творцу и Вершителю
У дружины святая, безмерная.
Доведётся ль ещё добрым молодцам
В этой жизни когда-нибудь праздновать?

Краткий радостей час в снах повторится –
Ночь на то. Повздыхали дозорные,
Остальные, кто как, спать устроились:
Под бока сонным коням – дружинники,
Перегрее тепло на лежаночке,
Коловрат у окошка на лавочке,
А Варгун сена клок да в сараюшко.

Тихо-тихо над станом задрёманном.
Небо лунным и звёздным становится.
Дали снежные тонут в безмолвии.
Вот с небес, на крылах чуть мерцающих,
Опустилась на стан Страсть-Лебёдушка.
Опустилась – ей всё не препятствие.
Заглянула луна любопытница
Вслед за ней в слюдяное окошечко
И отпрянула светлым смущением.
Тихо-тихо над станом задрёманном.
Дремлют все и со всеми дозорные.
Варгуну одному лишь не дремлется.

Приподнялся Варгун с ложа сенного
И к избёнке пошёл тихо, вкрадчиво.
Подошёл, постоял, призадумался.
Чтоб не скрипнула, медленно-медленно
Приоткрыл у избы дверь тесовую.
Приоткрыл, и закрыл осторожненько.
Пальцы в бороду – ищет в ней замысел.
Поискал и на крышу покатую
По сугробу взобрался, усердствуя.
На конёк встал Варгун – озирается.
 
Перед ним и восторг, и смирение:
В звёздном небе, луной освещённое,
Проплывает полоскою облачко,
Даль прозрачна у поля бескрайнего,
За бескрайностью чуть леса маковки,
А поближе рассыпана рощица…
Но Варгун не лесочки высматривал.
Он глазами искал горе-путника
 И шептал недосадливо в бороду:
«Догорает лампада, хоть светится.
Знает он срок её – поторопится.
В ночь ещё и придёт – как же иначе.
А придёт и увидит – рассердится.
Мне в сердитости многое можется:
Дверь избы отвори да топориком…
Не видать. Или сгинул в метелицу?
Всю-то ночь здесь, пожалуй, не выстоишь,
А и спать не моги, коль дозорные
Не во поле глядят – в сновидения».
Взгляд последний вокруг – взгляд нечаянный,
И в смятенье Варгун: «Роща близится!
Не лампадочки ль свет манит рощицу»?
И Варгун по сугробу вниз катится.

А внизу Яродей дожидается,
Да с вопросом, а пуще с угрозою.
-Погоди, Яродей, в поле конники!
И по скоку, скажу, то не русичи.
Поглядел бы, ан дело не зряшное.

Яродей на избу птицей-соколом,
Взором быстрым окинул окрестности
И в рожок заиграл пробуждение.
Всполошились дружинники резвые!
В сёдлах вдруг! Яродей сотню первую
Отправляет навстречу нерусичам,
А второю обоз охраняется,
Третья сотня избе оборонушка.


Длилось всё долго-долго: минуточку,
Или две, или три, может более –
Исказилось течение времени.
Но с достоинством дверь отворяется
И выходит Евпатий: бессуетный,
В боевом одеянье, в оружии –
И вернулась краса в ожидания…
После слов Яродеем промолвленных
Воевода по снежным ступенечкам
На избушку  взошёл – видеть далее.
Поглядев, Коловрат не нахмурился,
Похвалил Яродея за сотника:
Не поддался Бурав безоглядности.
На соблазн поиграть в догонялочки.
Он ответил уроком усвоенным.
Ускакали за даль вражьи конники,
Не сманили в засаду дружинников…

Между тем, Яродеевы молодцы
Разожгли костерок для Евпатия,
Напоили его мёдом ласковым,
И дождались без сказок разведчиков.

…У Бурава в руке человечишка.
Он толкнул смерда в ноги Евпатию
И велел перед витязем каяться,
Да пощады просить за деяние.
-Смерд замыслил руками табунщиков,
Погубить нас, внезапно, нагрянувши.

Приподнялся с колен человечишка,
Отряхнул снег с тулупа овчинного
И промолвил слова дерзновенные:
-Гостевал я у друга, что за полем.
Возвращаясь, с бураном не справился –
Завалила сугробами тяжкими
Лиходейка-певунья метелица.
Откопали меня люди-невидаль.
Застращали: к жилью путь-дороженьку
Укажи, да ублажь их и душеньки
Снедью сытною, сладкой баранинкой.
Говорили они: коль откажешься,
То умрёшь смертью долгой, мучительной,
Приведёшь нас к жилью да попотчуешь,
Умереть, мол, тебе за мгновение.
Бес клонил смерда, каюсь, к предательству,
Всё шептал: избавляйся товарищем –
Пусть его разорят люди добрые.
А уж добрые – думою думано:
Смерть мгновенная, аль не дарение?
Мне без дров, без скотинки отчаяться
В эту зиму без края, без времени…
Не поддался я бесу рогатому
И повёл, окрестясь, люд неведомый
Во свою благодать, во «хоромину».
Вот я дома. Здесь рать. Видно – русичи.
Я прощаю тебя, витязь доблестный,
За поруху тобой учинённую.
Ты Бурава прости за глумление
Над невинной душой смерда беглого.
А меня и прощать вроде незачем:
Всё одно замерзать на лежаночке.

Не подняли на смех человечишку
Добры молодцы с витязем доблестным –
Души их обнажились в молчании.
-Как зовут, смерд, тебя не в крещении
Все знакомцы и други-товарищи?-
Вопросил Коловрат без улыбочки.
-Кто знавал смерда, звали те Огрызнем,
И товарищи им не перечили.
-А не хочешь ли ты, храбрый Огрызень,
На остаточек дней стать дружинником?
-Мне ли меч вознести, пуще – палицу!?
Серп, мотыга, топорик – под силушку.
Ибо смерд. Но бессонными ночками
Сколько раз я бывал поединщиком,
Сколько чудищ поверг в долгих странствиях,
Не сочтёшь и за день, вспоминаючи.
-А поведай, полуночный Огрызень,
Чем питался ты в поисках чудища,
И была ли твоя пища праведной?
Или ты повергал злую силушку,
Отобедав забытым сухариком?

Призадумался смерд званьем Огрызень
И, подумав, ответил со вздохами:
 -Святым духом мечтанья питаются.
-Вот и хватит мечтать, витязь Огрызень,-
То вошла в разговор Перегреюшка:
Одолела она стыд за счастие,
Что дарила ей в ночь Страсть-Лебёдушка,
У костра приклонилась к Евпатию.-
Собирайся в поход мне помощником:
Будешь стрелы носить с поля бранного.

                15

По полям, по лесам, вдоль по реченькам,
За верстою версту кони меряют.
Коловрат, Яродей, трое сотников
Под седельные скрипы привычные
Бережёными знаньями делятся:
О явленьях вокруг примечаемых,
Об угрозах в знаменьях таинственных,
Об удаче поверьем обещанной.
Чуть поодаль, вослед триста молодцев
Потихоньку поют песни ратные –
К битве скорой душевно готовятся.
Перед ними Варгун с Перегреюшкой
Невесёлыми думами дружатся:
Час за часом прониклась доверием
К Варгуну Перегрея молодушка.
Тяжко ей, одиноко становится
После взглядов чарующих витязя
В недозволенном уединении.

-Уж не горько ль тебе, красна девица?
Не слезою ли взор твой туманится?-
Озабочен Варгун ликом девичьим.
-Горечь в счастье нечаянно даренном.
И вернуть не своё, ой, не хочется…
Сердце видит его нетерпение
В ножки ей поклониться с прибытия.
И не спорь: я навеки забавушка.
Знаю, буду боярыней проклята,
И однажды проклятье повторится…
Сбережёшь ли, Варгун, откровение?
Вдруг ему никакого нет удержу!
-Если ты не страшишься раскаянья
За слова из груди вырываемых
Налетевшим, как ветер, отчаяньем,
Или грустью, тоскою негаданной,
Передай Варгуну на хранение
Звуки слов, он вернёт их сочувствием.
-Понесла я… И страшно, и радостно.
-Что ты! Что ты! Да правда ли? Господи,
Дай родиться невольно зачатому…
Нам вернуться бы. С Диким-то справимся.
И Чернигов, и Князя порадуем,
И родителей горе отступится.
-И Чернигов, и Князя порадуя,
Не управиться с горем родителей.
После «баньки», тревожась о папеньке,
Повинилась, и где ты прощение!
А вернуться – принять наказание…
Да и ревность, подумать, надолго ли.
Без Лебёдушки должное сбудется,
А по утру-то вновь поле Дикое –
Рядом я: в лихочасье отрадушка…
До поры не признаюсь – до косыньки.

Вдруг – тревога! Евпатий Неистовый
Щит поднял над собой в знак опасности.
Недалёко – за речкой, за рощицей -
Кружат вороны, тягостно, каркая.
К сотням сотники, лица серьёзные.
Жеребцы захрапели – не терпится
На подобных себе грудью броситься.
Перегрея, Варгун растерялися:
Окружили щитами их ратники.
Тут из рощи с гортанными криками
На плюгавеньких, низеньких кониках
Вырываются странные всадники:
Без шеломов, кто как разодетые,
У кого лишь онучи да лапотки,
Но оружием весело бряцают…
Звук рожка и мечи добрых молодцев
На могучих плечах изготовились.
Во главе Коловрат с ликом ястреба –
Вот взлетит на врага неразумного.
Их всего-то с полсотни, а гонора -
Будто зайку загнать вознамерились.
Перегрея  стеснённая мечется:
На виду ОН – для стрел жертва первая.
Но внезапно нелепые всадники
Развернулись, и будто их не было.
Вороньё недовольное, каркая,
Потянулось за ними и струечкой
В небе сером далече растаяли.
Не во стыд слышен вздох облегчения:
Знать не время… Лишь кони взведённые
Всё никак не могли успокоиться.

Ждёт дружина речения витязя:
-Не успели забыть, вновь заманьщики.
Не Батыя ли рыщут разведчики?
Не придём ли в Рязань после времени?
Не лежит ли она вся пожженная
Под копытами коней озлобленных?
Как-то там старики, жёны с детками?-
Произнёс и, поверженный сказанным,
Отвернулся от всех витязь доблестный.

И поникла сердечком забившимся   
Перегрея под тяжестью ревности.

                16

Не вздохнув, оглянись в поле Дикое
И приветствуй родную Рязанщину.
Здесь за Проней рекой, по-над прорубью
Будто спрятан погост огороженный
Не дубовой стеною с воротами –
Частоколом от лаза звериного.
В том погосте живут муж да жёнушка –
Хлебосольные, гостеприимные.
Не о хлебе одном замечталося.
Замечталось о слухах-сказаниях.
И торопит коня удаль, молодость,
Не помехою воспоминания.
Там у проруби, помнится, бабоньки
Спины гнули да глазками зыркали
На боярина статью пригожего.
Распрямившись, с водицею в кадочках,
По тропинке за зиму утоптанной
Шли они на погост будто утицы,
Чуть колебля нелёгкой округлостью…

Где же прорубь с дымком-испарением?
Где тропинка с водою расплёсканной?
Отчего тишина затаилася
Там, где призвана жизнь, благоденствовать?
Топоры не стучат, жёны-мамоньки
Не кричат на ребят непослушников,
Псам хозяйским облаять не хочется
На дворы посягающих всадников.
Вот должна быть видна уж часовенка –
Малый храм на крутом возвышении,
Частокола стена не приветствует
Утомлённых дорогою путников.
Нет её! Только колышки чёрные
Из под снега видны виноватые.
Шаг один через них, через оторопь
И раздетые печи под шапками
С укоризною встретили прибывших.

Кличут ратные молодцы, спешившись –
Кличут жителей: страх он прилипчивый:
Разбежались окрест, всё и прячутся –
Кличут, кличут, лишь лес отзывается…
Вдруг находит старательный Огрызень
Тело мёрзлое, поиссечённое.
Пригляделись – кругом кочки снежные,
Как одна, все пронзённые стрелами –
Где по две, где и три, где и более…
Всех погибших собрали черниговцы
И свершили без слёз отпевание.
А могилы в молчании вырыли.
Вспомнив Господа, молча, насыпали,
Холм с крестом. На кресте смерд топориком
Без красивостей вырубил буковки –
Из Евангелия утешение.

-Поспешим,- произнёс витязь сдержанно.
Только в стремя нога не в мгновение,
Опечалив коня половецкого,
Только плечи не сразу расправились
У видавшего ужасы воина.
Но и плечи, расправив, и мужеством
Над страданьем душевным возвысившись,
Видел он ликованье противника
И в молчании кротком безветрия,
И в неярком свечении солнышка
Сквозь неплотную серую облачность.
В криках птиц высоко пролетающих
На Рязань – одиноко и стайками –
Слышал он тишину по осадную.
Может быть, над порушенным городом
Кружит их неоглядное облако,
Не решаясь на смрадное пиршество…
Скован стон, скован крик волей витязя -
Крик надежды, рождённый в увиденном.

Не оглядывайся в поле Дикое
В оправданье безумства отмщения:
Не отмщенье зовёт, но возмездие…

                17

Ближе, ближе Рязань! Замечталося,
Чтобы душу, как встарь, успокоил бы
Эпимах со крестом, словом Господа
Опровергнув знамения-вымыслы.
Но обок Яродей – вой-черниговец.
Он, как есть, поглощён целью-замыслом:
Обойти бы мечи искривлённые,
Подобраться бы к стану Батыеву,
Обезглавить бы змея трёхглавого…
Это мыслей поток из головушки,
И творится он ради свершения
Оных дел и ко времени оному.
Есть другая в душе речка-реченька,
Что из сердца течёт к разумению,
Укоряя его, или радуя.
И по этой реке в хрупкой лодочке
Приплыла неожиданно самая…
Оглянуться б, глазами обмолвиться.
Но возможно ли молодцу ратному
От невенчанной ждать сострадания?
Разве сердце и разум не ведают,
Как ей ревностно, страшно, отчаянно
Приближенье Рязани наслышанной,
Хоть пожжённой врагом, хоть целёхонькой…
Вот ведь: «самая», да не прислонишься,
Как случалось в Рязани с Алёнушкой.
Всё в Алёне: родители с детками,
О грядущем задумки-суждения.
Под лучиною воспоминания
И его, добра молодца жалобы
На старинные раны, недавние -
От других, непременно, скрываемых.
То и странно: в стремленье к Алёнушке
Ощущает он жуть одиночества
И её, и приласканной Марьюшки.
Он-то сам не один: днём и ночью ли -
Конь под ним – Скоробег. Он и в радости,
И в навязчивых переживаниях
От смятений душевных спасение.
Принесёт он тебя к стенам города,
И узнаешь, что знать так торопишься,
И увидишь: глаза не закрылись бы…
Покормить бы его хоть соломкою,
На гуменник свернув у Крапивницы.
На гумне средь снопов, как-то мальчиком,
С Ратибором устроил он прятушки.
Сказка малая в жизни, в судьбинушке.
Но и ныне та сказка всё помнится…

…Где ж стога, где корма черноденные?
На гумне ни упавшего зёрнышка,
Ни последней забытой соломинки.
По следам – здесь табун своевольничал…
Вдруг топор застучал глухо, немощно
Не по мёрзлому, спящему дереву –
По сухому, не в уголь сгоревшему.
Устремилась дружина в Крапивницу:
Кто-то есть в ней, кто, словом обмолвится,
На вопросы ответит по знанию…

И в Крапивнице то же, что в Пронице:
Печи чёрные, брёвна горелые:
Конь копытом задень – рассыпаются…
А топор всё стучит потихонечку
Где-то рядом – не дальше околицы.
На возвышенность, к бывшей часовенке
Поднялись Коловрат и дружинники.
Поднялись, огляделись, приметили:
Ходит дед с топором одинёшенек
И стучит потихоньку по брёвнышкам –
Ищет, видимо, к делу пригодные,
Чтоб собрать, хоть какую избёночку.
Коловрат присмотрелся – знакомый ли?
Оглянулся на шум дед с топориком,
И не имя припомнилось – прозвище.
Подошли – старику всё почтение.
-Дед Пылай, узнаёшь ли Евпатия?
-Узнаю, Коловрат. Но не радуюсь.
Ты вопросы задать поторопишься,
Отвечать недосуг и не можется.
-Дед Пылай, погляди, сколько молодцев!
Уступи им тебе непосильное,
Да прими, не взгордись, угощение:
Что мы сами едим, тем и делимся.

Не сдержал дед Пылай слёз скопившихся –
Подвели полбяные сухарики.
-Налетели мунгалы-татарове,
От еды вся охота отбилася.
-Ты не плачь, дед Пылай, быть избёночке,
Бог подаст, и еда в ней окажется.
Вот на сани присядь, на дарённые.

На колени упал дед обласканный.
Пристыдили его: мол, не времечко.

Долго ел сухари дед крапивницын,
Умиляясь кобылкой извозною,
А поев и вздохнув – засуровился:
-Как погиб государь свет Ингваревич,
Всех созвали на стены рязанские.
Здесь остались пленённые немощью,
Да кормилицы деток спеленатых…
А на стенах надежды рязанские
Умирали скорее защитников.
Как в разливы вода поднимается,
Так мунгалы на стены нахлынули.
Бог помог, я вернулся в Крапивницу:
Плыл зимой по Оке – лёд был крошенным.
А в Крапивнице трупы глумлённые,
И на них вороньё услаждается.
От пожаров земля пообтаяла,
Я могилу отрыл невеликую.
Схоронил без гробов и без гробиков…
-Что в Рязани? Поведай не по слуху.
-Накормил, одарил деда старого,
Но не жди от него слова доброго.
-Говори, дед Пылай, правду-злобушку!
-Нет Рязани! И с болью поведаю:
Нет семьи у тебя, Коловратушка.
Как в твою-то избу лихо чёрное
Ворвалось поживиться, чем попадя,
Так супруга твоя, свет Алёнушка,
Защищала детишек топориком.
Только пуще то лихо озлилося,
Порубило боярыню гордую,
Вместе с нею родителей охнувших.
А детишек, твоих малых детушек,
Увели на своё разумение.

Повесть горестная всеми слышалась.
И когда осеклось продолжение,
Триста молодцев, будто подсказано,
Поглядели на лучницу-девицу:
Помянули колечко расстрельное.
Заметалась невинная девица
В наплетённых сетях поминания.

А Евпатий не глянул. Наверное,
Свет померк – ослепили видения…
Варгуном что-то шёпотом сказано:
Что-то доброе – горю прибежище.
Славный Огрызень с шуткой придумкою
Подарил ей забаву кукляшечку –
Ратный молодец с прутиком-сабелькой.

                18

Вот он берег Оки! Путь не кончился,
Но осев будто бы перед пропастью,
Кони встали, уздой позабытые.
Ах, река ты Ока, долгожданная.
Долгожданная, да неутешная:
На другом берегу стен развалины
Прячут с глаз от Рязани остаточки.
Своевольное воображение
Грудь сжимает: вздохнуть - не вздымается.
А вздохнёшь, ну слеза не удержится…
Но должно продолжаться движение.
Кони, дрогнув, на лёд ускользающий
Сходят с берега под понукания.
Ты, Ока, сказ о муках предсмертия
Не принявших во граде погибели:
Кто бежал и упал – горка снежная,
Кто поплыл по разлому-промоине,
Тот на дне. Или вмёрз в лёд вернувшийся.
Не глядели б глаза на страдания,
Что на лицах замёрзших и узнанных,
Но не смей, не глядеть, сыть неистовость,
С Бату-ханом возжаждав свидания.

…Одолев неприятие берега
И разбитые стены рязанские,
В павший город три сотни Черниговцев,
За Евпатием следуя, въехали.
Жуть в Крапивнице, тягостно в Пронице,
Но Рязань ужасает бескрайностью
Совершившегося злодеяния,
Ужасает без счёту погибшими
И молчанием улиц и улочек:
Только изредка галки защёлкают,
Да по сердцу скребнёт кошек пение.
От ворон, клювы с леностью чистящих,
Отвернуться бы ратникам – некуда:
Где ни то, псы грызутся, насытившись.
Их ничьих пострелять бы – день короток.
Пробираются добрые молодцы
К славной некогда градовой площади,
Чтоб собраться округ всей дружиною,
Посудить-порядить: что же далее?
А, решив, обновиться надеждами…
О подснежный кирпич, утварь битую
Спотыкаются кони усталые.
Но несут на себе гнев с печалями.

Донесли! Не узнать красной площади:
Ни цветных куполов храма Божьего.
Ни палат с теремами узорными
Упокойного Князя Рязанского.
Нет резного крыльца по-над площадью,
Где творил Князь благие речения
Для свободного люда рязанского.
Лишь помост вечевой не обрушился.
У помоста лежит вече-колокол
Почерневший, притихший, потерянный.
Возле колокола чудом будто бы,
Опираясь руками  о палицу,
Русский ратник сидит, свесив голову.
Вдруг услышал он бряцанье ратное,
Встрепенулся, и тело могучее
Прежде разума палицу вскинуло.
-Ратибор! Эпимах! Отмахнись от грёз,
В белый день сновиденьем навеянных.
Не мунгальские вои на площади,
Я, Евпатий, со мною черниговцы!
-Коловрат!? Жив и здесь! Слава Господу,
Укрепившего верой соратника.
Не укрылся он в тихой обители
И не сгинул настигнутый случаем,
Но привёл ратоборцев с оружием.
Ай, обнимемся, сын мой наставленный!

Позабыли печали дружинники,
Видя ратного братства объятия,
И несдержанное ликование
Вознеслось над поверженной площадью.

Разомкнулись объятья, взволнованный
Ратибор обратился к Евпатию:
-Дай взглянуть мне на ратных черниговцев,
Для сражений тобою изысканных…
Вижу в них я труды обучения,
Вижу веру в призванность Всевышнего…
Снится ль мне?! Вижу девицу ратную!
Как ты мог, Коловрат, мать грядущую
Не сберечь в лихочасие женское?
Кто же будет рожать русских детушек?
-Не кори, отче, друга Евпатия,
Не просясь, я к дружине пристроилась,
Уступив повеленью сердечному.
То одно, а другое: где жёнушкам
Деток малых родить не для ворога:
Под защитою молодцев доблестных,
Иль за стенами зыбкими города?
Мною прознано: в станах батыевых
Жёны рядом с мужьями в повозочках.
Срок приходит, ничто не помехою:
Битва близится – сели, поехали
В неопасное место, подалее.
-Слышу, ты не в пример говорливая.
В час иной я б с тобой побеседовал.
Но позволь, дева, полюбопытствовать,
Коль о сердце тобою помянуто:
Кто ж ты будешь: жена или меньшица?

Не девицею – молвилось витязем:
-Каюсь, отче, моим прегрешением
Стала дева женою невенчанной,-
И Евпатий подал руку Марьюшке.-
Ждёт она твоего поощрения.

Эпимаха лицо омрачилося,
А дружина ждала попритихшая:
Быть ли их Перегрее униженной?
-Что мы знаем достойней признания
Перед Господом о согрешении?-
Посветлело лицо Эпимахово.
Свет его поощрил сердце девичье.-
Если ты опозданью виновница –
Не своею виной, многих, думаю –
Я и в этом узрю Бога промысел.
Ты, Евпатий, оставь тать-кручинушку,
Да вникай в толкование промысла…
Рать Батыя плюгава лишь  по виду:
О спине воин мало заботится –
Только спереди латы железные.
Их мечи в несураз искривлённые
Сподобляют рассечь супротивника
Даже вроде бы и не плечистому.
С луком их из рогов дива горного
Натяженьем тетивы не справишься,
Но, однако, руки быстрым выпадом
Во другой тетива уж и за ухом.
И гудят, не свистят стрелы тяжкие,
И пронзают щиты наши лёгкие.
Кони их, не в пример низкорослые,
Злы, коварны, безмерно выносливы.
Воеводы хитры: во прочь кинулись,
В оборот посылают усмешечку.
А уж как оны скопом навалятся,
Вал за валом, себя не жалеючи,
Нет спасенья от них ни селениям,
Ни мирянам простым, и ни воинству.
В толкованье скажу размышлением:
К месту битвы приди вы ко времени,
Все бы сгинули там, до единого…
Припозднились вы. Бога ли промысел,
Иль событий сплетенье случайное,
Но досадное всем опоздание
Мне вернуло надежду, что близится
Бранным помыслам осуществление.
Не полками могучими, многими,
Разделённых знамённою разностью,
Но числом невеликим и разумом
Предстоит нам сразиться с Батыгою.
И не днём – долгой ночью удачливей
Подбираться к шатру Батуханову.
Подберёмся – собьём волчьи зубоньки.

Отпустил Коловрат руку девицы,
Как услышал хвальбу до события:
-Не спеши, Ратибор, с ратным помыслом,
Не услышав речений Черниговцев.
Я снимаю с них слово дружинное:
Нет Рязани и нет поля Дикого…

Яродей будто ждал слов Евпатия:
-Здесь под пеплом ручьи русской кровушки,
А проливший её, где-то здравствует.
И не правда ль для русского ратника –
Не по клятве, но по справедливости –
Отыскать лиходея табунщика
И спросить, и воздать хану должное?
Я с тобой воевода Неистовый
На Бату!

Клич трёх сот огласил площадь тихую:
-На Бату!
-На Бату!
-На Бату!


                19

Без мечты, без надежд в лету канувших,
Новым замыслам и ожиданиям
Всё же силы черпать в чистой памяти
О былом, о друзьях, о соратниках,
Воплотивших мечтанья и чаянья
В невеликих свершеньях и подвигах.
Им бесхитростное подражание
Для воителей Господом избранных
Ради правды на светлую жертвенность
К незабвенью стезя освещённая.
Чтобы мощь и отвага, и выучка
Не споткнулись о силу нежданную,
Ратибор непридуманной повестью
Перенёс ратоборцев Черниговцев
В место памятное поля Дикого.

-Как вернулось посольство рязанское
Из Владимира – города стольного,
Закручинился Юрий Ингваревич.
А когда Коловрат канул в промысле,
Стал он думу внушать окружению,
Что приспело идти в поле Дикое
И смутить Бату-хана спесивого.
Не отвергли задумку кручинную,
Поощрили поход с малой силою.

-Начинался поход с речи княжеской
Горожанам и люду посадскому…
Но не с речи начну я сказание –
Битва-бедствие более помнится.
А собор да поход и не помнить бы:
Воеводствовать брался желающий,
Шли кто как: не устать бы под тяжестью,
Побросали на сани обозные
И мечи, и кольчуги, и сабельки…
Но пришли – как один. А метелица
Приглашая на сон, разгулялася.
Тут и поле манит кочковатое –
Между кочек метель-то покладистей.
Ну и спать. Кто как мог, так устроился.
Благо храп только вьюга и слышала…
А в шатре небольшом Князя Юрия
Изощрялись в глаголах советчики.
Поначалу решили всё выведать:
В стан Батыя послали лазутчиков.
Проводили, и спать под метелицу.

-Я не спал, не дремал – думы путались:
Как сберечь от мечей Князя Юрия,
Кто готов пасть за Князя Рязанского,
Коль погибнет вся сотня охранная?
От навязчивых дум тою ноченькой
Изнемог я. Поднялся – до воздуху.
Поутру будто и не надышишься!
Ночь устала, тихонько завиднелось,
Небеса и земля разомкнулися,
Присмирела пурга, понатешилась,
Лебединым крылом скрыла воинство –
Только Князя шатёр возвышается,
Да оглобли саней к свету тянутся…

-Вдруг саженей за три снег взрывается.
Я подумал, соратник мой выспался.
Жду на здравье. А кочка-то взрылася,
И по телу озноб с онемением:
Предо мною с лицом перекошенным,
В рваной шубе, в треухе изношенном
Воин адов с мечом и с конягою,
А коняга с овцу, но озлобилась.
Вой вспрыгнул на неё, глазки в ужасе,
И кричит: «Урусут!!» диким покриком.
Что тут сталось! Всё поле задвигалось
И две рати глядят с бледным ужасом
Друг на друга с минуту иль более.
Все мунгалы верхом и с оружием,
А у нашего русского ратника
Отыскать бы топорик за поясом.

-Вышел Князь! В блеске! В гневе! В бесстрашии!
Конь к нему! Князь в седло и к противнику!
Меч мелькнул и рассёк тело хилое –
Порассыпались красные яблоки
Чередой на сугробы изрытые.
Отлетела от ратников оторопь –
От мунгальских, а боле от русичей:
Разом кинулись к саням с оружием.
А мунгалы, гортанными криками
Зазывая друг друга, в миг за поле.
Им посечь бы в размах безоружных-то,
Но Господь отложил гибель русичей –
Не на день, на часы скоротечные…

-Окольчужилось русское воинство,
Поусердней мечи подпоясали,
Призадумался Князь со товарищи:
То ли кончилась битва испужница,
То ли хитрость врага не разгадана?
Тут вернулась разведка забытая!
Князю молвят, что будто бы за полем
К битве с нами мунгалы готовятся.
Гуюк-хан, брат Батыги начальствует.
Гуюк-хан!? И победы предвиденьем
Весть порхала от ратника к ратнику.

-Приготовились. Ждём. Князь торжественен!
И торжественна сотня охранная.
Я в той сотне – стою возле Юрия.
Час проходит, другой… Тихо за полем.
К ожиданью примкнуло сомнение.
Князь смущён: вновь совет с незадачами!
Но содрогнулось вдруг – в думах, во поле
Нечто тяжкое и безысходное –
Ветер к битве позвал чуждым гиканьем.
И уже суетится волнение,
Руки гладят ожившую палицу…

-Князь был мощен. Мунгалы неробкие
Перед Князем робели и падали
Посечённые или пронзённые.
Но с другими сражались неистово –
Им хватало на русичей удали…

-Поднималось над полюшком солнышко,
Как снега по весне, рати таяли…
Русский снег всё же был поморозливей.
«Правдой бьём!» восклицал Юрий в роздыхе,
И неправда мунгалов открылся –
Побежали они с поля бранного…
«Одолели, в сей раз» - молвил шёпотом
Князь Рязанский. И сердце вдруг сжалося:
Для других-то разов, где ты, силушка?

-Вот добили мунгалов израненных –
Не по злобности – из сострадания,
Быстро справились с ранами русичей,
Чуть живых уложили на саночки
И в Рязань добрести вознамерились…
Добрели бы, но гул рати скачущей
Где-то за полем с урканьем яростным,
Вновь неволил нас к битве готовиться.
Гуюкхановой рати остаточки
Не пугали нас, но… Что уж скрытничать:
Не стремился никто в победители
С невозвратной потерей головушки…

-Только мы перестроились, на поле
Снег вскипает от тысячи тысячей
Невеликих копыт коней вражеских.
Мало – тьма их! И знамя сменилося!
Не Гуюк-хан, Батый уж начальствует!
Рать его, как в подбор, вся железная,
Под железом-то вои плечистые.
Не робея, на Юрия кинулись,
Кто приметил доспехи отличные…

-Покрасневшими и бездыханными
Покрывалося полюшко воями
Рядом с Князем и сотней охранною.
Вдруг споткнулся конь Князя – задёргался.
Князь в падении был три мгновения,
Но стрела уж летела под бармицу.
Я увидел и горечь отчаянья
Руки мне осекла занемогшие…

-Я очнулся в избе старой знахарки.
Ворожила она тихим шёпотом,
Наклонясь надо мной, чудно немощным…
Не терплю ворожей-волхвователей,
Но вернула она в тело кровушку.
И достиг я Рязани поверженной…
Плакал я. За слезу самовольную
Не корил я себя безутешного…

-А печали Господь не приветствует.
И пошёл я на площадь соборную
Встретить верного друга – Евпатия.
И простилось тогда прегрешение –
Засветлела надежда померкшая,
Погневить Бату-хана спесивого:
Вот он друг, Коловрат – со черниговцы.
Силой дышите вы и сноровкою…

-Но воителя мощь остократится,
Если меч отточить злой придумкою:
Наперёд – ополченье посадское:
Чтоб на стан с топорами да вилами
Тёмной ночью. Одно не подсказано:
Из кого набирать ополчение:
Город мёртв, и посады с погостами
Не живее Рязани – их матушки…

Отстранил Коловрат безысходное:
-Мёртвый город, посады с погостами
Оживут, если ратные молодцы
Оживят как-нибудь вече-колокол.

Яродей подхватил мысль Евпатия:
-Отыскать бы столбы для треножника,
И над вечником всем поусердствовать.
-«Бы» забудь. В нём одно сокрушение.
На миру старшине воеводствовать.
Мне ж пора побывать у родителей,
Попрощаться с женой…  Ждут, наверное.
Бог поможет, найду их остаточки,
Да в могилу сложу без поспешности -
Вспрянет вечник, найду ли минуточку…

Ратибор вдруг воскликнул в прозрении:
-Ты прости, Коловрат, за суетное.
Я скажу, что тебе не открылося:
На подворье твоём, обезлюдевшем,
Под берёзой сгоревшей, схоронены
И Алёнушка-свет, и родители.
Кто предал их земле, Богу ведомо.

Коловрат оживился, вслух думает:
-Может быть, дед Пылай из Крапивницы?
Как же звали его по крещению?
-Иоанном крестили, как помнится.
-Бог ему в споможенье в творениях…

Кликнул витязь коня половецкого
И пошёл. Встрепенулась тут Марьюшка,
Но услышали все непреклонное:
-А за мной чтоб никто! Повеление…

                20

Шёл Евпатий, и виделось памятью,
Как встречала его свет Алёнушка:
На крылечке стоит, улыбается.
Крепыши, те бегут, ручки тянутся.
А родители в горнице – чинятся.
Память меркнет и видится совестью,
Как встречает его свет Алёнушка:
На крыльце, без улыбки, без радости,
И ребятки стоят, к ней прижалися.
А родители в сенях – неласковы.
Перед памятью и перед совестью
Ищет витязь себе оправдание,
Белый свет, призывая, в пособники:
«Не позор на забаву взять меньшицу
Да жену приструнить языкастую.
Боле нечем – нет сладу с единственной».

Он дошёл до избы – той, что нет уже.
Нет амбаров, конюшни. Нет гомона.
Скоробегу – коню половецкому
Нет кобылок, не раз им приласканных…
Жеребцу Коловрат посочувствовал,
И слеза у коня в снег скатилася.
В той слезе невеликой, как в зеркале,
Отраженье зелёноволосое.
Оглянулся – прибавилось горюшка:
Не шуметь в непогоду берёзоньке –
И пугает, и манит сгоревшая.

Подошли. Рядом крест покосившийся
Из обугленных, связанных жёрдочек.
Для писания место расчищено
И слова кое-как нацарапаны.
Прочитал Коловрат, и поверилось!
И соломинкой мысли сторонние:
«Кто ж учил Иоанна писанию?-
Не припрятал ответ вопрошаемый.-
Эпимах и учил. Что ж забылось-то?
Одолело всуе равнодушие?
Отчего и когда не приметилось?
И Алёне сыскалася меньшица
Неприметной душевною праздностью».

Прервалась перемолвка Евпатиев
Ниоткуда услышанным голосом:
«Что ж ты, молодец, завиноватился
У могилы моей – не от Господа,
От нагрянувшего басурманина.
Ты замешкался в граде Чернигове,
А виною она – чернобровая.
Сердце витязя переметнулося,
Кто виновен? Она – черноокая!»

Как неправде такой не противиться!?
Но Евпатий отверг возражения:
«На язык, не прощенье ли просится?
Не ко времени ли покаяние?-
И поддался порыву душевному.-
Ты прости сердце мужа, Алёнушка,
И меня – со строптивым не справился.
Ты прости, что детишки-мальчишечки
Во полоне страдают и бедствуют:
Учат их языку тарабарскому,
Ластят их, чтоб забыли родителей,
Чтоб однажды они, обезбожевшись,
Меч подняли на Русь, на забытое…
Не утешат тебя обещания,
А без них на душе горше станется.
С ополчением и со черниговцы
Я на станы мунгалов наведаюсь.
Встречу там с Божьей помощью детушек,
То и будет тебе утешением.
Отвернётся Господь – скоро свидимся.
А решит ОН, и с ней познакомишься.
Не кори ты её невиновную,
И в Раю, даже если не сдружитесь».

«Покаяние стыдно дослушивать!
Да о том ли заботиться витязю
В час лихой поругания отчины» -
Раздосадовался строгий батюшка.

А за ним сокрушилась и матушка:
«Пожалел бы, сынок, свет Алёнушку:
Осрамить затеваешь страдалицу
Перед ликом Господним и ангелов».

Коловрата смутил голос матери:
Он покинут был духом покаянья
И ответить хотелось уклончиво:
Не поранить бы души родителей,
Не поссорить бы их со черниговкой.
Но вперёд зазвучал голос батюшки:
«Повинись нам в другом, добрый молодец:
Как не сладил ты с Князем Черниговским
И привёл горсть бойцов после нуждоньки?»

«Вы простите меня виноватого,
Строгий батюшка, добрая матушка,-
Отвечал Коловрат с уважением.-
На Руси ныне нет невиновного,
Кроме женщин, детей, старцев немощных.
Я виновный виной непоправною
Не придумал себе оправдания,
В том, что было, что стало… День завтрашний
О сраженьях грядущих поведает.-
Витязь молвил, и вечник на площади
Зазвучал оживающим голосом.-
Завтра я соберу ополчение.
С ним и с воями града Чернигова
Доберусь я до стана Батыева,
Чтобы помнилось другом и недругом».

Не стерпела тут добрая матушка:
«Ах, с мечом-то в руке время коротко,
Коли недругов тьма, другов сотенки.
Не спешил бы, сынок, в царство Божие:
Здесь душой о былом не забылося,
И лихое отсюда, ох видится.
А помочь – нет на то дозволения.
Поперечь – обрекут на забвение.
Коль и ты, мой сынок, здесь окажешься,
Кто поможет внучатам, ребятушкам?»

Коловрат возразил с осторожностью:
«Не заботы у Бога, но промысел.
И спеши, не спеши, в срок всё сбудется.
В срок детишек найду, в срок и свидимся.
А сейчас мне пора. Вече-колокол
Призывает почувствовать силушку
И в себе, и в земле нашей праведной.
Сына благословите на подвиги
Совершаемых с Божьею помощью…»

                21

Павший, смолкнувший, с Богом треноженный
Ратоборцами града Чернигова,
Зазвонил над Рязанью и далями,
Ждущим гласа его, вече-колокол.
Из подвалов Рязани порушенной,
Из лесов, из местечек утаенных
Истощённый, врагом обездоленный
Тёк Рязанщины люд за надеждами
На соборную площадь стозвонную.
Тёк ручьями большими и малыми,
Ободряясь в забытых приветствиях,
В мимолётных улыбках и радостях,
Возрождаемых детскою шалостью.
В том притоке мужчины и женщины:
Кто с ребятками, кто в одиночестве.
У мужчин без ребяток, без жёнушек,
Видно, в мыслях одно не решаемо:
Как спасителем стать во спасении…

На помосте поруганной площади
Коловрат, Ратибор и черниговцы:
Старшина Яродей, трое сотников:
Перемога, Бурав и Отважина.
Притекали Рязанцы, дивилися
Ратоборцам из града Чернигова,
А вопросы в глазах все к Евпатию:
«Как нам далее жить, Коловратушка?
Подскажи, чем кормить малых детушек?
В чём спасение наше? В смирении?
Иль подвигнешь ты нас на отмщение?
А подвигнешь – беда, не вернётся ли?»

Нелегко быть надежд вдохновителем
Для людей не чужих – узнаваемых,
Но Евпатий не снял ношу тяжкую.
Он глядел им в глаза, в лица с копотью
И готовил слова неутешные.
Коловрат сделал только движение
И притихло людское собрание.
«Что сказать? Где добыть пропитание?
Я не знаю. Где жить? Я ли ведаю?
Не могу я призвать вас к смирению,
Но и грех призывать вас к отмщению.
Лишь гордыня к отмщенью торопится.
Эпимах так, бывало, говаривал,
Говорил он ещё супротивное:
Мол, Господь не перечит возмездию,
Коль возмездие воинству адову
И к нему воззывает страдание.
Но о том Эпимах и поведает.
Я скажу им без лести и хитрости:
Мне ли вас научать выживанию
При разрухе, в бескормицу, в холоде?
Вы в заботах своих не беспомощны:
Были б руки, да детки на выросте.
Дабы ворог на труд ваш не зарился…
Вижу я, мало рук, мало детушек –
Их поболи в полоне у ворога.
Отобрать бы налётом да силушкой
У Бату – лиходея трёклятого –
И ребяток, и руки умелые.
Только силушки нашей три сотенки.
К этой силушке да ополчение,
И послать бы вдогон за мунгалами…
Я спрошу: не постыло ли «быканье»?
А постыло, то вашею волею,
Вашим словом все «бы» опрокинутся.
Я могу обещать только подвиги
Мне доверенным вами соратникам».

                22

Ищут к мыслям слова не в мгновение,
Не за миг те слова звуком полнятся,
И дела, за словами что следуют,
Неизбывного требуют времени.
Но уже через день – через суточки –
Ополчение вдруг было собранно:
Собралось добрых молодцев тысяча
И семь сот – с топорами да с вилами.
Много это, иль мало – всё радуйся!

По дорожкам лесным, ненакатанным
Вёл на север Евпатий соратников,
Чтоб, не встретив отряды мунгальские,
Бату-хана настигнуть внезапностью.
И по тем же дорожкам нехоженым
Не на север – в обратную сторону –
Люд бежал, от погибели спасшийся.
Говорил беглый люд правду чёрную
О деяньях мунгальского воинства,
О страданьях своих и о болестях,
И о том, где вражины бесчинствуют.
Отправлялось туда ополчение,
Окружались мунгалы шатунные
Топорами, баграми да косами:
Никому не счастливилось вырваться,
Принести Бату-хану известие
О восставших из праха воителях…

Торопился Евпатий, но страждущих
Он выслушивал без нетерпения
И воздалось ему окрылённостью:
Уж за Муромом где-то две беженки
Рассказали, едва пряча слёзыньки,
Что под Суздалем, ворогом выжженным,
На усадьбе Великого Князюшки
Разгулялись мунгалы-татарове.
Сам-то Князь Юрий свет Всеволодович
Рати ждёт-собирает на Сить-реке…
-Что под Суздалем? Ворога много ли?
-Много, много. Во множестве знатные.
И великим числом полоненные.
Люди русские: жёнки с ребятками
И мужи к рукоделью сноровые.

Встрепенулось ретивое молодца,
Как о знати мунгальской услышалось.
-На усадьбе, не знамя ли с кречетом?
-Не вздымали мы глаз выше плёточки…

Взволновались надежды отцовские,
Зримей стали и замыслы воина.
Может быть, на усадьбе под Суздалем,
Где бывал не случайным он гостюшкой,
Бату-хан у печи потешается
Над его несмышлеными детками:
Не вникают они в тарабарщину,
На дарения смотрят волчатами.
Молвил слово Евпатий соратникам:
-Други, мы полонённым спасение!

Без того не ленились черниговцы
И Рязани живой ополчение,
Но, узнав где полон в горе мается,
Вдвое прыти на тропках прибавили.
 
…Вот и роща не с детства ль знакомая!
За опушкой её тын бревенчатый
Высотой будто стены острожные
И не видно над ним знамя с кречетом.
Из-за тына мунгальские дудочки
Чуть слышны – ублажают унылостью,
Разомлевших от сытости сотников.
Громче дудок, по вьюжному ноющих,
Брань слышна непонятная, чуждая.
У ворот, как сказали разведчики,
Стражи нет и затворы разбросаны.

Было время сгущения сумерек.
Не терпелось с узды снять неистовость.
Но решили: стемнеет и вызвездит,
Ополчение молча, без топота
За ворота проникнет и вызнает,
В коих избах полон изнывается,
И, познавши, без шума всех вызволит.
Как в хоромы петух красный кинется,
И пожар в час ночной обеснуется,
Уж тогда и врага суматошного
За ворота заманит – к черниговцам.

…Ночь пришла. За оградой темнеющей
Смолкли дудки и ругань мунгальская
Присмирела под звёздною россыпью.
Всё притихло. Собаки лишь лаяли,
Набиваясь мунгалам в пособники –
Если не затаившимся русичам…
Коловрат подал знак ополчению,
И тенями неяркими, быстрыми
На усадьбу оно устремилося.

Тихо было недолго. Защёлкало
Над усадьбою шаткое зарево,
Вместо лая вдруг ржание конское,
И сквозь крики оружия бряцанье,
А за бряцаньем стоны предсмертные…

Ожиданья терпением красятся!
И дождались! Ворота распахнуты,
Из ворот выбегают ребятушки –
Детки малые русоволосые,
За ребятками девицы с оханьем.
-Перегрея, Варгун, «витязь» Огрызень,-
Произнёс Коловрат жёстким голосом,-
Ополченцам помочь!- И спокойнее,-
Уведите ребяток и жёнушек
От усадьбы к обозу – за рощицу.
Разожгите костры, обогрейте их,
Накормить постарайтесь. Чтоб с варевом!

Воеводе ль дерзить несогласием!
А душа Перегреи взметнулася,
Несогласия жаждет и требует!
Но, увидев испуганных детушек,
Глазки их со смиренным страданием,
И услышав девиц причитания,
Не вполне осознавших спасение,
Перегреи душа застыдилася,
Согласилась с велением витязя…

А Варгун уж спасёнными занялся:
Тем, кто вывел полон из побоища,
Воеводы задание выполнив,
Он придумывает указания.
Ополченцами без прекословия
Указания те выполняются:
Все полонки в рядочки поставлены,
На коней ребятишки усажены,
И пошли, поспешая, за рощицу.

Перегрея кобылку Степняночку
С онемевшими детками малыми,
От усадьбы вела, а глаза её
Оборачивали вспять головушку,
Что ни шаг, то и ноженьки путались.
И когда б ни благое деяние,
Перегрея сбежала б к Евпатию.
И благое свершалось взволнованно:
Топоры будто дятлы старалися,
Но их стук сердце не успокаивал,
Разжигались костры ярко, ласково,
А душа от костров устремлялася,
Таял снег в рукоделиях глиняных,
А глаза-то глядели на зарево.
Там, за тьмой, коль ещё и прислушаться,
Обезумели страсти сражения…

В ожидании вдруг служба кончилась:
Попритихли девицы с ребятками
На лежаночках лапника хвойного,
И храним их покой ополченцами.
«Витязь» Огрызень сказки-весёлушки
Вспоминал засыпающим детушкам,
А Варгун затомился безделием.
Но когда Перегрея к Степняночке
Подошла, в стремя ножку поставила,
Он призвал деву к благоразумию:
-Сам Евпатий, наверно, торопится
Присмотреться к уснувшим ребятушкам:
Ну, как детки его здесь приметятся:
Их-то нет, да о том он не ведает.

Но не чтит сердце благоразумия.
Оттолкнулась от замяти Марьюшка
И вспорхнула в седло будто пташечка.
-Не могу… Тяжко мне ожидание.

Что поделать с девичьей головушкой!
Ей прислушаться бы к разумению,
Нет, она сердце более слушает.
И Варгун, сокрушённо посетовав,
Обогона позвал и за Марьюшкой.

А побоище уж и закончилось!
Но не стихло ещё возбуждение:
Яродей с Ратибором заспорили:
Убивать ли волхвянку мунгальскую?
А Евпатий их слушал внимательно.
Та волхвянка была вида жуткого:
Будто снежная баба с одёжкою:
Вместо носа с ботвинкою репушка,
Вместо глаз угольки непогасшие,
На одёжке висит мерзость разная:
Шерсть и зубы медвежьи, метёлочки
И зверушек неведомых хвостики,
Со щербинкою череп малюточки
В свете лунном на плёточке маялся…
Эпимах не мирился с язычеством,
Но убить безоружную женщину!
Это ль подвиг для русича-ратника?
Яродей не перечил: да, женщину
Ради страсти пролития кровушки
Убивать дело Богу противное,
Коль в руках у неё нет оружия,
Но волхвянка без стрел и без сабельки
Многих сгубит своим донесением
Бату-хану о воинах русичах,
Кои ночью ударить сноровятся.

-А вот кол ей в язык – речь отымется,-
Из спасённых сказал, теша ненависть.

Возразил Яродей безмятежному:
-У волхвянки-то речь – танец бесовский.
На авось в деле ратном надеяться?

Смолкли все, и в тяжёлом молчании
Перегрею внезапно услышали:
-Да о чём же нам спорить, дружинники?
Коль нельзя убивать, и не следует!
Отпустить не с руки – полонить её!
Поживёт возле нас – до сражения.

Яродей удивился наивности:
-Нам волхвянку!? Она не задумает
Окружить нас незримой морокою?

Поднял руку Евпатий – внимание!
-Пусть поздравствует дева-язычница,
Чтобы честь наша чтилась потомками,
Пусть несёт Бату-хану известие,
Чтоб лицом обернулся к грядущему…

                23

Как в Рязань заспешили спасённые –
Девы юные с малыми детками
И мужи к рукоделью сноровые,
«Рать» рязанская приободрилася.
По дорогам исхоженным, катаным,
Будто с вызовом злу-лиходеичу,
Будто в поисках встречи с мунгалами,
Вёл дружину Евпатий Неистовый:
Впереди – по лыжне – ополчение,
В отдаленье на конях черниговцы,
Следом катятся сани обозные,
Велико и внимание к беженцам:
Ну, как новое в плачах услышится,
И до цели, ну, ближе окажется.

Не заждались – промолвилось новое:
Всполошилось батыево воинство -
Устремилось в обратную сторону,
Ищут путь в Берендееву вотчину.
Настороженность липкая, вязкая,
С бесконечным числом неизвестностей
Присоседилась вдруг к осторожности
Всё предвидящей, всё разумеющей,
Всё могущей в своих ожиданиях.
И уже всадник всем померещился,
Проскакавший лесною опушкою,
Всем послышались крики звериные
Не зверьём, человеком творимые,
На морозе не лютом – ласкающем
Вдруг деревья – тук, тук – перекликнулись.
А когда не вернулись разведчики,
Руки ратные сжали оружие.
Согласились: морока шаманная
Увела их в засаду мунгальскую.

Поле русское полно внезапностей:
Вышли из лесу – ширь и волнение:
Ни стоят, ни плывут волны снежные,
То в душе волны чувств неизведанных.
Тут ещё из-под ног заяц выпорхнул,
Оленушка в прискок полем стелется,
А на небо взбирается солнышко,
И всему распахнуть руки хочется.
Распахнули б, да не удосужилось…
Вроде сами искали противника,
Вот и он – в снежных волнах на кониках,
Окручинив угрюмой внезапностью.
Ополченцы в смущении замерли.
Но, встряхнувшись, послали к Евпатию
За указом гонцов ловких, сметливых…

А мунгалы стоят – может с тысячу.
Ждут, наверно. Того дожидаются,
Чтобы шапки ломали им русичи.
Но Евпатий велел ополчению,
Выйдя в поле, растечься по краешкам,
А как вслед подоспеют черниговцы
И спиной обернут к ним противника,
Чтоб насели ему на загривочек.
Было б сказано. Люди не ратные,
Но указ воеводы восприняли:
Разделясь, разошлись в обе стороны –
В обе стороны поля притихшего.

А мунгалы стоят: что им конникам
Без мечей мужичьё – ноги в полозьях:
Ни взгордиться, побив, ни похвастаться.
Им с мечами подай, окольчуженных,
Зуд в плечах чтоб унять, позабавиться,
Бату-хану снести весть победную.

Началось! Перегрее не радостно.
О сражении, будто не думалось
Вот до этого мига последнего…
Ну не то, что не думалось – думалось:
Думы лёгкие таяли в памяти,
Думы тяжкие прочь отсылалися –
На потом… Вот на эту минуточку.
И вернулась она – дума знобкая:
«Ты готова ль под солнышком ласковым
В человека из лука прицелиться,
Отпустить тетиву хладной кровушкой.
Ей, носящей в себе Бога замысел,
Жизни будущей ягодку малую,
После выстрела ждать ли прощения
От себя, от судьбы и от Господа?
Бог простит, на судьбу грех посетовать,
Но простится ли зло вражьей матушкой,
Как из пальцев тетивушка выскользнет?
И никак не уйти ведь от выстрела:
Не себя защищать ей в сражении,
Но отца и дитя им зачатого.
И не спрятаться где-то в сторонушке:
Здесь за деревом каждым жди ворога –
Зазевайся, вмиг пленной окажешься.
Да и место её по судьбинушке
Возле витязя – возле Евпатия.»

А Евпатий спокоен – по облику.
И спокойны как будто черниговцы.
Но их кони в сраженьях бывавшие,
Под уздой не скрывали волнения.
-Лес редеет, Варгун, поле близится,-
Произнёс Коловрат мирным голосом,-
А на поле нас ждут не для игрушек.
Но, то нас. А тебе вместе с Огрызнем
Перегрею беречь, как былиночку,
Как цветок на ветру в поле скошенном.
Не слугою ей будь, но защитником.
Разрешаю девицу не слушаться.
А коль что, и перечь без стеснения.
Да возьми щит и меч. Иль управишься?
-Мне ль, рабу, да с мечом!? Я уж камушком.
-И от брани держитесь подалее.
Но чтоб я каждый миг видел девоньку.

Перегрея всё слышала, мучаясь
Ожиданием слов ей промолвленных.
Не дождалась – ни взгляда, ни реченьки:
Ускакал воевода начальствовать
Всей дружине по выходе на поле.

Вот и поле. Мунгалы щетинятся
На черниговцев частыми копьями:
Понаскучило им ожидание:
Поле снежное к битве притоптано…
И пошли! Окружают черниговцев,
Будто дерзкие волки сохатого.
Окружили! Ряды перестроили!
Ополчению спины подставили…
Перегрея, Варгун, с ними Огрызень
У обозных саней оказалися.
А к обозу спиной, грудью к ворогу
В нерушимый округ встали русичи
И мечи на плечах изготовили.
И смутились мунгалы неробкие:
Их-то много, да круг мал черниговцев:
В силу полную не разгуляешься…
Вдруг послышались окрики грозные
За широкими спинами ворога
И Рязань из подлеска да на поле.
Вряд ли поняли брань ополченскую,
Но в угрозу мунгалы поверили:
Много копий, забыв про черниговцев,
Ищут жертвы среди ополчения…

Не промедлил Евпатий Неистовый:
-Мы!! За Русь!! – крикнул он мощным голосом,
И взметнулись мечи у черниговцев.
И, дождавшись мгновенья желанного,
Кони их на врага устремилися.

Перегреи кобылка Степняночка
Тоже было порыву поддалася,
Но Варгун за узду придержал её.
Перегрея того не заметила,
Непрерывно следя за Евпатием:
Как он ловко с копьём вражьим справился,
Как, мечом разломив меч изогнутый,
Он пронзил тело без сожаления…
Окружили его!.. Трое!.. Четверо…
Меч прямой только виден мелькающий,
Да шелом, посылающий лучики –
Не страшись, мол, за нас, жди с победою…

Не успело ещё солнце красное
Охнуть-ахнуть, увидев сражение,
Поредело вражьё возле витязя
И вокруг ратиборовой палицы.
Да куда ни взгляни, рать мунгальскую
Поделом укрощают черниговцы,
Ополченцы без строя, без выучки
Не стыдятся вонзить в спины бесовы
Кто топор, кто колун, кто рогатину…
Но мунгалы не павшие, ловкие
Не бежали и бились отчаянно,
Будто ждали себе подкрепления.
То один, то другой, отмахнувшийся
От мечей или вил ополчения,
Устремлялся к обозу не бранному,
Для прикрытья спины возле розвальней.
Но храбрейших опасные замыслы
Пресекала сноровка черниговцев.
До поры, до нежданной случайности.

Расправляясь с врагом мощью, выучкой,
Отдалились от розвальней русичи,
И мунгал, павший будто бы замертво,
Приподнялся, коня свистнул вкрадчиво,
И летит уж стремглав на обозников.
Перегреи душа охолонулась:
На неё устремлён воин нерусич:
Посечёно лицо, окровавлено,
А в руке меч висит, снегом брызгает,
И красив он, мунгал дико, сказочно,
Дева тою красой околдована –
Не поднять ей ни лука привычного,
Ни стрелы из колчана не выловить.
«За него, видно, матушка молится –
Охранить, уберечь молит Господа»,-
Вдруг подумалось скованной лучнице.

«Он язычник! Очнись!» - кто-то выкрикнул.
Перегрея, дивясь, оглянулася…

-Что ж ты, лучник, за лук не хватаешься!?-
Рассердился Варгун.- Это ж смертушка!

Перегрея как будто очнулася:
Подняла лёгкий лук, изготовилась,
Опустила стрелу на излучину,
Зацепила тетивушку пальцами…
А мунгал-то всё близится, близится,
Померещилось уж намерение:
Как бы злобушку ярую выплеснуть
На неё, Перегрею, на девицу.
Что с того, что девица с оружием?
Коль ты муж, не теряй в поле мужества:
Осади жеребца, кинься к молодцу,
Да побейся на равных, как можется.
Не внимает мунгал мыслям девицы,
Ближе, ближе… А меч не вздымается.

Вдруг откинулась вражья головушка –
Угодила в лицо птица-камушек –
Конь его у саней, с храпом вздыбившись,
На измятый сугроб сбросил всадника.
Подбежал тут к упавшему Огрызень
И топориком вмиг с ним управился.
А Варгун, не скрывая сердитости,
В торбу пряча пращу, деве высказал:
-Вижу я, смерти вкус ты изведала.
Но ко времени ли упокоиться
Твоему-то дитю не рождённому?
Дай ему хоть в глазок света божьего!
Дай вздохнуть хоть разок свежа воздуха.

Варгуна Перегрея не слушает:
Взгляд её устремлён чуть подалее:
За спиной Варгуна витязь – муж её –
На коне половецком не раненый,
Но в крови и ему трудно дышится.
-Повтори-ка, Варгун, речь мудреную:
То ль не понято мной, то ль ослышался.

Оглянулся Варгун, но не съёжился,
В прекословье своём не покаялся.
-Повеленье твоё мной исполнено:
Охранил я былинку от косыньки
И дитё в ней, тобою зачатое.

А вокруг уж стояли черниговцы,
Ополченцы Рязани, обозники,
Проникаясь печалью и радостью
От услышанных слов служки верного.
Коловрат вопросил не о дитятке:
-Почему не стреляла ты в ворога?
-Он был ранен – глаза кровью залиты.
Не наскоком то было – убежищем.
-Честь вражине воздай после выстрела…
Про дитё Варгуном правда молвилась?

Перегрея, зардевшись стыдобушкой,
Чёрных глаз без вины взгляд покаянный
За ресницами чёрными спрятала.
-С часа этого шага не сделаешь
От меня боле, чем на две сажени…
А тебе я, Варгун, низко кланяюсь,
Как свободному за услужение.
Будь отныне и вне подозрения.
Я и Огрызня чту за усердие.
Но, как прежде, вы оба наряжены
Охранять Перегрею от напастей.

                24

Где-то, за временами былинными,
В глубине бессловесного времени
Мысли зрели на лицах и в возгласах.
Мысли простенькие: с огорчением,
С болью, с радостью, с недоумением,
С непредсказанностью ожидания.
И доныне те живописания
На бесхитростных лицах читаются.

Коловрат прирождённою чуткостью
Видел, что от него ожидается,
И глаголы искал для речения.
А уже Яродеевы сотники
И старшины среди ополчения,
Помрачнев, доложили Евпатию
О потерях: убитых и раненых:
Из черниговцев раненых семеро,
В ополченье печалей поболее
И погорше: убитых три дюжины.
Снял шелом Коловрат перед павшими
И дружина воздала им почести,
А воздав, песней горе утишили,
Врачеванием раны утешили
И собрались послушать Евпатия.

Начал речь воевода в полголоса,
Но слова всеми были услышаны:
И стоящими рядом с Евпатием,
И кто был от него в отдалении,
Ибо в мыслях слова те у каждого
Повторялись не раз неозвученно.
-Ополченцам скажу, не черниговцам –
То черниговцам не в удивление:
Перегреи взгляд зорок до истины.
Вспомним, други, мунгальского воина,
Чёртом из преисподни сбежавшего:
Не с погибелью рвался он к девице,
Но спешил к Бату-хану с известием.
Обескровленный  раной смертельною,
Воин знал: до Бату хватит кровушки.
Вспомним, о Берендее что молвилось:
Мол, к нему пробираются нехристи.
Вот и дума: болото не за морем –
И Бату, будто нечисть поганая,
На болоте с виденьем общается.
Сам-то хан есть никто против сабельки,
Да владеет несметными ратями.
Но в сугробах лежат не заманщики.
Знать мало у Бату охранение:
Он в тревоге трубит подкрепления,
И мунгалы на трубы торопятся.
В упреждение к утру грядущему
Мы дойдём до хором берендеевых.
Нас и ждут и не ждут. В ожидании
Не меды нам готовят, но пагубу.
Наша честь по призванию ратному
Только Богу не может противиться.
Но противясь разору бесовскому,
Не всегда мы под божьею милостью,
Потому как греха не чуждаемся…
И сказал Михаил Всеволодович:
Кто вернётся во град не предсказано.
Может быть, и никто. Но хотелось бы,
Чтобы душеньки две охранилися:
Перегрея – черниговка юная
И дитё, счастья жить не изведавший.
Если мы Перегрее поклонимся,
В град Чернигов вернуться, как сможется,
Я надеюсь, мечта наша сбудется.

-Нет, нет, нет!- Перегрея вдруг вскинулась.-
Не за тем я ушла из Чернигова,
Чтобы мужа предать в лихочасие.
Что с того, что жена я невенчана?
Бог позволит, и мы обвенчаемся.
Коль зачалось дитя божьей милостью,
Божья милость и будет защитою.
Если нет, то и в граде Чернигове
Мой росточек косой смертной скосится.
Да и вспомните, братья черниговцы,
Я и ратник, и с вами поклялась я,
Что иду на Бату, до свершения
Иль погибели, или возмездия.

Стихло поле: ни вздоха, ни возгласа,
Ни протеста и ни одобрения:
Недосказанность и ожидания
Знают, требуют: речи продолжатся.
Ратибор – Эпимах – встал на розвальни:
-Перегрея права: кара божия
Настигает раба, где бы ни было:
В поле ратном, на пашне, в хороминах.
Да не карой все мы озабочены,
Но судьбою дитя не рождённого.
И кручинит нас вроде бы малое:
Будет ли то дитя жить как меньшиков?
Он – Всевышний – ко всякому милостив,
Мы же – люди. Мы званием разнимся.
Коловрата всем ведомы помыслы,
Но супруги утрата недавняя
Виноватит его перед Господом.
И когда все о званье заботятся
Не рождённого даже малюточки,
Вижу я в том внушенье господнее.
Коли так, Перегрее с Евпатием
Обвенчание свыше дозволено.
Я, греха не страшась, то и сделаю,
Без венца и колечка венчального.

Приуныла дружина в раздумии,
Но Варгун поразвеял уныние:
-Есть колечко!- сказал он в безмолвии.-
Коловрату на случай припасено
И не мной – Михаилом Черниговским.
Как узнал Михаил, что на игрушках
Перегрея кольцо обручальное
Надевала рязанскому витязю,
Он призвал ведуна толкователя.
Как ушёл тот ведун в изнурении,
Нарядил Князь меня в поле Дикое
И вручил вот кольцо обручальное,
Передать Коловрату Евпатию,
Коли скоро кольцу посчастливится
Перегрее на перст быть надёванным.
В том и есть вам моё покаяние…

                25

Двух загадочных слов единение
Перед Богом и перед живущими,
И уже Перегрея волшебница:
Если «до» ветер дул равнодушием,
То теперь ветерок улыбается
Сердцу девичьему и мечтаниям,
И деревья не просто качаются:
Ели, сосны девицу приветствуют,
Обещая ей счастье грядущее.
Но о будущем грозное знание
Обещанью не может довериться.
Вот уже и равнина болотная
И над ней, жуткой в утренних сумерках,
Солнце медлит, никак не поднимется
Сквозь лохматое, чёрное облако.

А в дружине теснее становится,
И на лицах – в глазах – ожидание
От Евпатия слов указующих.
И Евпатий руки мановением
Оправдал ожиданья соратников:
-Как рассеется мрак над болотиной,-
Произнёс Коловрат будто шёпотом,
И к словам даже кони прислушались,-
Нам приметятся на возвышении
Груды стен от хором берендеевых.
Если с духом царя здесь почившего,
Бату-хан будто сродник общается,
То шатёр он поставил в развалинах.
До развалин равниной открытою
Предстоит нам пройтись по табунщикам,
Бату-ханом в охрану накликанных.
Как прояснится, так мы и двинемся…
Посидим, как-нибудь, перед битвою.
Кто желает отведать сухариков,
Вспоминая заветное, лучшее,
Я даю тем своё одобрение.

Перегрея совета послушалась,
А сухарики что-то не кушались.
И заветное не вспоминается:
Всё внутри будто бы затаилося
Серым зайчиком перед опасностью.
Уж скорей бы увидеть развалины
Да шатёр возле них батухановский…
В небе облако солнце скрывавшее
Всё черней и черней становилося.
Но внезапно сквозь чернь светом брызнуло –
Из полона два лучика вырвались
И зардела заря над равниною.
Сумрак татем ночным в лес попятился,
Разжевался сухарик для бодрости,
И в дали под лучом солнца вставшего
Прояснилась строенье на взгорочке.
Может терем хором берендеевых?
Рядом с теремом вроде бы ёлочки…
Нет, не ёлочки – воины, всадники!
Их повыше плывёт знамя белое –
Знамя белое с птицею кречетом.

А Евпатий с глазами закрытыми
Что-то ищет в себе, что-то важное…
Вдруг открыл – синева в сердце хлынула,
Синева перед ней виноватая,
Перед ней – перед жёнушкой, Марьюшкой.
-И чему ты кручинишься, лучница?-
Воевода спросил у соратника,-
Не узрела ли ты знамя с кречетом?
-Там у башенки… Видела. Белое…
Но не тем я кручинюсь, не кречетом.
Не винись, что у нас лето коротко.
То, что коротко долее помнится…
И с погибелью счастье не кончится,
Коли верны ему обе душеньки.
-Как вперёд мы пойдём по болотине,
Чтобы я не болел, не кручинился,
Рядом будь со своею охраною:
С Варгуном да сноровистым Огрызнем.
Слева чтоб Ратибора ты видела,
Яродей справа будет защитою,
Сзади сотни надежд из черниговцев
И Рязани моей ополчение.
Если всё будет по разумению,
Если мы перед Господом праведны,
Будет время у нас и для радостей.

                26

По болоту замёрзшему, снежному,
Между чахлых берёзок на взгорочках,
К цели близкой, дразнящей доступностью,
Шли ведомые витязем витязи.
Им навстречу от знамени с кречетом
Уж спешили противные всадники
И не с хлебом да солью – со стрелами,
Со щитами, мечами да с копьями.
Перегрее на миг показалося,
Приближаются змеи ползучие,
Чтоб ужалить, слюной плюнуть гадкою,
Отравить, погубить мужа-витязя.
Но вгляделась, и змеи размазались
Чем-то скользким без глаз, без пристрастия
На снегу голубом и торжественном.
Возжелалось, чтоб нечисть безликая
Обрела всё же лица с приметиной
Глаз пылающих волчьей угрозою,
Чтоб она – Перегрея, не мучаясь
Ни раздумьем, ни сердцем, ни совестью,
Их гасила стрелой заострённою.
И желание злое сбывается!
По волнам голубым черной россыпью
Приближаются с криками всадники.
Вот и лица уже различаются:
Без бород, с одинаковой яростью,
С откровенной у всех устремлённостью
К беспощадности, к несправедливости.
И, наверно, равниной болотною
Не товарищи к встрече торопятся –
Здесь столкнутся щитами противники!
И мунгалов несёт не метелицей –
Направляет их перст указующий,
Возомнивший себя безнаказанным…

Перегрея в плену возмущения,
А навстречу спешащие всадники
Над собой взвили стрел тучу чёрную.
Стрелы длинные ветром гонимые
Пронеслись над щитами поднятыми
И упали дождём в ополчение.
Там послышались вскрики, стенания
И врагу на «ужо» обещания
Тяжелее той тучки пролившейся.
Вдруг в глаза от мечей искры брызнули,
А Степнянка с уздою заспорила.
За топорик взялась дева лучница,
Замахнулась – ударить уж некого
И движение возобновилося.
Только брань позади разъярилася.
Оглянуться мешают видения:
От рисованной птицы – от кречета
Устремилась волна новых всадников
И в волне этой их счётом более.
И как будто бы всё повторяется:
Впереди снова лица враждебные,
Устремлённые с яростью дикою
На неё и на мужа – Евпатия.
Так же стрелы вдруг взвились гудящие,
Ветром их понесло в ополчение
И оттуда вновь брань и стенания.
Снова звоны мечей, искры сыплются,
И вокруг сеча грозная, скорая.
Но уже будто бы и привычнее –
За топорик рука не хватается,
Лук она подняла, изготовила.
Вот уже и стрела на излучине
У врага ищет цель уязвимую.
Но вражины укрылись за латами,
И не слать же стрелу за напраслиной!
И мунгалы числом поубавились…
Вдруг пропали и снова движение
Всё туда же – где кречет на знамени.
Только сзади бранятся и молятся.

А мунгалы-то снова у кречета,
Будто он возрождает их клёкотом,
И без жалости, злым повелением
Посылает их вновь на бесславие.
И мунгалы спешат с прежней яростью,
И с числом всякий раз прибывающим,
К повергающим их русским витязям.
К повергающим и сокращающим
Расстоянье до знамени с кречетом.
Сокращающем так, что примечено
И не зорким: под птицей без клёкота,
На коне вороном всадник царственный
Без щита, без меча, без булавины -
С указующим властным движением.
Рядом с ним, повеленьям внимающий
Старый воин в доспехах, с оружием,
На коне боевом красно-огненном…
Вдруг опять туча стрел скрыла солнышко
На мгновения два, ну не более
И опять в ополченье печалятся,
А взглянуть, пожалеть нет мгновения:
Зазвенели мечи, брань нерусская
И куда не взгляни лица чуждые
Откровенно кичатся презрением
Не к врагам на Бату посягающим,
Но презрением к собственной смертушке.
В том презренье неволя отчаянья
Не пустить к повелителю русичей.
И душа Перегреи встревожилась:
Что-то много невольно отчаянных
И у каждого взгляд на Евпатия.
А вон тот – в шрамах жутких громадина –
Воеводу погубит вниманием:
Он стремится к нему в поединщики,
Раздвигая своих же соратников.
А стрела, оперённая папенькой,
Уж трепещет чуть-чуть между пальчиков.
-Погляди на меня, воин чудище!-
Звонко крикнула девица лучница.

В криках бранных, в бою помогающих,
Голос девичий всем в удивление.
Оглянулся на чудо громадина,
И стрела оперённая, лёгкая
Угодила ему в глаз пылающий
Чёрной злобою и вожделением.

                27

Не в количестве глаз тайна зрения,
Коли мудр, и один видит нужное.
Субудай-багатур глаз единственный
Не сводил ни с картины сражения,
Ни с картины лица Покорителя.
И обои тревожат, не радуют.
На одной, что мечами рисуется,
Раздосадовала нерешительность
Перед дерзостными урусутами
В прошлых битвах испытанных нукеров.
На другой – на лице Покорителя –
Беспокоит, напротив, решительность
Подвергаться ненужной опасности.
«Не безумие ли горстке воинов
Посягать на Бату – Покорителя
Всей вселенной до моря последнего.
Если да, то вопросы бессмысленны:
Для чего? Почему? Чем подвигнуты
Эти злобные будто бы нелюди.
Если нет, то, какими надеждами
Вдохновляют себя не безумные?»

Полководцу вопрос занимателен,
Но ответить мешают опасности,
Что нависнут над внуком чингизовым,
Если ложным ответ вдруг окажется.
-Джихангир, урусуты безумствуют,-
Произнёс Субудай ровным голосом,
Повергающем в обеспокоенность,-
А в безумии цели не ведают:
Лишь бы всё сокрушать – всё что встретится.
И твои багатуры бесстрашные
Их безумием обескуражены.
Всей вселенной известно до трепета –
Ваша смелость Сульдэ Вам дарована,
Но позвольте мне Вам посоветовать,
Удалиться в места безопасные.
-Перед видящим всё буду искренен:
Да, и здесь неприютно становится.
Но скажи, где, то место волшебное,
Где бы я мог в покое блаженствовать?
Нет его! Потому что устроена
Многобожная наша вселенная
Для раздоров, для злых и завистливых.
Вот когда мы у моря последнего
Остановим коней и оглянемся,
То увидим Сульдэ полновластного
И просторы умиротворенные.
И тогда будет всем и для каждого
Вся вселенная местом спокойствия.
А сейчас я боюсь. Не погибели
И не их, ниоткуда явившихся.
Под опекою дедом завещанной,
Под защитою тысячи «бешенных»,
Я боюсь Гуюк-хана. Не правда ли,
Что и ты мудрый и многоопытный
Одаряешь его недоверием?
Что ему завещание дедово!?
Он обижен. Он ищет лишь случая,
Чтобы всем показать – Покорителем
Может быт только он – сын Правителя.
Если я вдруг совету последую,
Несомненно, единственно верному,
И укроюсь в места безопасные,
Только лишь потому, что не справился
С непокорными мне урусутами,
Гуюк-хан это в кознях использует
И в войсках разразится усобица…
Думай, думай, мой мудрый и преданный,
Чем лечить урусутов безумие:
Силой, хитростью, или прозрением.
-Не по мне на прозренье надеяться,
Но ему уделится внимания.
Хитрость в битве до битвы готовится.
Значит, сила… Юрджи к нам торопится.
Он несёт нам старанья разведчиков.

Подскакав, пал юрджи в снег истоптанный
Вороным жеребцом Покорителя,
Но не замертво – в повиновении.
-Говори,- Бату-хан слово выдавил.
-Джихангир, чародейкины россказни
До последнего слова не вымысел.
Даже все имена не придуманы.
Ур-ат-бор, Ур-ат-дэв – их старейшины.
А Эллис их Ит-ат быстр, как молния.
Меч его всё разит без касания.
Есть Ур-гун убивающий камушком.
Остальные мангусы летучие.
Но их всех превзошла Пери дивная
И не силою – обворожением:
Кто в глаза ей взглянул на мгновение,
Тут же слепнет и падает замертво.
Чародейка права в утверждении:
Это оборотни – дивы-лошади.
Багатуру и смелому нукеру
Одолеть урусута неверного
Всё равно, что убить пса бродячего,
Но сражаться с мангусами, с дивами
Не по силам обычному смертному.

Субудай-багатур вынул меч кривой
И отсёк словоблудную голову
От покорного тела чиновника.
-Чтоб не мог повторить бабью выдумку.
-Хостоврула пошли. В поединщики.
Дай ему тургаудов из «бешенных»,
Пусть прикроют от Пери сильнейшего,
Чтоб Ит-ата сразил он и нукеры
Убедились: их битва со смертными,-
Бату-хан покосился на писаря.-
Всё же, что-то сказал он разумное.
Что-то важное, вскользь промелькнувшее.
Не про оборотней, разумеется…
А Юльдигу не тронь. Ей позволено
Небесами, богами и мудрыми
Хоть какую нести околесицу.

                28

Солнце над берендеевой вотчиной,
Застыдившись снегов окровавленных,
Попросило бескрайнее облако
Спрятать с глаз неприглядное зрелище.
И наполз на равнину болотную
Мрачный сумрак без тени, без лучика
И от солнца, так ярко светившего,
Не осталось и светлого пятнышка.
Перегрея сквозь сумрак приметила,
Как за маковки время цепляется –
За вершины сосёнок и ёлочек.
Зацепилось. Стоит. И как будто бы
Жизнь прошедшая, прежняя спряталась
И явилась другая – ужасная,
Что, наверно, вовеки не кончится,
Как в колчанах её не кончаются
Стрелы, снова и снова летящие
В лиходеев, увы, нескончаемых.
В жизни этой и злой, и без времени
Вдруг её не тревожит безжалостность,
И влекущая страсть неуёмная,
Вновь и вновь стрелы слать без раздумия.
А когда смертно вскрикнет черниговец,
Или кто-то среди ополчения,
Тут уж свистнет стрела утешением…
В прошлой жизни такого не помнится.
Впрочем, было. Подумать - похожее.
С туеском, на тропе зарастающей,
Ходит, ищет она – вся внимание –
Белый гриб под багровою шапочкой.
Ох, как любят грибы эти прятаться!
Да от глаз-то её разве спрячешься?
Вон, глядят из-под прелой колодины.
Подошла не спеша, ножки срезала,
Не задумавшись, без сожаления –
Ведь безвинные были загублены.
Даже помнится: по возвращении
Те грибы многократно считалися…
А мунгалов поверженных стрелами,
Что считать, коль живые бесчисленны.
Их мечами секут, колют вилами,
А они вновь и вновь возрождаются.
Ладно бы возрождаются – множатся!
Будто в песнях Баяна премудрого.
Но мунгалы не сказка-былинушка,
И не множат их бесы под кречетом –
Прибывают они друг за дружкою
По призыву трубы батухановой.
Вот ещё в свой черёд приближаются!
Во главе уж действительно чудище –
Конь под ним жеребёночком кажется,
А глазища раскосые, жадные
Неотрывно следят за Евпатием.
Что ж он ей глаз не кажет, а иже с ним,
Будто прячут его, плотно сдвинувшись,
От неё, от девицы, от лучницы.
Берегут от стрелы поединщика!
Перегрея метнулась к Евпатию.
Не успела! Пособники чудища
Заслонили его до невиднушки –
Тщатся ввергнуть сердца в отчуждение,
Их сердца – Перегреи и витязя.
Да ведь нету того расстояния,
За которым их ждёт расставание,
Кем бы ни было зло уготовано…

А уж вражьи глаза, все как уголья,
Распаляются похотным пламенем,
Меж собой спорят, будто, о первенстве
Обладания девицей ратною…
Первый кинулся, но малым камушком
Отвернуло лицо неудачнику.
А второй со стрелой не разминулся.
Ратибор сокрушающей палицей
Смял спешащего к девице третьего
Так, что ноги коня подкосилися.
Яродей опрокинул четвёртого…
А вражин только чуть поубавилось,
Как не раз повторилась считалочка.
Но Евпатий её и завиднелся!
Он противится силе сноровкою,
Мощь храня на благое мгновение.
Поддержать бы его, встать бы рядышком,
Да взглянуть бы в глаза супротивнику.
Вот и Огрызень стрелы разящие
Вновь собрал и в колчаны без спешечки
Уложил, мол, стреляй, дева, в нехристей.
Хоть не с тем довелось взглядом встретиться
И стрела уж летит, не разминется,
Но Евпатий опять под защитою
Глаз её лучезарных и преданных.
И явилась вдруг вера великая:
Вот сейчас муж её, витязь доблестный
Одолеет врага - возликуются
Перегреи сердечко и душенька.
И Евпатий сломил меч изогнутый
Под саму рукоять, как тростиночку,
И, привстав на узорные стремечки,
Меч прямой опустил в силу полную,
И рассёк – в мах один – чудо-чудище
От плеча до седла. Поле ахнуло.
Свита чудища вмиг порассеялась,
К мужу путь Перегрее очистила.
Им прильнуть бы друг к другу… При людях-то!?
И Евпатий суров – до объятий ли?
Только конь Скоробег ко Степняночке
Чуть прижался бочком, глазом косится.
Да и тем уж отрада потешила.
Захотелось взглянуть на соратников
И увидеть на лицах сочувствие.

Перегрея доверилась радости –
Оглядела равнину болотную,
И на сердце так горестно сделалось.
Ополченцев осталась лишь горсточка,
И черниговцев уж поубавилось…
И до кречета путь не коротится.
-Не дошли,- шепчут губы Евпатия.-
Не пленились бы други отчаяньем:
Мол, сражаемся мы за напраслину.

Поднял витязь копьё обронённое,
Прицепил к древку знамя дружинное
И вознёс над собой, чтоб соратники
На последний собор поспешили бы.

                29

Не прискорбно ль, и над покорителем
Слово в душу запавшее властвует,
Даже если то слово промолвилось
Чародейкойой Юльдигой - для важности.
Бату-хан тоже был в потрясении,
Хостоврула увидев раздвоенным,
И сомнение, в мыслях блуждавшее,
Вдруг открылось вопросом пугающим:
«В слове «оборотни» нет ли истины?
Мог ли смертный мечом уж затупленным
Тело мощное и защищённое
Разрубить до седла? Нет, наверное.
Только зло неземное, проникшее
В человека с мечом и со стрелами,
Может спорить с Сульдэ, с Покорителем,
Рассекая сильнейшего надвое.
Но глазам и обратное видится:
Поредели ряды урусутские,
Остановлено их продвижение…»

-Джихангир, вновь юрджи к нам торопится,
Потакать неуместным сомнениям,-
Субудай будто слышал, что мыслилось.-
От мечей и от стрел гибнут смертные,
И безумных всё меньше становится.
Сотни три багатуров из «бешенных»,
Ваши славные Непобедимые
Завершат истребление «нелюдей»,
Принесут нам победу досадную.

Бату-хан произнёс чуть рассеянно:
-Полководцу решать, сколько нукеров,-
Но добавил вдруг тоном повышенным,-
Лучших воинов к сердцу приближенных
Посылать за победой постыдною…
Сколько их с той победой воротится,
Урусуты решат в злом безумии.

А юрджи, подскакав, пал в безмолвии,
Ожидая судьбы и веления.
Повелел Бату-хан, будто миловал:
-Говори, и за вести недобрые
Я прощаю тебя виноватого.

На лице Субудая спокойствие.

-Джихангир, я принёс весть гнетущую:
Хостоврул, после сечи упорнеёшей
С урусутским Сульдэ, в путь отправился
Жизнь другую искать прежде времени.
Урусутский Сульдэ озлобление
Урусутам внушает безмерное.
И чем меньше их в битве становится,
Остальных он тем злобнее делает.
Потому есть и неуязвимые:
Облетают их стрелы сторонкою,
И мечи Ваших опытных нукеров
О мечи их внезапно ломаются.
Всех ужаснее Пэри прекрасная!
Поглядеть на неё – гибель верная,
Но беспечны сердца храбрых нукеров.
Есть Ур-гун, убивающий камушком.
У него нет щита, без кольчуги он,
А летящие стрелы пугаются
Тела будто стеной защищённого…

Бату-хан встрепенулся. Досадуя
На юрджи за слова уж знакомые,
Он услышал вдруг что-то нелишнее.
Но едва на лице покорителя
Появилось внимание к писарю,
К вредным мыслям о боге неведомом,
Субудай вскинул меч над чиновником
И отсёк говорливую голову.
-Он прощён был за вести недобрые,
За гнетущие не было милости.
А с богами пусть боги сражаются –
Багатурам и смертных достаточно.
-Призови всех шаманов с Юльдигою,
Пусть внушат багатурам и нукерам:
Наш Сульдэ… Наш Сульдэ есть единственный –
Быть не может Сульдэ урусутского.
Их бог злобы велик, но без замысла.
Наш Сульдэ о грядущем заботится
Всей вселенной до моря последнего…
Пусть попросят Сульдэ – бога сильного –
Одолеть божество супротивное,
Чтобы тот не препятствовал нукерам
Делать дело своё, как им велено…

Завораживает танца таинство,
Души верой в Сульдэ проникаются.
Неразборчивое бормотание
Под удары бубна с перезвонами
Приобщает к незримым деяниям
Высших сил, что над смертными властвуют
И богам чужеземным противятся.
И как будто не слышится – видится:
Вылетает из уст чародейкиных
Слово-имя с горящими крыльями:
Ур-Ат-Дэв. И полёт повторяется
Вновь и вновь с каждым шагом танцующих…
-Пусть живого представят безумного
Перед очи мои для дознания.
И увидят: безумие лечится
Нашей силой, богами, шаманами.

                30

Дорожит каждый ратник минутами
Возвращенья души в равновесие,
И призывом дружинного знамени
На собор пробираются русичи
Воеводы услышать речение.
Кто-то ранен из них, кто целёхонек,
Но доспехи у всех окровавлены.
Следом страхи бредут, спотыкаются,
Полонить не решаются русичей.
Но тайком лезут в мысли уставшие
И слова выбирают постыдные
О напраслине и о спасении.
Возле страхов не лучшая троица:
Укоризна, Раздор, Обвинение –
И они ждут себе подношения.
Если страхи не очень надеются
Во полон взять кого-то из русичей,
То другая ватага разбойная
Не теряет надежд и готовится
К чёрным подвигам, к чёрным деяниям.

В те минуты, когда возле кречета
Танцевали шаманы с шаманкою
И удары бубна с перезвонами
Вместо стрел долетали до русичей,
Яродей пререкался с Евпатием,
И черниговцы, слушая, хмурились.
-Коловрат, воевода неистовый,
Слышишь песни и бубна трезвоние?
То шаманы поют и беснуются.
-Иль не в радость? Ведь нашим старанием
Бату-хан с тёмной силой общается,,
Призывает божков с нами справиться.
Знать, на воинов не полагается.
-Да, но слышишь ли в многоголосии
Голос жёнки – бесовки-отпущенки?
Не её ли, бесовским старанием,
Полегли наши други в болотину?
Если б ты чародейку не миловал,
И не днём бы, а ноченькой тёмною
Нас привёл бы ко стану Батыеву,
Ратибором как мудрым задумалось,
Мы б сейчас уж победою тешились.
-Бату-хана сравнял с пьяным сотником
Из усадьбы Великого Князюшки,
Где затворы ворот поразбросаны
И вокруг ни дозора, ни сторожа.
Стан Батыя хранится не пьяными,
Но дозором и с помощью псовою,
Будь то день или ноченька тёмная.
И хранятся как ближние подступы,
Так и дальние с тайной посылкою.
Чуть посланец с известием явится
Об угрозе Бату-повелителю,
Тот свернёт свой шатёр и отправится
В место скрытое от угрозителей.
Днём повергнуть шатёр перед ворогом,
На глазах воеводы и сотников
Бату-хан не решится. Вот истина!
-А не спутал ты истину с вымыслом?
Если силы походом измотаны,
Вдохновлён если замыслом воинским,
Прочь сомнения и сердоболие,
И стыдись оправданий надуманных.

Ратибор вдруг вступил в пререкания:
-Яродей, ты забыл: всё от Господа.
А Господь не о теле заботится
В безопасности, или в опасности:
Телу быть иль не быть – суть суетное.
ОН скорбит о душе заблудившейся
В мыслях чёрных, в грехах человеческих,
И о ней лишь его попечение.
И не гнев против немощных благостен
Справедливому и Всемогущему.
Мило Господу в нас сердоболие…
Позабыл ты и ратную заповедь:
Воеводе покорность и преданность.
Коль в дружине взроптал, хоть единственный,
Прилетит к ней беда неминучая.

То ли ратник пленён чародейкою,
То ли бубен-гремун душу вывернул,
Только он – Яродей всё упорствовал:
-Иль я не был покорным и преданным?
А с бедой-то уже мы столкнулися.

И мрачней становились черниговцы,
Яродею отнюдь не сочувствуя.
А Евпатия брови не сдвинулись:
-Да не просто черниговцу ратному
Видеть, как погибают соратники?
Но беда ли погибнуть за правое?
То для ратника честь и достоинство.
То для ратника память народная.
Или зрится тобой в том несчастие,
Что мечом не достали до кречета?
Да, хотелось… Хотелось и хочется.
Но вдруг понял я замысел Господа.
Понял я, для чего мы ИМ посланы
На сражение будто напрасное:
Чтобы в дни, что за зорями родятся,
Для других стать примером и подвигом.
Мы, сражаясь ночами безлунными,
Уподобимся татям-разбойникам.
Уязвима ватага разбойная,
Душам их нет в миру продолжения.
Погляди на равнину болотную –
Вся покрыта телами враждующих,
Но всего лишь одно из двенадцати
Тело нашего ратника – русича.
И пойдёт по Руси слово верное:
Может Русь басурманам противиться,
И не ночью безлунной, разбойною –
Светлым днём, под честными знамёнами.
Верю я: день придёт многорадостный:
Вся-то Русь соберёт рать единую
И, о нас вспоминая, здесь гибнущих,
Разобьёт, всю как есть, рать мунгальскую.
Не красно ль вдохновить Русь-отечество
На борьбу с басурманским нашествием
Не победной, но памятной битвою.

Яродей отвечал страстно, искренне:
-Всё же краше победа в сражении.
И не судят за несердоболие
Возвратившихся в град победителей.
И победа ещё не потеряна,
Если мы от мечты не отступимся.
В лес уйдём! В нём до ночи отдышимся.
По всему, ночь придёт непроглядная.
Бату-хан, утешаясь победою,
Не покинет хором берендеевых,
И охрану его подуставшую
Обойдём мы незримо, без возгласа.
-Иль не понял ты замысел Господа?
Мы подвигнуты стать светлой памятью,
И сражаемся не до погибели –
До победы над рознью меж русичей
В мире алчном и в злобе недрёманном,
До победы над слухами-байками
О немоченьки злыдням противиться,
Если злыдней тех край за туманами…
Мы сражаемся с кривдой за правое
До победы над клятвоотступностью.

Яродей побледнел, но рука его
Не схватилась за меч окровавленный –
Он сумел укротить возмущение:
-Кто достоин из нас обвинения
Во грехе самом стыдном для ратника,
Я надеюсь, рассудят черниговцы…
Не от клятвы укрыться мне вздумалось,
Но во имя её, чтоб свершилося
Над Бату лиходеем возмездие…
Ты решил здесь стоять до последнего –
До последнего вздоха отчаянья
Супостату на вздох облегчения.
Не от клятвы ли то отступление?
-Рассудить нас призвал ты черниговцев,
Но тебя им судить вряд ли можется:
Ты им брат и отец, ты им отчина…
Я снимаю с тебя клятву верности
Воеводе тобою же избранным,
И судить старшину боле не за что…
Что ж иди, как тобою задумано,
Если мнится, что стрелы мунгальские
Со спиною твоею разминутся.
И с того, за тобой кто последует,
Тех же стрел не страшась из-за дерева,
Я сниму, не судя, клятву верности…
Не иначе как завтра Всевышнему
Нас придётся судить за деяния
Жизни всей нашей – с детства и юности.
Что же в день для прощаний назначенный,
Нам друг друга судить прежде Господа?

Стихло вдруг над равниной болотною:
Замолчали угрюмые русичи,
И от кречета бубен не слышится.
И в тиши зазвенел голос девичий:
-Я черниговка, но… Я с Евпатием.
-Я Варгун… Я холоп из Чернигова,
Но свободен я, словом Евпатия.
-Не рязанец я и не черниговец –
Беглый смерд я прозванием Огрызень,
А по шутке зовусь я и витязем,
Ну а «витязю» быть рядом с Витязем.
-Я Бурав, ратный сотник Чернигова:
Не на съём я даю клятву верности.
-С Перемоги не снять слова данного.
-И Отважина верит Евпатию.

Слово верности каждым бы молвилось,
Но прервал Ратибор суд безжалостный:
-Яродей, повинись перед Господом,
Укроти ты гордыню-отлучницу.
-Если б знал я вину, повинился бы.
Но уже отлучён я собратьями
И летит уж за мной туча чёрная
С ненасытною птицею кречетом.

Коловрат предложил примирение:
-На бугре до темна, коли выстоим,
В лес уйдём и что дале, обдумаем.

Не принял Яродей примирения,
Отошёл с головою понурою
От дружины раздором взволнованной
На глазах у мунгальского воинства.

                31   

Не вернётся души равновесие,
Если мысли в плену ожидания
Чуда тяжкого, злого, желанного
Не от собственного повеления,
От усердий тобой презираемых,
Но к общенью с богами допущенных.
Бату-хан наблюдал за шаманкою,
Прочь гоня от себя нетерпение:
Не торопятся боги откликнуться
На призывы собою же избранных –
Чтобы чтили бессмертных могущество.

Субудай тоже глазом единственным
За шаманкой следил со вниманием.
Но ему колдовские движения
Были ясным, земным откровением.
Вдруг увиделось им долгожданное,
И призвал он к себе лучших нукеров,
И помчались они окрылённые
Урусута ловить одинокого,
Танца таинством уж побеждённого.

Бату-хан будто взятие крепости
Совершал с вездесущим волнением.
Вот его багатуры бесстрашные
Налетели на ворона кречетом…
Но упала душа: крылья срезались
Будто бы о скалу острогранную.
И теряются лучшие воины!
Не в сраженье за славу вселенскую,
Не за город с богатствами дивными,
Гибнут, чтоб усмирить то ли нелюдей,
То ль безумных в безумии яростных,
И которых число смехотворное.
Хан Гуюк бы сейчас позлорадствовал!
И не скрыть от вселенной постыдное,
Если битва, увы, не с бессмертными
И, наверное, и не с безумными,
Но в народ и в улус свой влюблёнными…
Вот разгадка простая и дерзкая,
Стыд снимающая с Покорителя:
Урусутов не злоба подвигнула
На сраженье, конечно, последнее,
Но любовь и безмерная преданность
И улусу, и каждого каждому.
Даже тот одинокий сражается
Будто барс лютый с псовою сворою
Не безумством своим управляемый,
И никак не плясуньей шаманкою,
Но, наверно, любовью непонятой,
К ним, к соратникам, вдруг устремившихся
Уберечь, оградить от нахлынувших
На непонятого вражьих воинов.
К счастью их устремленья не сбудутся:
Вот из рук урусута могучего
Выпал меч. Он в седле, но беспомощен,
И арканы из волоса конского
На него полетели во множестве.
Вот стянули с коня, вот уж волоком
По сугробам измятым торопятся
Перед ликом его – Покорителя
Для дознанья поставить – для радости.
Только что-то не очень и радостно.
Если б он – урусут не велением,
А по собственному пожеланию
Стал служить бы ему – Покорителю,
То-то сердцу бы сделалось радостно.
Но, наверное, и по велению
Он не станет служить Покорителю
Всей вселенной до моря последнего.
И, однако, достоин он милости…
Приволочен. Живой ли? Старейшина:
Волос сед в бороде, брови крыльями…
Три стрелы тело жгут. И четвёртая
Просквозила бедро – каплет кровушка.
Видно, жив, но уже без сознания.
-Чародейку сюда! Чтоб опомнился!

Чародейка пришла в ликовании!
У неё всё уже приготовлено:
Что-то в плошечке курится, варится.
Бату-хану, не вспомнив, покланяться,
Приступила она к врачеванию.
А плясала она, будто тешилась
Над поверженным ею обидчиком.
Подустав, влила в рот гадость мерзкую
Урусуту себя позабывшему.
Урусут поперхнулся, закашлялся.
И открылись глаза – тут же грозные,
Вражьей радостью непобеждённые…
Вдруг он начал вставать без стенания.
Только встав, он от боли поморщился.
-Джихангир, урусут в разумении.
Вас он выслушает с пониманием.
Но ответит, быть может, несдержанно.
И спешите: его боги требуют.
И ещё мне ОНИ ТАМ поведали,
Что он Вас огорчит и порадует.

И шаманка, пытаясь покланяться,
Животом колыхнула довольная.
Постаралась и вся во внимании:
Приготовилась важно к толмачеству.

А неведомый ратник – старейшина
Всех оглядывал сдержанно, пасмурно –
Не храбрясь чересчур и не кланяясь.
Как увидел он знамя со кречетом,
Когтем острым поймавшего ворона,
Взгляд его вдруг виной закручинился.
Ненадолго: прошла ли минуточка,
Он смятению вновь воспротивился.
И спросил Бату-хан, тайной мучимый:
-Из какой ты земли? Кто ты от роду?
Для чего ты на стан мой пожаловал
Не один, а с дружиной соратников?

Чародейка, на миг призадумавшись,
Повторила всю речь без запиночки
С неожиданным, странным звучанием,
Но понятно, наверное, ратнику.
Урусут не спешил, но готовился
Отвечать и красно, и осмысленно.
И сказал он с заметной усмешечкой,
Но бледнея от боли-страдания:
-Человек я! С рожденья черниговец,
Яродей по прозванию ратному.
А на стан я со други наведался,
За деянья тебя чтоб почествовать
Да злодеям твоим воздать должное.
Только ты уж на нас не прогневайся,
Что не всем поднесём чашу смертную –
Больно много вас здесь, злыдней бесовых.
-Да, нас много, число нас неведомо.
Только вот ни один из бесчисленных
Никогда не бывал под Черниговом,
Из пороков не бил стены города,
И стрелы, со смолою горящею,
Не пускал на жильё неподвижное,
Ни детей не пленил, жён не тискивал,
Стариков не губил, тешась кровушкой.
Так за что нас черниговцу чествовать?
-Ты Рязань разорил, сжёг Владимир- град
Без вины, без малейшего повода,
Так тебе ль укорять подвиг русича,
Коль призыв он услышал о помощи.
Ты в сей день с Берендеем общаешься,
А в другой-то придёшь ко Чернигову.
-Уж теперь-то приду – во отмщение.
-Ах ты, бес, супостат, князь табунщиков!
Да тебе ль говорить об отмщении?!

Урусут, с нескрываемой яростью,
Будто и не пленённый арканами,
Шаг осилил к нему – Покорителю,
А стоящие с луками нукеры
Тут же вскинули их – изготовились…
Но второй шаг потребовал отдыха.
-Уратдэв, погляди на соратников.
Чтобы их усмирить, гибнут лучшие –
Багатуры и верные нукеры.
Как мне, видя такое, не гневаться,
Не призвать багатуров к отмщению?

Уратдэв, поглядев на соратников,
Возгордился до слёз восхищения:
-То не стены крушить града русского
Из пороков не вами придуманных…
Стойте, братья мои, крепче города!-
Урусут прошептал обессиленный.-
Бейте их, не напрасно охаянных,
Кто мечом, кто стрелой, кто и камушком.

Бату-хан, пряча гнев свой за сдержанность,
Вдруг привстал над седлом в удивлении
От прозренья его охватившего.
И сказал он врагу торжествующе:
-Сослужил ты мне службу великую,
Подсказав, чем сразить, чем разделаться
С ратной силою мне непокорною.
Тем же, чем сокрушу в скором времени
И высокие стены Чернигова.
Полетят из пороков не камушки
Сокрушать урусутов озлобленных,
Полетят валуны неподъёмные.

Уратдэв со вторым шагом справился
С молчаливой, пугающей яростью.
Но тетивы у нукеров за ухом.
Третий шаг… Субудай что-то выкрикнул
И в могучее тело черниговца
Стрелы разом вонзились во множестве.
И не сделал он шага последнего,
Дух его устремился к соратникам,
Рассказать о нежданной опасности.
Бату-хан возгласил твёрдым голосом:
-Человек он! Мы бьёмся со смертными,
Но не будем терять лучших нукеров.
Изготовить пороки к метанию.
Камни брать из хором берендеевых,
И метать их на головы недруга.

                32 

Отлегло от души ожидание
Скорой встречи с ушедшими ранее –
Будто тучи по небу рассеялись
И опять улыбается солнышко.
Но не чёрные тучи попрятались,
Не открылося солнышко красное,
То отхлынули вои мунгальские
От стоящих стеной воев-русичей.
И опять тишина над болотиной.
Уцелевшим в неравном сражении
Только стоны слышны поизраненных.
Огляделись, вздохнули не павшие:
Мало их у берёз – меньше сотенки –
Пересчитывать сердцу не хочется.
Но от памяти сердцу не спрятаться:
Помнят все Яродея пленение.
Плен для ратника смерти печальнее.
И усталое воображение
Всем рисует судьбу их товарища.
И в картинах – во всех – одинаково
Видно: он – Яродей словом праведным
Вразумил Бату-хана спесивого,
И Бату прекратил «рати делати»
Им, стоящим вокруг трёх берёзонек –
Повернул к Яродею всё воинство,
Чтоб из тела его душу «вынути».
А душа-то его – Яродеева
Из мунгальских-то рук, ан, и выпорхни,
И теперь вот на крылышках ангельских
Над соратниками – слышно! – кружится.
Ею молвится что-то тревожное,
Но за криками душ павших воинов
Отпеванием не успокоенных
Не понять Яродеевой душеньки.

А обозники павших и раненых
Привозили в молчанье на розвальнях
И дружина их ратные звания
Оглашала печально, в полголоса.
Привезли… И свершив врачевание
Ранам тяжким, не очень и лёгоньким,
Над погибшими однополчанами
Песню спели печально-прощальную.
Песне вняв, души павших утешились,
Лишь одна стонет не успокоившись.
К Эпимаху за истолкованием
Подошли удручённые ратники.
Эпимах призадумался вслушавшись,
И, подумав, ответил уверенно:
-Неотпетое тело соратника
К воеводе взывает о помощи,
Другам кается о прегрешении.
Я скажу: Яродей, мы – соратники
Принимаем твоё покаяние.

Но душа всё летала с речением
И внушала тревогу неясную.
И дружина ждёт слова Евпатия:
-Не над нами на крылышках ангельских,
В душах наших душа друга мечется.
Жив ли он, или мёртв, нам неведомо.
Песня наша не стала б пророчеством.
Потому вот моё повеление:
Перегрея, Варгун, «витязь» Огрызень,
Перемога, Бурав и Отважина
Без малейшего мне прекословия
В град Чернигов, немедля, отправитесь.
Всем другим я даю право выбора:
Или с ними уйти во Чернигов-град,
Иль со мной вызволять друга пленного.

Онемела дружина смущённая.
Перегреи глаза влагой полнятся,
А перечить нельзя – повеление!
Перемога, Бурав и Отважина
Перед другами завиноватились,
Но черниговку без охранения
Не оставить в опаснейшем странствии.
Воеводе покорны все шестеро,
Но, в печали притихли в стороночке.
Ждут: попутчики им не объявятся?
Таковых не нашлось – все с Евпатием.

И недолгим казалось прощание:
Уложили израненных в розвальни
И вожжой овладел «витязь» Огрызень.
Перегрея ждала взгляда витязя,
Но в прощании ратном не ластятся.
Он взглянул – попрощался лишь веками.
И она ни словечка не молвила,
А уже над кобылой извозною
Закружилась вожжа – лето кончилось.
Лишь Степнянка веление витязя
Не сочла для себя обязательным,
Воспротивилась вдруг расставанию
С жеребцом Скоробегом Евпатия.
Но Варгун с Обогоном с ней справились,
И смирилась Степнянка с разлукою.

Покорившись, увы, не утешишься.
Из сердечка жены вырываются
Неозвученные причитания:
«Удаляется муж, тает в сумраке.
Чем воздастся ему намерение
Из полона соратника вызволить?
Неужели ему уготовано
Не отпетым, женой не оплаканным
На сугробе лежать в радость ворону?
Или чудо свершится господнее
И объявится он во Чернигове
В добром здравии, бесом не раненный,
И на сносях жену поприветствует?
Если бесов удача порадует,
Кто ей станет защитой, опорою
В долгих жизненных лихосплетениях?
Может, папенька с маменькой сжалятся?..
Уж-то Князь Михаил к ней приластится?..»

Вдруг содрогнулся лёд на болотине…
Вот опять!.. И опять повторилося!
И с бугра, где дружина с Евпатием
К вызволению друга готовилась,
Долетели не бранные возгласы –
Крики ужаса и удивления.
-У дружины беда! Нам вернуться бы!-
Перегрея в тревоге воскликнула.-
Их стенанья друг к дружке – о помощи.

Возразил Перегрее Отважина:
-Воеводой нам настрого велено
В град Чернигов, минуя опасности,
Переправить тебя, так чтоб волоса
Из косы, что под шапкой, не выпало.
А у них там опасность великая.

И опять дрогнул лёд под копытами,
Кони ратные в недоумении.
И дрожание льда повторяется,
И с бугра так же крики доносятся.
-Или глухи вы, братья черниговцы?
К нам взывает дружина о помощи,
Будто там колдовские деяния.

Перемога слова подневольные
Произнёс будто бы с виноватостью:
-Воевода внушил мне украдкою:
Как бы ты не рвалась к возвращению,
Призывая нас к сердцу и разуму,
Не должны мы, наказ соблюдаючи,
Полониться призывом о помощи.

Вдруг устала болотина вздрагивать.
Не слышны ни стенанья, ни возгласы –
Тишина воцарилась гнетущая.
-Да очнитесь вы, горе-соратники!
Там свершилось, возможно, ужасное:
Как один все погибли дружинники
От неведомого чудо-ворога,
И теперь души их не отпетые
Будут вечно кружить над болотиной.

Не поддался Бурав сердцу женскому,
И слова предназначил головушке:
-Что случилось с дружиной Евпатия,
Не дано угадать разумению.
Может, недра разверженны бесами,
Или с неба упали камения,
Или царь Берендей распотешился.
Но возможно, беда не с дружиною –
Нас морочит морока шаманная.

Вдруг послышалось ржанье знакомое.
Встрепенулась Степнянка, ответила
Расставанию вновь воспротивилась.
Получив от узды поощрение,
Развернулась на задних и кинулась
На призыв Скоробега – к Евпатию.
Не сдержали её ни черниговцы,
Ни Варгун с Обогоном, ни Огрызень.
Не сдержав, не расстроились витязи
И вдогон Перегрее отправились.

Донесла Перегрею Степняночка
И открылось видение жуткое:
На бугре три берёзки повалены,
А вокруг валуны неподъёмные
И тела бездыханных товарищей.
По округе бугра кони бегают.
Лишь один Скоробег на самом бугре
Неподвижно стоит, свесив голову.
А камней до него – нету тропочки:
Ни коню проскакать, ни самой пройти.
И  рискуя сломать ручки, ноженьки,
Перегрея Степнянку оставила,
Между шатких камней, между русичей
Бездыханных, задавленных тяжестью,
Пробралась кое-как, вся в отчаянье,
К Скоробегу, коню половецкому,
К другу верному мужа Евпатия.

А уж рядом стоят и черниговцы,
И Варгун, и сноровистый Огрызень,
И увидели все нежеланное:
Между двух валунов, в неудобии
Ратибор и Евпатий недвижимы.
Заработали плечи могучие,
Валуны раздвигая великие,
А Варгун Скоробега печального
Провести умудрился к Степняночке,
И сплелись шеи коней разлученных…
Поддались валуны неподъёмные
И предстали тела русских витязей
Будто бы ненадолго уснувшими.
-Живы! Живы они! Я приметила –
Сквозь усы чуть парок пробирается.-
Перегрея прильнула к Евпатию.-
Лад мой, слышишь ли ты ладу-любушку:
Ты очнись ото сна не ко времени,
Погляди на меня взглядом ласковым,
Да скажи мне слова ободрения…

И Евпатия веки вдруг дрогнули,
И открылись глаза удивлённые:
-Перегрея… Бурав… И Отважина,-
Произнёс Коловрат слабым голосом.

-Воевода, твоё повеление
Будет несколько позже исполнено,-
Молвил твёрдо Бурав,- будь в спокойствии.

-Вас господь повернул… Слава Господу:
Он дозволил разок вновь увидеться
С Перегреей – с тобой, лучезарная…
А ведь я уж летал над болотиной,
И глядел на себя, здесь лежащего,
Но увидев твоё возвращение,
Я вернулся… С ЕГО дозволения…
Ждут меня… У ворот. Для Руси моей
Всё что Господом мне предназначено
Совершилось: Бату от бессилия
Нас мечом укротить, бросил каменья.
А не то ль для Руси вдохновение,
Чтоб в грядущем собрать рать единую,
Валунов для которой не сыщется.
И в той рати у самого знамени
Должен сын мой стоять… Лада-любушка,
Береги и себя, и зародышек,
И судьбу не гневи равнодушием…

-А гневить тварь земную посулами,
Не вглядевшись мечтою в грядущее,
Суета есть – вина перед Господом,-
То сказал Эпимах, вдруг очнувшийся,
Приподняв умудрённую голову.-
Сын, наставленный мой ближе Господу.
Тем и я прожил жизнь не пустяшную…

Эпимах речь продолжить надеялся,
Но не смог удержать к детям отчий взгляд,
И покинуло тело дыхание.
Опустили ему веки тяжкие
И промолвили слово прощальное.
А когда обернулись к Евпатию,
Перегрея испуганно вскрикнула:
И у мужа её – у Евпатия
Остановлен был взгляд волей Господа.
Перегрея себя безысходную
Уронила на грудь мужа-витязя,
Не скрывая слезу и отчаянье.
-Пати, свет мой, возьми в путь дороженьку
Ко святым воротам жёнку-вторушку…

Осеклась дева, голос услышала
И знакомый, и властный, и ласковый:
-Дочь, утешься, тебе предназначено
Сына вырастить – воина русского.
Как ему возмужать – побеседуем.
-Ты прости деву юную, Господи,
Дай мне силы на предназначение.

Поднялася жена вдохновлённая,
Песню скорби запела – сквозь слёзыньки.
Песню ту подхватили черниговцы
И Варгун, и сноровистый Огрызень.
Звуки песни летали над павшими
Душам их всеблагим утешением.

Но недолго благое звучание
Над равниною было единственным:
Огласилась она тяжким топотом,
Чуждым гиканьем, чуждыми криками:
Вновь мунгалы возжаждали кровушки.
Перемога, Бурав и Отважина,
Продолжая петь песню прощальную,
Обнажили мечи, приготовились
С лиходеями биться сколь можется.
Перегрея свой голос возвысила,
Подавить чтоб звучанье бесовское.
Но мунгалы к бугру не прихлынули,
Удержали себя в отдалении –
Только копья ломали от злобушки.
Как допелася песня прощальная,
От мунгальских рядов, кем-то сдержанных,
Отделился вдруг всадник округленный –
Будто снежная баба на конике –
Без меча, без щита, но в висюлечках.
Отдалился и двинулся к русичам…

Вот приблизилось чудо мунгальское,
И узнали – шаманка-отпущенка!
Не слезая с коня, речь бесовскую
Начала чародейка причудливо:
Искажая слова, в звуках путаясь,
Но понятно и будто бы вежливо:
-Джихангир повелел: битва кончилась!
Кто погиб – тот погиб, а непавшие
Под защитой богов. Воля высшая
Для мунгала священна. Вы, русичи
К Бату-хану на… гап приглашаетесь.
-Что за «гап»,- вопросил храбрый Огрызень.-
Не в полон ли зовёшь, красна девица?
-На беседу зову с Покорителем.
Джихангир, как беседа закончится,
Вас отпустит, куда вам захочется.
-Отойди, красна дева, подалее,
Мы ответим тебе перемолвившись.-
Речь Бурав произнёс неприветливо.

Конь отпущенки задом попятился,
Отдалил седока неприглядного.
А отпущенка чуть улыбается –
Нет для чутких ушей расстояния.
И Бурав речь продолжил соратникам:
-Воевода не снял повеления
Перегрею доставить целёхоньку
В град Чернигов. Но коль мы откажемся
От бесовского нам приглашения,
Будет бой беспощадный и яростный,
Для сестры нашей, верно, погибельный.
Не откажемся – всё в неизвестности.
Бату-хан, может быть, и отпустит нас,
Соблюдя гостевые приличия,
Но вдогон рать пошлёт – по раздумию.
Но к чему же тогда приглашение?
Тайну некую вздумалось выведать?
И потом уж бесовской коварностью
Погубить нас? Что скажете, ратники?

Мысль свою всем поведал Отважина:
-Если мы согласимся, оружие
Нам придётся оставить на розвальнях,
И Бату, мня себя в безопасности,
Нас приблизит, мечтая о таинстве.
Но коль скоро подвох обнаружится,
Мы отнимем мечи у охранников.

И Варгун вставил слово задорное:
-А уж я угощу бесов камушком.
У меня ведь не меч и не сабелька:
Догадаться ль - пращу кинуть в розвальни.

-Переможем затею бесовскую!-
Заключил Перемога уверенно.

-Ну а я подкачу к драке розвальни,-
Не преминул промолвить и Огрызень.

-Ты что скажешь, сестрёнка названная?
О тебе лишь одной наши помыслы.

-Не могу быть к судьбе равнодушною
По велению мужа почившего.
Приглашение, пусть и бесовское,
В подозреньях надеждой заманчиво.
И надежде порукой великою
Мной услышано слово господнее:
По судьбинушке им предначертанной,
Сына вырастить мне предназначено.
Я, в мечтах уповая на Господа,
Доверяюсь и вашим решениям.

                33

«Победители и побеждённые…
Кем считают себя эти шестеро?
Я кто есть, не шутя охраняемый
Сотней нукеров от разоруженных?
Взгляды их непокорны, бессуетны.
И сейчас, не страшась окружения,
Все готовы продолжить сражение,
Если верить словам чародейкиным.
Не поверил! А вижу – и верится.
Кем считают меня эти шестеро?
Покорителем и победителем?
В их глазах вижу взгляд равных равному,
А хотя, и меж ними нет равенства.
Им начало – их пери прекрасная.
Трое мощных – бесстрашные нукеры.
Двое, кажется, слуги, чья преданность
И богами достоинством признанна.
Первый, видно, Ургун. А второй слуга
Не похож на великого нукера.
А глядит с любопытством. Наверное,
Он и сам бы не прочь порасспрашивать.»
 
Бату-хан, поиграв с нетерпением,
Вдруг спросил несмущённого Огрызня:
-Кто ты? Имя твоё мне неведомо.
Ни юрджи о тебе не докладывал,
Ни глаза в битве злой не приметили.

Будто зван был на исповедь Огрызень:
-Жил я смердом – в общине невольничал.
От неволи ушёл в поле дикое.
Поселился. Прозвался там Огрызнем.
Но от кривды тобою задуманной,
Разорилось моё поселение.
И решил я, с дружиной Евпатия
Нечестивцам твоим воздать должное.
-Ты и меч поднимал? Может палицу?
-Ну, на то лишь во сне дозволялося,
Как отправлюсь, бывало, на поиски
Чуда злого, житью помешавшего.
Да в яви-то оно вдруг является.
И явилось, да, ан, не по силушке.
Ну, пособником в брани сподобился:
Стрелы звонкие к делу пригодные
Возвращал я ползком деве лучнице.
От того я тебе не приметился.
-Значит, ты говоришь, обездоленный
Свой улус защищает и ползая?-
Не дождавшись ответа от Огрызня,
К Варгуну Бату-хан обращается.-
Ты скажи, убивающий камушком,
Кто ты, чей ты, тебя, чем обидели?
-Государев холоп я – черниговец.
Мне обида по званью заказана.
А сердится, могу, коли вынудят…

Не меняя лица выражение,
Бату-хан взгляд направил на витязей:
-Вы скажите, кто вы, чем подвигнуты?
-Я Бурав – ратный сотник Чернигова.
Русь хранить мне завещано дедами.
Ты на Русь посягнул – не прогневайся.
-Мы с Буравом лишь прозвищем разнимся,-
Не промедлил сказать вслед Отважина.

Третий витязь ответил пространнее:
-Перемога я – тоже черниговец.
Тайну нашу тебе я поведаю:
Переможет тебя Русь единая…

«Он гордится владением таинства,
Но о таинстве мною владеющем
Знать дано только мне… Сколько времени
Часа жду! И настало мгновение,
И свершится, вот-вот, неизбежное…
Не волнуют ни слуги, ни витязи –
Всё знакомо: сноровка, бесстрашие,
Непродуманных слов откровение…
Да, конечно, порой и знакомое
Вдруг увидится гранью неведомой,
Но увидеть глаза убивающей
Только взглядом бесстрашнейших нукеров,
Вот желанье достойное скрытия.
В том желании вера в бессмертие
Одарённых, богами приласканных.
Если выдержу взгляд убивающий,
То и я приобщён, значит, к вечности.
Из-за них – грозных глаз – и решение
Привести на дознание выживших…
Да, лицо пери будто бы светится.
А глаза под ресницами спрятаны.
Вот сейчас слово к ней обращённое
Приподнимет ресницы длиннющие
И увидит  он взгляд,… Что с ним станется?
Отразит ли он пагубу сладкую?
Но… Собраться и спрятать волнение».

-Твой черёд отвечать, дева лучница.
Кто ты, чья ты, за что ты сражаешься?

Приподнялись пушистые веры
И глаза… Не глаза – стрелы чёрные
В душу впились неясным смятением.
В них не зло во плоти воплощённое
В небесах где-то духами злобными –
В них земное, желаньям доступное,
С чем расстаться, вовек не захочется…
Вот где крылось начало погибели!
Вдруг ответ – благозвучный, загадочный:

-Я цветок на ветру в поле скошенном…

                34

Слово Господа веру крепившее
В исполнение предназначения,
Через то веру в зори грядущие –
Перегрее благими повторами
Силы множило в тягостном шествии
С невесёлыми, вязкими думами:
«Говорят, волчезубое чудище
Зубы скалит по злобе, без повода.
Будто он бессердечен, беснуется,
Чуть завидев себе же подобного.
Но и злоба ведь в сердце рождается,
А сердечное слову податливо,
И поддавшись внушенью господнему,
Сердце зверя родит милосердие…
На тебя уповаю я, Господи.
Лиходея подвигни к сочувствию».

Перемога, Бурав и Отважина,
И Варгун, и сноровистый Огрызень
Тоже мучаются неизвестностью:
Их задумка поистине дерзкая
С каждым шагом воздушней становится:
Вражьих конников даль скрыта в сумраке,
Перед кречетом ряд – копья частые
И кривые мечи изготовлены.
Подошли – расступился ряд нехотя…
Но увидеть Бату нет возможности:
Помешала бесовка-отпущенка:
Подскакала к Бату-лиходеичу,
Зашептала ему что-то на ухо.
Что – услышал и всадник на огненном.
Закрутил он глазищем единственным,
Крикнул резкое  воям-послушникам.
И в ряду для охраны назначенном
Вдруг исчезли мечи искривлённые,
Копья будто бы за спину спрятались…
(Знать бесовка о сговоре слышала…)
Отстранилась шаманка и видится:
Бату-хан – весь, как есть! Где же чудище?
Хоть глаза изотри – добрый молодец!
Лишь бородкой ему не похвастаться,
В остальном, верь, ни верь – заглядение.
Взгляд его и горяч, и внимателен,
И подвластен уму-разумению.
Только в том и надежда для русичей…
Бату-хан, не спеша, уж разглядывал
Варгуна и, особенно, Огрызня.
Вдруг он что-то сказал вопросительно,
И движение губ непривычное
Обнажило его волчьи зубоньки…
Вот где в нём затаилося чудище!
И поникла надежда головушкой
На обещанное вызволение.
Но Господь не позволил печалиться,
Вразумил, как противиться худшему:
Как черниговцы – братья названные
И Варгун, и сноровистый Огрызень:
На вопросы узорного чудища
Отвечать, не терзаясь надеждами,
Не клонить головы и не гневаться.
Молча внемля посулу бесовскому,
Каждый миг помнить слово господнее.
И самой не плошать: разумением
В сей же миг разгадать зло сокрытое.

А Бату уж и к ней обращается.
И как будто бы кем-то подсказанный,
Сам собою ответ произносится.
Долго-долго бесовка-отпущенка
Толковала Бату слово чудное.
Объяснила и с хитрой улыбкою
К Перегрее вплотную приблизилась.
Вдруг под шубку ручищу и сунула –
На живот… Перегрея отдёрнулась,
Оборвались на шубке завязочки,
Распахнулась она – шубка беличья –
И под ноги упала кукляшечка.
Всё случилось в одно лишь мгновение!
И Варгун, и черниговцы витязи,
Как-то вместе моргнули не вовремя.
Подхватила бесовка кукляшечку –
Свой объём не случился препятствием!-
И скорёхонько с ней к Покорителю.
Только тут встрепенулись черниговцы,
А Варгун за шаманкою кинулся.
Но мунгалы-то были сноровистей:
Оградили шаманку – на витязей
Луки вскинули с резкими криками.
Отступился Варгун, а черниговцы
Заслонили сестру от случайностей.

Чародейка меж тем Покорителю
Навыдумывала суть кукляшечки.
Улыбнулся Бату, стал раскованней,
Будто принял решенье внезапное:
-Разгадали мы слово премудрое.
В слове том скрыто предупреждение:
Коль сорвёте цветок для веселия,
Он завянет без плода великого,
Пересадите в поле заросшее
Чуждым цветом, бурьяном подоблачным,
Плод родится, но чуда не сбудется…
Разгадали мы и… рукоделие:
Ждёшь дитя ты – могучего ратника.
И хранящему эту игрушечку,
Будет верно служить ратник будущий.
Не сорвём мы цветка опылённого,
Не посадим его в землю чуждую,
Но оставим себе куклу-ратника.
Срок придёт меч поднять чудо-воину,
Нам подскажет где он эта куколка..
Призовём мы достигшего мужества,
Будет нам он служить – поединщиком…

Слыша сердцем слова батухановы,
Не шутя, Перегрея расстроилась.
Но на помощь пришло разумение.
Размышлению сердце доверилось:
«Что там кукла!? Она ль будет памятной
Бату-хану в походах неправедных?
Но его вера в чудо грядущее
Обещает всем нам вызволение.
Вот сейчас, может быть, и промолвится».

Бату-хан же молчал, в ожидании
Возмущения, иль благодарности –
Помолчал и продолжил речение:
-В нашем войске не счесть поединщиков,
Но у сердца Земель Покорителя
Всем хватает и места, и времени,
Одарить чтоб вниманием каждого.
И рождённый от девы воителя
И от воина славы достойного
Будет к сердцу приближен. Как многие…
День придёт, все князья урусутские
Верно будут служить Покорителю.
Тех, кто им служит верно, мы чествуем,
Ибо служба своим повелителям,
Есть служение мне – Покорителю
Всей Вселенной до моря последнего.
Вы, достойные всяческих почестей
От князей урусутских за подвиги,
Обласкаетесь и Покорителем
Небывалым доныне доверием:
Я доверю вам службу нелёгкую,
Но достойную ваших возможностей
И для чести ничуть не ущербную.

Взволновались той речью черниговцы,
Колыхнулись они протестующее,
Но Бату речь продолжил в спокойствии:
-Предстоит вам цветок в поле скошенном
Возлелеять до чуда рождения.
Вы проводите деву-воителя
До желанного ей поселения.
Кто сноровкой, кто силой оружия,
Кто на житнице славным усердием
Жизнь храните им в счастье, в беспечности.
Им – ребёнку и благостной матери.
До того, как нам молвит игрушечка,
Что пора приобщать к ратным навыкам
Сохранённого Мной – Покорителем.

Пали русичи в недоумение,
Разгулялась по лицам растерянность.
Отказаться? Да как же откажешься!
Но противится сердце служению
Супостату, царю самозваному.
А Бату продолжал, тешась явственно,
Охватившим его милосердием:
-Чтобы вас не смущало сомнение,
Я дарю вам пайцзы. Всем – и раненым.
Одарённый пайцзы вне опасности.
Вы пройдёте по стану мунгальскому
И никто не посмеет к вам кинуться
Ни с мечом, ни с копьём, ни со стрелами.

Бату-хан подал знак одноглазому.
Тот сказал что-то властно прислужнику.
Три прошло друг за другом мгновения
И мешок невеликий с дощечками
Уж стоит, как живой, возле русичей.
И шаманка достала с улыбкою
Те дощечки на тонких верёвочках
И, как крестики деткам доверчивым,
На склонённые шеи повесила.
Вдохновлённый общеньем с бессмертною
Бату-хан речь продолжил торжественно:
-Вы свободны! Идите и помните:
Нет границ моему милосердию,
Как границ нет и нашему воинству.
Говорите везде, где бы ни были,
Чтоб встречали добром Покорителя,
И познаются ими все милости,
О которых во сне лишь и виделось.
И последний вопрос Покорителя:
Есть ли просьба у вас? Всё исполнится.

Полонила гордыня черниговцев,
И Варгун, и сноровистый Огрызень
Воспротивились с просьбой покланяться.
Перегрея лишь, ни на мгновение
Не забывшая мужа Евпатия,
Грех на душу взяла от отчаянья,
Слово молвила с лестью прикрытою:
-Честь не павшим врагам красит мужеством
Повелителя войска несметного,
Честь погибшим на поле сражения,
Повелителя красит величием.
Ты позволь нам погибших товарищей
Схоронить по веленью господнему.
И верни Яродея пленённого.
Если мёртв он, верни тело мёртвое,
Чтоб свершили и с ним погребение.

Бату-хан отвечал без раздумия,
Будто просьба давно предугадана:
-Не по слову, но по восхищению
Бесподобным неистовством на поле
Я почту урусутов обычаи…
Обнажить чтобы наше величие,
Чтобы в мужество наше поверили,
Мы готовы воздать павшим почести.
Во вселенной нет дела достойнее
Чем улус защищать до забвения
Жизни собственной, но и достоинство
Быть не только щитом, но добытчиком.
Потому мы почествуем нукеров,
Так же, как урусутских защитников.
Вас немного и вряд ли вы сможете
В землю мёрзлую спрятать соратников,
Как придумал ваш бог в одиночестве.
Я велю, и бессчётные нукеры
На бугре яму скоро вам выроют,
Павших витязей ваших почествуют
И прикроют землёй на истление.
Вам свершить лишь своё песнопение.

Не во сне ль наблюдали черниговцы,
Как мунгалы каменья ворочали,
Доставая тела павших русичей,
Как сгребали сугробы кровавые
И ножами, мечами и копьями
Молча, рыли могилу великую,
Как несли Яродея могучего
На багряных щитах русской выделки,
Как мунгалы своих павших нукеров
Собирали холмом по-безбожному
И вокруг клали сучья и хворосту…
Не привиделось ли то черниговцам,
Как мунгалы, лишь всё приготовилось,
Обернувшись лицом к павшим русичам
И возвысив мечи искривлённые,
Трижды крикнули: «Кху!» - славя русичей,
Обернувшись лицом к павшим нукерам,
Так же крикнули: «Кху!» - славя нукеров,
И огонь поднесли вдруг ко хворосту…
И в яви ли запели черниговцы
Над погибшими песню прощальную,
И клялась Перегрея Евпатию
Отыскать деток сирых Алёниных
На неправедных станах, как сможется –
Как их брат по крови вспрянет мужеством…

Как во сне собирались черниговцы,
В забытье будто, в путь отправлялися –
Во Чернигов с печалью невольною…

                _____

«Что ни вспомни, вины осознание
В сердце болью тугой отзывается,
Умножается в думах непрошенных,
И в душе покаяньем становится.
Но утешишься ли покаянием,
О великом взмечтав искуплении –
За неправедное перед Господом,
За грехи, что в Руси совершалися
Век за веком, поправ заповедное…
Только ль я виноват – Всеволодович,
Что вся Русь пожжена, поразграбленна?
Все виновны! И я – Князь без княжества…
Разоренье Руси злом батыговым
Божий промысел есть – вразумление
Всех и каждого ради грядущего,
За вины перед Русью им избранной
На свершенье великого замысла…
Есть другая вина перед господом:
Я ли волхвов не чтил и не жаловал,
Не внимая укору господнему…
Волхв не может предвидеть, что Господом
Для суетно живущих задумано.
Я ж, креста не снимая, выпытывал
У волхва о кончине Евпатия.
Не желал я погибели витязя,
Но волхвом я лелеял мечтания,
Зародившиеся  грешной ревностью…
А вина перед девой, отвергнувшей
Князя «праведного» домогательства?
А предательство чувства высокого?
Не зовёт ли и то к искуплению?
Призывает! Пора и свершению:
Приглашён вдруг к Батыге кичливому.
Бесподобной Юльдигой прослышано:
Будто он даст ярлык на княжение…
Сколько зорь и восстало, и кануло,
И пришёл – судный день повелению.
Если б тот день вернуть – день падения
Во грехи, во позор, во бесславие.
Не вернуть! Ни мольбой, ни раскаяньем».

А вокруг всё холмы, травы жухлые
И торопит коня искупление.
На коне Михаил Всеволодович
Держит путь в стан Батыя за «милостью».
Не один – рядом лица всё чуждые,
С равнодушными, беглыми взглядами.
Перед ним поводырь -  дева жуткая –
Будто холм на коне весь в висюлечках.
Между прочих забавок подвешенных
Князь, бледнея, приметил кукляшечку:
Ратный молодец с прутиком-сабелькой.
В первый раз он увидел безделицу,
Но узнал по рассказам повторушкам…
Неспроста рукоделие Огрызня
Напоказ на Юльдигу подвешено.
Побледнел Князь, и то побледнение
Хитроумной Юльдигой замечено:
Усмехнулась она – ненавязчиво.
Но как Князь овладел сердцем дрогнувшим,
Кровь вернула в лицо мысль задорная:
«Не нашли Перегрею и, видимо,
Без него и найти не надеются.
Но не страх ли за жизнь тела бренного
Придаёт рукоделию значимость?
Может быть, Бату-хан по раздумию
Не смешает кукляшку с княжением –
Даст ярлык и воссядется в Киеве?..
О былых чтобы помнить предательствах!?
Не кому-то твержу: «Искупление!» -
Лишь себе, и об этом все помыслы.
Уж скорей бы явиться к дознанию».

Но когда вдруг мунгальские лошади
Замахали хвостами, приветствуя
Свой табун, у шатров мирно пасшийся,
И прибавили к шагу веселия,
Мерзко сделалось от сожаления,
Что закончился путь, кони потные
Ждут, когда со спины спрыгнут всадники…
Но с уныньем сразилося мужество.
И не только с уныньем – сомнение
Тут как тут, обещая спокойствие,
Если к воле чужой приспособиться…
Прочь соблазны и приспособления –
Не врагами грехи отпускаются!

А Юльдига уже слезла с лошади
И к Бату заспешила с известием.
Слуги Князя шатёр ставить кинулись
В ряд со многими русскими прочими.
Но один из шатров чуть порадовал:
Князь Ростовский Борис – внук отрадушка –
Подбежал, ожидая объятия.
Обнялись не прощально – со встречею.
Подошли и бояре – приветствовать.
Каждый слово и нет ожидания
Встречи тяжкой с кичливым Батыгою.
Но в шатре думы хором вернулися…
Вдруг Юльдига к нему обращается:

-Бывший Князь Новгородский, Черниговский,
Бывший Киевский, без промедления
Джихангир пожелал с Вами встретиться.
Мне доверено Князя Великого
Провести ко царю по обычаю:
Между жарких огней, между идолов,
Ко священному древу с поклонами:
И огням, и богам, каждой ленточке,
Что на ветках священных подвешена.
-Я пройду путь поганый, не кланяясь.
-Значит, ты не дойдёшь до княжения.
Ты умрёшь, Княже, смертью ужасною.
Ты убит будешь гневом шамановым:
Оскорбление непоклонением
Наших славных богов не прощается.
Джихангир быть не может спасителем!
-Смерть моя будет милостью Господа.
-Что ж пошли. Там, глядишь, передумаешь,
Коли жизнь потерять не захочется,
Коли тошно быть князем без княжества.

Вот уже и начало поганое.
Князь ступил меж огней, вскинув голову,
Не согнулась спина перед идолом.
От куста отвернулся с презрением.
Закипели шаманы от ярости:
Закричали и руки уж тянутся
К непокорному Князю Великому,
У Юльдиги вернуть Князя требуют,
Чтобы им всё, как должно, исполнилось.
И вернула Юльдига Великого.
А на крик прибежали все русичи.
Князь Борис, суть узнав. Ужасается.
- Что ты, деда, задумал?! Опомнися!
Не гневи ты служителей нехристей,…
Поклонись их твореньям и кустику.
Все князья истуканам здесь кланялись.
-Крест на мне. Поклонюсь только Господу.
Ради славы земной, ради почестей
Не сгублю я души, мной измученной.

И бояре печалятся искренне:
-Князь Великий, свет наш, да потешь ты их!
За тебя епитимью мы с радостью
Дружно примем. И мы ж будем кланяться.
-Знать не скоро ещё наши отчины
За грехи прощены будут Господом.
За себя и за вас искупление
Я приму, прославляя лишь Господа.
Вы ж отпойте меня до погибели.

Князь Борис не сдержал слёзы горькие,
А Юльдига уже в нетерпении.

Вновь пошли меж огней, мимо идолов,
И опять Михаил не покланялся
Ни огню, ни кусту, ни творениям
Человеческих рук, душ заблудшихся.
Вновь шаманы кипят чёрной яростью,
А бояре всё с просьбой усердствуют:
-Свет наш, Князь, Михаил Всеволодович,
Уж потешил бы ты злыдней-нехристей.
Ведь и мы, как один, верим в Господа,
Но когда озабоченны выгодой
Для себя, для Руси исстрадавшейся,
Мы поклоном кумиру язычников
Над наивностью их потешаемся.

Отвечал Михаил Всеволодович,
Своего не прикрыв огорчения:
-Без любви вера ваша ко Господу,
От того разумению вашему
Не понять, кто над кем потешается.

А шаманы кричат и беснуются,
У Юльдиги на казнь Князя требуют.
На шаманов Юльдига прикрикнула
И к Бату повела непокорного.

Михаил шёл к Бату с дрожью внутренней,
В непрерывном боренье со слабостью,
Но увидев Земель Покорителя,
Он обрёл вдруг покой и уверенность.
Бату-хан был, напротив, несдержанным:
Он сидел на ковре разнаряженный
И в руках что-то прятал с досадою…
Михаил поклонился – до пояса.
Бату-хан вдруг смирил раздражение –
Удивился поклону нежданному.
Подобрев, хан спросил настороженно:
-Почему ты кумирам не кланялся,
Мне же ты поклонился до пояса?

Князь Великий ответил с достоинством:
-Мой поклон не тебе – воле Господа.
Ибо только по воле Всевышнего
Ты поставлен над нами, над грешными.
Но по воле земной и безбожников
Я не буду склоняться, хоть гневайся.

Бату-хан явно стал снисходительным
И сказал Князю, будто жалеючи:
-Князь Великий, увы, заблуждается.
Не по воле какого-то Господа
Я поставлен царём в землях запада.
Земли эти мне дедом завещаны
И Сульдэ, бог войны, поспособствовал,
Чтобы то завещанье исполнилось.
Что же вам ваш Господь не содействовал
Разгромить, истребить рать мунгальскую?
Он хотел и не смог – из-за немощи.
Значит боги, которым ты брезгуешь
Поклониться при всех с уважением,
Уваженья достойны поболее,
Чем Господь ваш в сраженьях вас предавший.

Михаил не смутился речением:
-Русь давно разделилася надвое:
Русь одна к единенению клонится,
А другая в заботах о самости.
От того – брат на брата с оружием,
И народ их раздорам потворствует.
Ты же Русь приведёшь к единению
Не по воле своей – волей Господа.
Он врага к нам привёл образумиться.
Он привёл к нам тебя в наказание.
Не бывает – известно же исстари –
Вразумления без наказания.
Вот когда мы совсем образумимся,
Перестанет тебе русич кланяться.

-Значит ты, вроде как, образумился
И считаешь, что мне не покланялся.
Но ведь ты прискакал за княжением!
Пусть над вами поставлен я Господом,
Но княжение дать чьё воление?
Ты же ждёшь от меня царской милости!
Тем и воле моей поклоняешься.

И не смог удержать Князь спокойствия,
Скинул княжеский плащ с плеч не старческих.
-Дай тому этот плащ, кто позарится.

-Так зачем же ты здесь? Воля Господа?
Нет – лишь страх и смирение,
И готовность к вопросу прислушаться.
-Знаю, что Бату-хану неведомо:
Хочешь сказку услышать про куколку,
Что ты прячешь в руке, как ребёночек.

Бату-хан замер в оцепенении,
На ковёр бросил ратного молодца.
-Ты мне скажешь, где пери скрывается…

Не из слов шла угроза – из голоса,
Но у Князя был голос уверенней:
-Не предам я ни Бога, ни женщины.

И поверил Бату в непреклонное,
И Юльдиге сказал, ожидающей
Слов последних для Князя Великого.
-Урусут мне не нужен. Отдай его
На расправу шаманам озлобленным…

А уж те извелись нетерпением –
Ждут Великого Князя с Юльдигою
И у каждого жажда отмщения
На лице, как болезнь, обнажается.
Пожалел Князь их души заблудшие
И шагнул к ним, себя не жалеючи…

А Юльдига шаманам вдруг бросила
Слово-кость и скорей отвернулася.
Налетела на Князя бесовщина,
Растянула ему руки в стороны,
Ну и бить, всё сильней распаляяся,
По живому кресту, в сердце самое.
…..


2003 – 2006 гг.
 




      







 



















 

 



































 
 







 


































 





      













 



 

 

 

 








 




















 

 




 
 


 



 

 









 









 
 

.