Повесть - Если бы я была парнем

Моя Алиса, Алиса
Мальтийская паучиха
Моя Алиса, насмещница
Индустриальная паучиха
Висящая на конце своей паутины
Депрессивная актриса
Твой выход, твой выход
В своей коробке
Ты сложила свои ножки
Твоя маленькая душа потемнела
Как мне тебя не хватает
Паучок
( Mylene Farmer – “Alice”)


                Пролог.

   Если бы я была парнем – хоть на один день – я бы совсем иначе себя чувствовала, просыпаясь утром. Я бы не убирала свою кровать, в том числе разный мусор под ней. Я бы поняла, как  может нравится пиво и каково это – таскаться за девушками, а не быть той, за кем таскаются. Я бы разработала свою систему подчинения женщин и считала это величайшим достижением в своей жизни. Я бы могла выключать телефон в любой момент, и никто бы меня за это не упрекнул (ну, если только в сексе с чужой женой). Я бы поняла, как это – любить девушку. Но в отличие от прочих парней я бы прислушивалась к ней, а не принимала ее как должное. И старалась бы умерить свой эгоизм…

                Глава 1.

   Сегодня проснулась с горечью во рту. Позже нашла отпечатки Соломона на бокале с мартини. Боже, неужели мы вчера так много выпили?! Чем же всё закончилось-то?..

   Подошла к зеркалу, и его отражение меня не порадовало. Какая-то хмурая девица с всклокоченными волосами и опухшим лицом. Стоп! А это что за засосы на шее?! И на плечах тоже… Ах, ну да, Соломон… Глупо, в самом деле, было надеяться, что он ограничиться лишь мартини… Так, может, горечь во рту моральная?

   Взгляд упал на календарь. Скоро отдавать Эмилио в школу. Каким потрясением это для него будет, неизвестно. И не важно, что школа специальная… В памяти до сих пор свежо воспоминание, как около трех лет назад врач городской больницы поставил моему мальчику диагноз:слабоумие, а потом подобно ремарке, в сторону, добавил:

         – Впрочем, могло ли быть иначе? Когда мать далека от нравственных ценностей…

   Я предпочла воздержаться от комментариев. Правда, с моим острым языком это мне с трудом удалось.

   Казалось, зажили уже все шрамы в душе, но нет – вспомнила, и снова как ножом ржавым по сердцу. Да и обида на врача примешалась. Ведь Эмилио был зачат по любви и до того, как я стала… Но не будем об этом. Надо успеть прибрать в доме перед приходом моей клиентки Лауры. Помимо прочего, я мастер маникюра. Надо же мне иметь какое-то приличное прикрытие своим доходам…
 
  Позже, ожесточенно пиля ногти Лаурите и перестав слушать ее трескотню, я размышляла, не перекрасить ли мне волосы. Я проходила белокурой крошкой около двух лет, и сейчас поняла, что пора что-то менять. Перекраситься бы в рыжий и обстричь эти вечно путающиеся кудри!..
        – Альма! Вы что, не видите, вы мне палец уже пилите! – прервал мои размышления возмущенный возглас Лауры. Я поспешила извиниться и залила пострадавшее место перекисью.

        – Так вот, я о чем говорила-то, – продолжала свои излияния сидящая напротив меня пухлая шатенка в зеленом костюме, – а о том, что сестра рассказывала мне о новых методах лечения умственной отсталости. Если хотите, я попрошу у нее прислать эти чудодейственные препараты…

   Понимая, что если ее не  прервать, она будет болтать бесконечно, я строго сказала:

        – Послушайте, Лаурита, вам не кажется, что вы лезете не в свое дело?

– Но…как же не в свое…я хочу помочь…я прекрасно вас понимаю, Альма, и…что в моих силах…

– Ценю вашу заботу. И всё же давайте не будем выходить за рамки установленных отношений.

– Дело ваше, – изрекла PR-менеджер и обиделась. «Хоть несколько минут тишины!» - обрадовалась я. Но мое счастье было недолгим…

        – А  еще я слышала, что вывели новую породу собак, которая имеет размеры кошки и интиллект шимпанзе. Вот уговариваю мужа купить…

    Я снова стала думать о своем. Сегодня надо успеть еще приготовить еду и забрать Эмилио у мамы. Мама… Надо наконец купить и доставить ей пальму, о которой она уже пять месяцев мечтает. Потом сходить к Соледад на массаж.

   Вечером…ну, а вечером…работать.

                ГЛАВА 2.

Этим вечером Мадрид был великолепен. Теплой августовской ночью воздух пился, как вода. Кое-где были видны подростки с факелами.

   Я шла по оживленной аллее в своем ярко-голубом облегающем платье, с поднятыми наверх платиновыми волосами и золотыми украшениями. Мои спутники следовали на несколько метров позади меня. Я намеренно громко стучала каблуками и демонстрировала свои шикарные ресницы.

   Сегодня нашей жертвой был пожилой владелец ювелирного магазина. Он пригласил меня в ресторан морепродуктов, которые, к слову, я терпеть не могу. Взглядом указав парням сзади место для ожидания, я свернула и вошла в “Estrella del mar”, не без удовольствия отметив челюсть с текущими слюнями подростка в кислотной рубашке. Сеньора Кальрибо я идентифицировала сразу. Впрочем, и он меня. Или не меня, а мои загорелые ноги, пока я направлялась к столику.

Поздоровавшись и обменявшись любезностями я села, причес ювелир даже и не подумал отодвинуть мне стул. Жестом подозвав официантку, сеньор Кальрибо заказал себе фаршированную сёмгу, спаржу, оливки и рисовую водку, а потом соизволил поинтересоваться у меня, что мне заказать.

Глядя на впечатляющий бюст официантки, мой спутник, похоже, обо мне забыл. Я выбрала греческий салат, кусочек шоколодного торта и гранатовый сок, на что рыжая грудастая официантка заявила, что мы обязательно должны попробовать устрицы, прибывшие с Кадисского залива. Пока я боролась с приступами тошноты, сеньор Кальрибо сладко улыбался официантке, и наконец обратив внимание на меня, сказал, что непременно закажет, ведь он уверен – я очень люблю устрицы. Мне не оставалось ничего иного, как согласно улыбнуться в ответ.

   Поддерживая беседу со старым ювелиром и поглощая маленькими кусочками ужин, я ни на секунду не забывала, что главная часть работы еще впереди.

   Дома Эмилио с соседкой смотрит мультики и скоро пойдет спать, мама в добром здравии и хорошем настроении вяжет макроме и напевает французские песни, а я в ресторане готовлюсь к очередным противозаконным действиям.


                ГЛАВА 3.

Сеньор Кальрибо был уже весьма нетрезв, когда усадил меня рядом с собой в такси. Мои спутники-подельники следовали за нами следом, и всё было хорошо. Я открыла сумочку, чтобы подкрасить губы, а пожилой ювелир перехватил мою  руку и поднес ко рту. Он обслюнявливал мои пальцы, а я глупо улыбалась.

Когда он стал ласкать меня более интимно, я мягко отстранилась, прошептав, что оставим всё до дома. Своей бородой он исколол мои нежные пальцы, и я мысленно просила Эстебана и Лоренсо не запаздывать. Уже оставался последний квартал, и я собралась с духом перед предстоящим.

   Расплатившись с таксистом, мы с сеньором Кальрибо направились в его апартаменты. Там мы выпили по бокалу шампанского, причем в его напитке было еще и снотворное. Когда он зубами потянул бретельку моего платья вниз, его глаза уже закрывались. Через несколько мгновений мой неудавшийся любовник обмяк на кровати, а я стала заниматься устранением следов своего прибывания здесь.

Как и должно было быть, появились мои соратники Эстебан и Лоренсо, с помощью которых обстановка апартаментов победнела. Минут через двадцать, глядя на проделанную работу и проверяя, всё ли мы сделали правильно, я поняла, что по ошибке допила бокал ювелира и сейчас меня сморит сон. Сказала об этом своей компании, и мы благополучно покинули место преступления.

   В нашей рабочей машине, украшенной ценностями сеньора Кальрибо, я разлеглась на заднем сиденье и уснула. Лоренсо пожелал мне приятных сновидений, но я уже была во власти Морфея.

 ГЛАВА 4.

Около двух часов ночи и я сижу у окна. Рядом чашка кофе, сигарета с ментолом в руке. В другой комнате спит сын. Я сижу и размышляю, как из Альбины Охотниковой я превратилась в Альму Токадо. И как будет хорошо, когда сделаю сыну настоящие, другие документы, где его будут звать Егором…

   Использованный сегодня парик валялся в кресле. Я отпила немного кофе и поставила чашку обратно. Канарейка уловила мое движение и заявила о себе. Я досыпала ей корма и накинула на клетку свой платиновый прямой парик. Болела голова, но никакие таблетки не помогали. Хотелось выть на Луну. Тоска внутри плодилась и размножалась, выскакивая наружу чередой чертиков. Докурив последнюю сигарету, я решила позвонить Соломону.

Нередко его по ночам можно застать бодрствующим. Мой испанский друг знал обо мне только то, что ему следовало знать. И мы тянулись друг к другу.

   После пятого гудка я услышала его голос. Мой обольстительный арт-дизайнер принимал горячую ванну, но телефон был рядом. На своем хорошем испанском я насмешливо поинтересовалась, что он думает о нашей последней встрече и как он посмел оставить свои отметины на мне.

- Дорогая, я же художник. Разве мог я поступить по-другому? – на том конце провода улыбался Соломон. Как всегда, с помощью этого аргумента ему сходило с рук многое.

- А я маникюрша. Но я же не крашу тебе ногти! – парировала я.

    Отсмеявшись, мой собеседник предложил:

- Давай завтра сходим в кукольный театр.

- Кукольный театр? – удивилась я. Меньше всего мужчины хотели бы отправиться со мной на подобное мероприятие…

- Именно! Приезжает знаменитый мастер из Португалии. Думаю, будет весело. Это будет происходить в моей галерее. А после спектакля ожидается фуршет.

- Почему бы и нет?

- Ну вот и отлично. Завтра в шесть я за тобой заеду. Кстати, возьми Эмилио с собой.

- Отличная идея! Заранее с легким паром и до завтра! Спасибо, что улучшил настроение.

- Не за что, querida! Хороших снов. Береги себя, - заключил Соломон.

     Я отложила телефон и улыбнулась: всё у меня, не как у людей. В кукольный театр впервые отправляюсь накануне двадцатипятилетия. Но развлеку сына. И то хорошо.

                ГЛАВА 5.

В кукольном театре мне понравилось даже больше, чем я ожидала. И Эмилио вел себя вполне здраво. Поужинав на фуршете, мы оставили Эмилио у моей мамы и прокатились на выставку картин. Среди всего этого творчества я выделила всего несколько картин, одну из которых Соломон для меня прибрел.

Это была работа местного художника, меланхолика и авангардиста. На этой картине была изображена темно-бардовая рама с виноградными лозами, а на самом окне виднелись следы леопарда. Заглядывающий фонарь добавлял произведению поэтичности. Соломон так старался произвести на меня впечатление, профессионально критикуя и комментируя увиденное. Это был самый забавный арт-дизайнер из всех, кого я видела. Да и выглядел он пижоном, спору нет.

Стрелка часов подбиралась к десяти, когда на своем шикарном «Лексусе» Соломон доставил меня домой. Удивило меня то, что при прощании он трогал и рассматривал мой браслет на правой руке. Помнится, это подарок одного архитектора без левой ноги (он пользовался протезом) из Польши, с которым я прожила около трех месяцев. Браслет содержал в себе так любимые мной материалы – розовое золото, изумруды и рубины. Он был своеобразным талисманом моей натуры и не каждому я позволяла к нему прикасаться.

Собираясь спросить у собеседника о причине такого интереса, я не заметила, что он увидел на браслете гравировку: «Альме от Марека. Парю душой с тобой я рядом».

- Я смотрю, ты не расстаешься с этой вещицей, Альма, - с легким упреком произнес Соломон. Надо же, а почему надпись сделана на английском, он не поинтересовался.

- Да, я без ума от этого украшения.

- Наверно, тебе дорог его даритель?

Я постаралась отшутиться – еще не хватало мне ревности от человека, кого считаю другом:

- Нет, не сказала бы. Неужели ты не знаешь, как падки женщины на подобные штуки.

- Знаю, конечно. Но мне кажется, не в этом дело, - Соломон обиделся и даже отодвинулся от меня в машине.

- Соломон, ты что, ревнуешь?!

- Может, и так. Я заметил, что в минуты волнения, радости, печали – ты касаешься этого браслета, приладываешь его к губам. А подаренное мной кольцо таким успехом не пользуется. Такое чувство, что если бы у тебя был чердак, оно лежало бы там.

Я стала припоминать, куда дела это милое колечко из белого золота с россыпью циркониев и сиреневых аметистов. Как же, оно лежит у меня на трюмо, в шкатулке из зеленого шелка, не на чердаке…

- Соломон, давай без детского сада! Этот браслет уже практически часть меня, я ношу его около трех лет. А твое замечательное кольцо мне безусловно очень нравится, просто его я одеваю по особым случаям.

- Да нет, все верно, детка. Я-то тебе просто друг, а некий Марек «парил с тобой душой»... - Соломон закурил, открыв окно. Вся его поза выражала задетое самолюбие.

- Эй, приятель, не дуркуй! – рассмеялась я. – Не порти такой очаровательный вечер!

- До свидания, Альма. Не забудь, что обещала Эмилио поесть с ним мороженого.

Я несколько секунд молчала, и, иронично изогнув бровь, сказала:

- Ну что ж, adios, Соломон. Спасибо за хороший вечер. Спасибо также, что так заботишься о моем сыне.

Выйдя из машины, я закурила и по-русски выругалась. Проходящий мимо бродяга назвал меня сумасшедшей, на что я только рассмеялась и дала ему мелочи.

Покачиваясь на туфельках тигриного окраса, я курила и шла к дому. Достав из сумочки ключи и затушив в кадке с юккой сигарету, я уже точно решила, что, как это ни прискорбно, с Соломоном мне общаться более не стоит. Это становится опасным.


                ГЛАВА 6.

Снова ночь, снова я одна. Докуривая очередную сигарету, я решила пойти развеяться в клуб. Эмилио был у мамы, а мне было грустно.

Я накинула халат, и, пройдя этажом выше, поскреблась в квартиру Эммы - соседки, у которой время от времени оставляю сына. Она встретила меня в зеленом халатике и с растерянным выражением лица. До моего прихода она писала работу по психиатрии, которой училась третий курс. На мое предложение сходить в клуб Эмма отозвалась положительно. Сказала, что иногда неплохо и гебефренический синдром проявить. Договорились встретится через полчаса на улице.

В клубе я чувствовала себя на высоте. Моя розовая кофточка с розовой сумочкой от Прада вызывали всплески зависти не только у Эммы, но и у многих находящихся здесь девушек. О, элитным проституткам до меня еще расти и расти!..

Я отрывалась как умолишенная, вытряхивала стресс и разгружала от эмоций психику. Я не собиралась работать, но после двух мартини меня слегка развезло и захотелось мужской ласки. К тому же тот симпатичный субъект со шрамом на подбородке подмигивает мне уже довольно долго... Опередив некую немолодую шатенку, приближающуюся к нему с диким взглядом, я подошла и одним движением сдернула красавчика в круг танцующих.

- Как тебя зовут, прелестница? – дыхнул на меня мятным дыханием мужчина.

- Ев... Альма, меня зовут Альма, - крикнула я в ответ.

- А меня Антонио. У вас такие красивые бедра, и вы так пластично двигаетесь... Изящество кошки и уверенность пантеры, вы как само совершенство.

- О, а вы поэт, однако! – усмехнулась я в звуках убыстренного танго.

Как-то органично через час наше знакомство перешло в более интимное русло. В такси мы целовались как бешенные, а как оказались у него дома, вдруг появилась прелюдия.

- Медленнее, сахарная, медленнее. У меня есть фрукты, вино... – Антонио поднял меня с колен.

Я пошла в ванную, мимоходом обратив внимание на обстановку квартиры, - она оказалась очень неплохой. Конечно, не хочется жертвовать хорошим сексом, да и просто таким знакомством, но практически-меркантильная сторона взяла верх. Я доставала из сумки пузырек с клофелином, когда ворвался мой новый знакомый, и, прежде чем я успела возмутиться наглым и бесцеремонным вторжением, Антонио сунул мне в нос удостоверение, где он значился полицейским. Я рефлекторно двинулась в сторону, но он не дал мне сбежать и выхватил пузырек.

Из комнаты появились еще двое служивых, один из которых зачитывал мне мои права, а другой надевал наручники. Антонио запечатывал пакет с пузырьком и моими отпечатками на нем. Я внутренне чертыхалась и искала пути, чтобы выпутаться, но птицу моей надежды и изысканий убил Антонио:

- Вы помните, вероятно, сеньора Кальрибо, которого обработали недавно? Так вот, скрытые камеры в его доме зафиксировали не кого-то, а именно вас, сеньора Токада. А приехавшие позже врачи констатировали и смерть известного предпринимателя, поскольку при его здоровье (что-то там с артериальным давлением) клофелин был ему противопоказан. А той дозы, которую вы ему дали, хватило бы еще на двух человек – например, его оставшихся сиротами двух малолетних детей.

                ГЛАВА 7.

В тюрьме плохо пахло и неважно кормили. Я курила сигарету за сигаретой, пытаясь мысленно обрисовать свои перспективы. Я понимала, что, если обнаружится подлог моих документов, испанское место заключения запомнится мне надолго. Мне дали возможность сообщить обо всем маме, которая забрала к себе сына. Она плакала в трубку, а я все обещала купить ей наконец пальму, уверяла, что все будет хорошо, что я справлюсь... В конце концов я сама себе поверила и стала ждать, что будет.

Общество здесь было разношерстное. Я успела познакомиться с Сильвией – это была веселая черноволосая девушка с Аргентины, которая попала сюда за отравление своего бойфренда, после того, как он не захотел признать их ребенка. Сильвия прочитала книжку по токсикологии, училась на первом курсе юридического и искренне считала, что эти знания уберегут ее от следствия. Однако наказание последовало за преступлением. Я понимала ее и жалела по-женски, по-матерински.

За завтраком мне вдруг стало плохо. Я честно пыталась впихнуть в себя чечевичную кашу и айвовый компот, но вдруг закашлялась, прикрыв рот рукой, а когда меня хлопнули по спине, обнаружила кровь на руке. Медицинской помощи здесь не ожидалось, поэтому все, что я могла сделать, - это наблюдать за собой и надеяться, что ничего серьезного.

На следующий день ко мне пришел Соломон. Я приоделась, как могла, но все равно чувствовала себя жалкой и уродливой. Мой верный арт-дизайнер обещал нанять мне лучшего адвоката. Я сказала ему, что ценю это, особенно после того, как мы перестали общаться.

Странное чувство терзало меня – это было чувство вины, чувство неудовлетворения своей жизнью, чувство недовольства всем, начиная от своих длинных ногтей до своего диплома филолога романской группы языков. Я точно знала, в какой момент моя жизнь пошла не так. Но я всегда ценила в себе и других такие качества, как адекватность, объективность и осознанность. Сейчас уже поздно впадать в меланхолию, задумываться о смысле бытия и жалеть свою ухоженную шкуру. Я вспомнила подругу, которая в свое время повторила мой путь. В памяти моментально всплыло воспоминание.

Мы сидим на ее кухне, пьем кофе с коньяком, она утирает кокаиновые сопли, зная, что завтра ее заберут и обязательно упрячут на долгие годы. Она кричит, как же ненавидит этого парализованного депутата, который испортил ей всю жизнь. Мне и противно от этого эгоизма, и жалко. Я прошу ее успокоиться, метаюсь в организации ей места, где спрятаться, но она не хочет, она ничего не хочет, и свободы не хочет, и жизни не хочет. Я сама пускаюсь в рефлексию, истерю, и говорю, говорю, говорю... А она вдруг успокаивается, рукой останавливает меня и заявляет: «Спасибо тебе, Альма, за все. Тебя неспроста так зовут.* Но это все семантика, понимаешь, просто слова. Нет смысла скрываться – меня найдут. Я заслужила это. Я преступница, как и ты. Просто ты умнее».

Так вот, ни черта я не умнее.


*На испанском альма (alma) – душа, токада (tocada) - затронутая.


                ГЛАВА 8.

Этим утром мне очень захотелось услышать голос сына. Через местную предводительницу – 110-килограммовую воровку с ярко-рыжими волосами и татуировкой на пятке по имени Глория – мне удалось достать телефон на короткое время. От волнения я никак не могла вспомнить номер мамы. Наконец мне это удалось, и уже на втором гудке я расплакалась. Эмоций накопилось предостаточно. Мама ответила и пустила слезу тоже. Обменявшись самыми необходимыми фразами, я попросила к трубке Эмилио. Он был заспанный, но мы все-таки поговорили, после чего я напомнила маме не забывать водить его к специалисту. Мама все никак не могла повесить трубку, так что мне пришлось заставить себя это сделать, после чего я получила сильный удар в спину, машинально заметила, что это надзирательница и отключилась.

Первое, что я увидела, очнувшись – филейную часть безучастной докторицы лет сорока в очках с толстенными стеклами, еще почему-то заметила ее странный синий шарф «прощай, молодость!» поверх застиранного белого халата. Она наконец заметила, что я пришла в себя и сказала:

– О, наша телефонистка проснулась! Скажу я тебе, дорогуша, что с аневризмой аорты не сладко тебе здесь придется, ох не сладко!.. Говорят, ты выродку своему звонила. Всегда считала: дети – это зло!

Я почувствовала дикую ярость на эту тетку-гиппократа за оскорбление моего сына, за обращение на «ты», за непрезентабельный вид, за не соответствующие женщине рассуждения, за злорадность. Кое-как расцепила губы и спросила:

– И давно вас муж бросил из-за асексуальности и бесплодия?
– Не бросал меня муж! Все мужики – уроды! И ты заткнись! Слишком много себе позволяешь! – дернувшись, прошипела эта змея, и я поняла, что была права.

В этот момент зашел мужчина лет тридцати, а грубая докторица выбежала из помещения. Это был другой врач, он представился и был вежлив. Я спросила, чем чревато расслоение аорты, на что он не ответил мне ничего определенного, так как в этих условиях нельзя было сделать качественную ангиограмму. Я спросила, как они вообще решились ее делать, не узнав, есть ли у меня противопоказаний к ней. Врач встрепенулся:

– А они есть?
– Да, я на препараты йода плохо реагирую.
– Плохо. Мы будем следить за вашим состоянием.

Он вышел. Я прикрыла глаза и попыталась задремать. Было больно. Тело одеревенело, меня подташнивало. Через несколько минут зашел человек в коричневом костюме с блокнотом, начал задавать вопросы.

– А-а, следователь... – горько улыбнулась я. На вопросы отвечать отказалась, почувствовав раздражение к этому типу с красными носками и картавой речью. А потом я вспомнила, где слышала его имя. Однажды с Соломоном мы были на премьере криминального фильма, сценаристом которого и был Алирио Мендосо. Еще, помнится, Соломон говорил об интрижке с его женой...

                ГЛАВА 9.

За четыре дня меня относительно подлечили и вернули на место ожидания.

Заплатив внушительную сумму, я добилась свидания с мамой. Эмилио мы решили оставить у маминой соседки, чтобы не травмировать его и так не здоровую психику. Я просила у нее прощения за переживания и уверяла, что все будет хорошо. С моим делом ничего было не понятно, но мама сказала, что наконец Соломон нашел мне адвоката, и оно сдвинулось с мертвой точки. О Лоренсо и Эстебане ничего не было слышно, и я подозревала, что они скрываются, ничуть не заботясь обо мне. Такая она, мужская модель поведения... С другой стороны, в этом мире – человек человеку волк, и каждый – за себя (особенно в нашем занятии). Как бы то ни было, я была настроена решительно духовно, хотя и немного слабо физически.

Я снова рискнула взять телефон и набрала Соломона. Он очень обрадовался мне:

– Querida mia!* Как ты там? Я позабочусь о тебе, не переживай! Уже нашел самого квалифицированного адвоката, он учился в Гарварде и Колумбийском университете!
– Соломон, извини, послушай меня, у меня мало времени! – прервала я его. – Как звали сценариста «Морского сомнамбулы»?

– Э...ты о ком? И вообще, причем тут это?

– Ну вспомни! Ты еще говорил, что провел ночь с его женой, у которой великолепные ноги.

– А-а, ты о Рикарде Мендосо!.. Мужа зовут...э...Алирио. Заметь, они на тот момент уже были в стадии развода, так что я не так виноват, как может показаться. Они, правда, потом все-таки снова сошлись и даже отмечали второй медовый месяц на Барбадосе... Мне стыдно, Альма, я подонок!

– Ты не на исповеди, Соломон, а я нравоучительные морали не имею привычки читать, тем более, это ваше дело. Понимаешь, муж твоей сногсшибательной блондинки, сценарист того детектива – мой следователь. Откуда, ты думаешь, он взял сюжет? С тех, кто когда-то был на моем месте.

– С ума сойти! – удивился кареглазый арт-дизайнер.

– Теперь нужно как-то использовать это. Я хочу, чтобы ты снова с ней переспал или как-то по-другому заставил ее повлиять на ход моего дела.

* Querida mia! – Дорогая моя! (исп.)

                ГЛАВА 10.

После разговора с Соломоном прошло 10 дней. Я стояла возле здания «оставь надежду, всяк сюда входящий». Меня отпустили. Все произошло как-то сумбурно, несерьезно и без всякого юридического обоснования. Это первое событие. Второе – пропал Соломон. Я понимала, что он, скорее всего, пострадал и это явно из-за меня. Разумеется, я вознамерилась найти двоих предателей, чтобы наказать, и спасителя, чтобы поблагодарить. Но сначала нужно было прийти в себя – принять душ, переодеться, поесть, поспать. С уличного автомата я позвонила маме и сказала, что скоро буду. В такси все мое естество рвалось к маме и сыну.

Через час я уже обнимала их. Позже позаботилась, чтобы мама имела доступ к моим денежным средствам, документам и в случае чего-то нехорошего со мной не имела проблем с государством.

А на следующее утро одела короткий рыжий парик, новый зеленый костюм, спрятала в сумочку пистолет и отправилась к людям, которые могли помочь мне в поисках Соломона.

Чего мне это стоило, трудно передать.Однако через несколько дней в Барселоне я сидела с Соломоном в баре, где играла саксофонная музыка и коктейли наливал здоровенный афроамериканец. Мой обворожительный арт-дизайнер отказался рассказывать мне полностью, как ему удалось добиться моего освобождения и что с ним произошло потом. В свою очередь, я не стала рассказывать ему, что меня ограбили и несколько раз чуть не изнасиловали, пока я шла по его следам. Пришлось поверить ему на слово, что теперь все будет хорошо, но мы оба знали, что мне пора сматывать удочки. Мы избегали обсуждать мой род деятельности, который я скрывала от него. Случилось так, как случилось, и зрелость с жизненным опытом позволили Соломону не упрекать меня, а мне – не тонуть в океане горечи и вины.

Все, что мне оставалось сделать в прекрасной, лучезарной Испании – это пару десятков фотографий. Искать и наказывать предавших меня Лоренсо и Эстебана я передумала – слишком легко сама отделалась и снова рисковать своей нестабильной безопасностью посчитала абсурдом.

Меня радовала мысль вернуться с мамой и сыном в Россию, вернуть подлинные документы. Знала бы я, как все повернется, когда несколько лет назад приехала в Мадрид и работала переводчиком и мастером маникюра?

Еще я точно знала, как хочу сейчас Соломона. Волны благодарности, нежности, тепла, страсти накрывали меня попеременно. Этот секс был настоящим и самым лучшим за последние несколько лет. Но я могла позволить себе предаваться таким мыслям только эти несколько часов.

...Позже, когда Соломон спал, я написала ему записку. В ней было всё – и ничего.

Если бы я была парнем, я бы стала лучшей преступницей.

Бог нам всем судья...

Если он не верил в безумие
из горла пересмешника,
если он не верил, что в холмах
скрываются трель и страх.

Если он не верил в баланс,
в причину для равновесия,
если он не верил в бред,
если он не верил в надежду.

Если он не верил в то, что я вызвала,
если он не верил в мой путь,
если он не верил в мой звук,
если он не верил в мою тишину.

И что здесь можно сказать?
Что можно сказать о палице без каменоломни?
Это ничто, это тесто, сделанное из веревок и сухожилий,
мясной ворох с древесиной, беспорядок плоти с лесом.
Инструмент без особенного блеска,
огни, приготовленные для сцены.

Что может быть сказано, о моя любовь, что может быть сказано?

Мундштук для предателя, который приветствует
служащего прошлому, кому нальют в новой чашке.
Увековечивание богов сумрака,
радость, кипящая в тряпках и блестках.

Если он не верил в самое твердое,
если он не верил в желание,
если он не придерживался моих верований,
если он не верил ни во что чистое.

Если он не верил в каждую рану,
если он не верил в ту, что патрулировала,
если он не верил в то, что скрыто,
делая себя братом жизни.

Если он не верил в того, кто слушает меня,
если он не верил в то, что причиняет боль,
если он не верил в то, что остается,
если он не верил в то, что сражается.

И что здесь можно сказать?
Что можно сказать о палице без каменоломни?

                Mercedes Sosa & Shakira «La maza».