Ведьма. Панночка померла! Гл1. Ведьма. По Н. Гогол

,И вот оно - чудеснейшее время года
Пришло для бурсаков опять -
Вакансия всё лето и безусловная свобода;
И никаких там  аки, буки и никаких там ять .

Иди домой по расцветающей природе,
Вспоминай знакомые места,
Ни о чём не думай - ну разве о харчах и о погоде;
Отдыхай от мучеников, святых, угодников,  Христа.

От сумасшедшей дисциплина в семинарии,
От ристалищ, где семинаристы бились,
От приключений на задворках Киева и на базаре
Где за бурсаками, ушлыми, всегда грешки водились.

И даже от большегрудых и дородных молодиц
У, которых было много среди всего прочего,
Вареников в сметане, варёных и сырых яиц
И горелки крепкой для бурсаков к шинкам охочим.

У Киева дороги все забиты
Семинаристами из Киева идущими,
Отнюдь не шепчущими светлые молитвы,
Отнюдь не псАлмы богоугодные орущими.

Чем далее от Киева, тем изреженей  толпа
И вот уже к исходу дня,
Мы видим иногда лишь группы то тут,  то там
У хуторов,  или у казанков сидящих у огня.

А ну-ка выберем,  кого ни будь, хотя бы тех!
Случайно и никому  чтоб не в обиду
Приблизимся;  мы ведь семинаристов знаем всех
По характерам, по склонностям по виду.

Посмотрим, кто здесь? Ба! Да это же философ Брут Фома -
Известный в кабаках и на базарах человек.
Ни одну дородную и пышную хохлушку свёл с ума
И только на харчах  истратил этот сердцеед.

А  урвав от дел свободную минутку,
Или отдыхая от учёб и от греха,
Любил он лёжа где ни будь курить большую трубку,
А если в пьяном виде, то выплясывал под  музЫки  тропака.

Богослов Халява - муж был крупный необщительного вида
Напившись,  прятался в бурьян и там по долгу спал.
Сказать как есть,  а не для того чтоб богословию обидеть:
Он очень ловко, и совершенно,  машинально крал.

Его бездонные карманы всегда были набиты
И что в них было  Халява  представления не имел:
Вобла, кренделя, пирог,  шмат сала,  пряник ситный -
Он просто доставал оттуда , что в руку попадёт и ел.

Фома частенько тоже из его карманов доставал,
Но только если,  чем то вкусным соблазнялся,
А Халява этого,  казалось бы не замечал,
Может быть и замечал, но совсем не обижался.

Ритор же Тиберий Горобец характера ещё не нагулял:
Он ещё и права не имел усы носить, горелку пить -
Он вообще, почти что не имел каких то прав
И только оселедец он уже имел право носить.


День уж к вечеру идёт,  семинаристы исхарчились:
Даже у Халявы,  его бездонные карманы опустели
Надо у кого то, попросить на милость,
Надо и ночлег  искать и подумать о какой ни будь постели.

"А что Халява!  Что то в брюхе муторно.
Не пора ли нам свернуть с большой дороги,
Да подсесть к кому ни будь на дроги
Или на своих двоих притопать к хутору."

"Да пора Фома! Наверно в самый раз -
Я уже давно кошусь по сторонам, но проку мало
Я бы с удовольствием большим,  как раз сейчас
Выпил бы горелки жбан да загрыз цибулей с салом."

И бурсаки пошли просёлчной дорогой,
Которая вела наверняка к какому то жилью,
Надеясь, что их догонят и довезут до места дроги,
Мечтая что их накормят до отвала и конечно же нальют…

Шли босыми, обувку на плечах навесили,
Курили люльки, рассказывали друг другу небылицы;
Им пока что было хорошо, им пока что было весело
Довольно умиротворёнными в полуулыбке были у них лица.

Но бричка не догнала и жильё не появилось,
И день горячий угасал и в животе урчало,
И солнышко уже по горизонту покатилсь;
Не было ни села, ни хутора и всё вокруг молчало.

Коровы не мычали, не слышался собачий лай
И голос человека из  далека  не доносился;
«Что за бес Брут? Я ничего не понимаю» -
Сказал Халява-богослов и почти перекрестился.

«Или мне своим глазам не верить!..
Я же жита две полосы сейчас только видАл».
И лишь безучастный к происходящему  Тиберий,
Шёл и палкою цветущие головки  с бодяков сбивал.

Да и в самом деле -  беспокоиться  Тиберию резону  нету:
Какие то там хаты ,сёла, хутора,
С ним идут ведь  два таких больших авторитета -
Сам богослов Халява и сам философ Брут Фома

Но не долго  небеса  закатные блистали,
Не стало видно бурьянов да и самой дороги,
А вскоре бурсаки и направленье потеряли,
Натыкались на кусты и о кротовины сбивали ноги.

Тиберий и Фома обули сапоги,
А богослов Халява об этом даже не подумал:
Ибо шипы ломались, а ухнали и гвозди гнулись от его ноги,
А гадюка зубы поломала бы,  если б укусить его удумала.

«Вот тебе и бричка вот тебе и дроги» -
Сказал Халява о пятку люльку выбивая:
«Тебе Фома не кажется, что сбились мы с дороги?»
«Мне кажется Халява, что мы и направленье потеряли».

«Кто там ползает?.. Чёрт, наверно, или зверь?»
«Да-да ползёт там, Кто то в бурьяне ей богу»
«Да это я!» - из бурьяна ответил им Тиберий,
«Тут ползаю, пытаюсь отыскать дорогу».

«Не видно ничего хоть не открывай глаза»
«И тишина такая что и в кошмАре не приснится»
«Наверно туча наползла на небо и готовится гроза»,
«Гроза? А где же тогда гром или далёкие зарницы?»

«Так что же делать нам тогда   браты?
Ночевать тут в поле под открытым небом?»
«Так нет же ни снопа, ни хотя бы маленькой копны?»
«И ни куска, хотя бы чёрствого и зацветшего, хотя бы хлеба».

И рассуждая так, бурсакИ брели, куда попало, как не зрячие,
Натыкались, то и дело, то на куст то на пенёк,
Как где то впереди  им померещился вдруг лай собачий
И маячнул,  как будто тусклый огонёк .

Они пошли быстрее и тогда,
Продираясь по бурьянАм вперёд,
В том месте, которое крестьяне называют "зга"
Они увидели далёкий огонёк.

А вокруг тем временем светлее стало
И босой Халява впереди всех путь торИл,
И про себя: горелка, пышки, сало;
Но получалось в слух и громко говорил.

Риторика и философия от богословии не отставала,
А то порою  выносилась и вперёд,
Пока вдруг вместе не упёрлись лбами
В большие створки закрытых изнутри ворот.

У ворот Халява начал сапоги на ноги обувать:
«Зачем это ты обул?» - спросил у богослова Брут
«А затем, телок, что в сапогах теплее спать
И  никакие чумаки с ног моих сапог не украдУт»

Открылось  небо при полной зачарованной луне
И звёзды в небе густо засияли,
И было видно через щели в воротах, что во дворе
И впрямь возы чумацкие стояли.

Засияла ночь - и всё в ночи живёт и дышит,
Ночные птицы отозвались, и закричали сюркуны,
И летучие повсюду залетали мыши,
И тени появились от луны.

Учёные мужи в три кулака в ворота застучали -
Открывай хозяин ворота, пускай нас на постой -
И долго им из хат,  что были во дворе не отвечали,
Пока старуха голосом разбитым не спросила:  «Что там за разбой?»

«Мы люди смирные,  даже божие» -  сказал Халява-богослов
«И нужно нам заночевать, да чуть пополнить брюхо»
«Ишь чего ты захотел -  у меня и места нет, и пуст без крохи стол,
И печь с утра не топлена» -  ответила старуха.

Но после в голосе  у ней как будто,  что то  изменилось:
«Ладно, я пущу вас, но только наперёд скажу,
Что я вас порознь на ночёвку положу -
А то,  как бы воровства не получилось».

Старуха их вела между возов при лунном свете,
Был поздний пред полночный час,
Как Фома случайно вдруг заметил,
что у Халявы из кармана высунул хвоста  карась.

Философ вынул карася, как своего -
Это дело для него было вполне привычно.
Халява, как всегда и не заметил ничего,
И уже толкал в карман ещё, какую то добычу.


Фоме в сарае выпал для ночлега клок соломы,
Передразнив корову,  пнув ногою в рыло порося,
Фома решил, что надо подкрепиться перед сном
И в секунд умял большого карася.

И только он в солому втиснул своё тело,
Как скрип двери дошёл до его слуха:
Он пригляделся,  а в лунном свете тенью серой,
Расставив руки, приближается к нему старуха.

«Ты что бабуся, принесла мне кусок сала,
Проявила к бедному семинаристу жалость,»
Но старуха на него смотрела и молчала,
И медленно,  расставив руки приближалась.

«Э бабка!  Да не уж-то оскоромиться ты захотела?
Нет я не могу - у нас у семинаристов нынче пост…»
Старуха неподвижными глазами на Фому глядела
И при луне горбатился её большой корявый нос.

И страх стал наполнять Фому неодолимый,
Фома и так и так пытался от убежать,
Но старуха,  расставляя руки, вырастала перед ним,
И всегда ей удавалось Фоме дорогу преграждать.

Фома почувствовал,  его суставы коченеют;
Между руками и ногами он не чует разницы,
Старуха подошла к нему и прыгнула к нему на шею,
И грязным дыркачом  ударила Фому по заднице.

И странно;  он подпрыгнул резво словно мерин
И побежал всё  ускоряясь, прочь из хутора
Ему вдруг стало,  как-то необъяснимо муторно:
«Мне это кажется или я сплю наверно?»

Вот он вбежал в лощину, лился лунный свет с небес
Старуха дыркачом махала  - Фома бежал быстрее
Справа как будто бы внизу тянулся чёрный лес,
И словно бы озёра под луной блестят  левее.

«Да она ведьма» - подумал, как бы он или не он,
Испытывая чувства необычные, слоистые как дым,
Однако,  понимал каким то затуманенным чужим умом,
Что ведьма не отпустит от себя его живым.

А по озеру бежали четыре, скрестно,  лунные дорожки,
В прозрачных водах рыб русалки серебристые паслИ,
В лесу, казалось выли волки,  гавкали собаки,  дрались кошки;
А в небе птицы и крылатые вампиры с ними наравне неслись.

Русалки в плёсах песни пели и водили хороводы
С ними словно хлопцы с девками игрались водяные
Какими красками сияли водоросли камыши и воды!...
И пространства золотисто красные и светло голубые

Русалки брызгались хвостами на луну
И брызги в лунных радугах переливались,
И казалось,  что земля под ними выгибалась -
Всё было, как бы и на деле, и непостижимо философскому уму.

Фома вспотел, почувствовал, что он теряет силы;
Замедлить бег свой он не мог,  как не пытался
И на него дохнуло,  словно из воздушной ямы сыростью могилы,
И этой сырости  он больше , ведьмы испугался.

Своим седалищем намозолила Фоме старуха шею,
Мослами ног натыкала она Фоме бока,
Фома почуял, что его члены холодеют
Но сердце бьётся и душа сопротивляется пока!

И стал Фома с натугой вспоминать молитвы,
Заговоры против нечисти любой
С ,которыми святые всех времён вели с нечистой битвы
И выигрывали сражения, но не войну само собой…

Фома почувствовал,  старуха ослабела рукой пошевелил;
И намолитвив сил он вырвал у неё из рук дыркач,
А потом и ведьму на луг зелёный приземлил,
И сам вскочил старухе на загривок, как циркач.

И поскакал на ней верхом по над рекой,
А когда кони из ночного  такое диво увидали,
Брыкались, рвали путы,  выдавали  вслед им  и-го-го
И от души весёлым конским смехом ржали.

Но загривок у старухи был костлявым,
Натолок он задницу Фоме - куда ни ткни - болит
И Фома, схватив с дороги сук корявый,
Принялся сукОм старуху без разбору бить.

Он ведьму бил осатанело, выговаривая молитвы вслух.
«Поскупилась раскошелиться вчера на чарочку…»,
А когда небо на востоке посветлело и где то прокричал петух -
«Ой больше не могу!» - сказала ведьма и превратилась в панночку…

Фома отбросил палку и в беспамятстве, и в страхе побежал
Испуганным конём свободу от узды обрящим
Туда,  где киевские в небе золотились купола
В золотых лучах на солнце восходящем.