Целомудрие, прощай! Или, любимая, здравствуй!

Письмо второе

… Знаешь, я уже не боюсь сказать или написать что-либо глупое и не оригинальное, как боялся этого раньше. Быть не таким, как все… Быть оригинальным, изысканно сумасбродным или даже возмутительно первертным… Но быть любой ценой! Вот, что нужно большинству. Вот чего хотят и те, кто играет в писателей.

Большинство из нас, особенно еще не старых людей, стремятся быть оригинальными, не таким как остальные, не понимая, что вечные и истинные ценности, как раз весьма банальны. Как восход и закат солнца. Как буря на море или внезапная майская гроза. Как любовь между мужчиной и женщиной. Нет ничего «банальнее» чем это. И в тоже время не перестаешь удивляться величию природы и любви…

Помнишь, как мы познакомились? Мы познакомились весьма банально. Не на роскошной яхте, которую по причине нехватки устриц или нежно-розового «Переньяк» 85 года разлива, я вынужден был направить в тихие воды французского Cote d’azure, где и увидал тебя, выходящую на берег из морской пены. Не в диких непролазных джунглях Амазонки, где зарубив саблезубого ягуара, я спас тебя. Не в пентхаузах Нью-Йорка или не на развалинах Рима.

Хотя нет, оригинальным было уже то, что ты позвонила мне первой (впрочем, это не повод для обоюдного самодовольства: мужчина, которому звонит женщина с целью знакомства, выглядит не очень то мужественно, также как и женщине такая инициатива не к лицу, не правда ли? Конечно, принимая во внимание, что это были не свободонравные 2000-ые).

Хотя я считал себя довольно интересным молодым человеком, с девушками мне, что называется, не везло. Сейчас, по прошествию какого-то времени, я понимаю, что мешала моя серьезность и заумность. Если уместно применить поэтическую строку «Не отдавай и поцелуя без любви…» к мужчине, то я был именно тем мужчиной. Весьма несовременным, даже для своего несовременного времени. Встречаться с девушкой, к которой ты не чувствуешь ничего, кроме сексуального влечения? Ничего, кроме того, что твое мужское тщеславие довольно тем, что сейчас какая-нибудь смазливая дурочка скакнет к тебе в постель? Пошло… не для меня… прощайте, мадам…

Так и просидел, со своей серьезностью и заумностью, в девках до двадцати лет. (Двадцатилетний девственник – вот так «оригинал»!). Весьма неординарно, не так ли? В то время как мои сверстники спали со второй, пятой или десятой девушкой, называя все это, пошло гогоча, «любовь», «отношения» или просто «секс», и в красочных подробностях, не жалея фантазии, рассказывали о своих любовных похождениях, я все был в поиске той, которая пробудила бы мое сердце, а не только мое мужское начало.

Помню, как, увидав свою разведенную маму с мужчиной, с которым она встречалась, я, в вихре непонятных чувств, со всего маху врезал по стеклянной двери своей комнаты. Стекло разлетелось веером, порезав мне руку до кости. Кровь хлестала фонтаном, окрашивая пол комнаты горячим багрянцем, а я стоял, тупо уставившись на дело своих рук. Опьяняющие, накрывающие с головой, как штормовая волна, злость и чувство неполноценности одновременно, вулканом клокотали во мне. Переливались через край, заливая сумасшедшими гормонами последние остатки разума.   

Через неделю, твердо решив, что мое возвышенное целомудрие никому на ххх не нужно, даже мне самому, и раз двести произнеся в слух, что этот мир – полное говно, я снял в соседнем доме самую страшную проститутку за пять долларов и в тот же вечер, на постели своей матери, с ненавистью навсегда убил свою невинность.

Что я испытал? Отвращение. Чувство гадливости от ощущения того, что ты входишь в тело нелюбимой незнакомой женщины, которая ничего, кроме неприязни у тебя не вызывает. В тот момент я чувствовал себя гораздо хуже той проститутки, согласившейся переспать со мной за пять баксов.

Может, физическое удовольствие, которое испытывал, мастурбируя под одеялом или перед зеркалом, чтобы хоть как-то примириться с той отвратительной действительностью, которой только и нужно было, что вывалять меня в своей грязи? Вовсе нет. Я долго не мог добиться эрекции, а когда, наконец, был готов, попросил лечь ее на живот, чтобы она не видела ненавистного меня. Я вошел в нее сзади, и после того, как все закончилось, и я лег на спину, чтобы отдышаться, я мысленно удалил из списка своих фальшивых добродетелей целомудрие. Закрыв глаза, я представил, как крепкая волосатая рука жирным красным карандашом резко вычеркивает написанное маленькими буковками жалкое «целомудрие». Одним комплексом меньше – скатертью дорога.

На первом же свидании мы разминулись. Не нашли друг друга. Я знал дом, в котором ты жила, и, не обнаружив тебя на месте встречи, поспешил туда. Стоя на противоположной стороне улицы, и уже не надеясь тебя застать, я вдруг тебя увидел. Ты выглядела настолько несчастно, что я тут же возненавидел себя за то, что оказался недостаточно внимательным относительно условленного места. Я представил, какие мысли проносились у тебя в голове: «Обманул», «Солгал», «Не понравилась, а сказать побоялся». Разочарование. Предательство. Ложь.

Эта картинка почти единственная из тех ранних времен нашего знакомства, которая навсегда отчетливо запечатлелась в моей памяти. Я, под кронами апрельских кленов, с бьющимся сердцем, ждущий и уже не надеющийся. И ты, медленно бредущая по другой стороне, в желтом отблеске фонарей, опустив голову, разочарованно идешь домой, чтобы ночью думать о том, почему он не пришел.   

Я кинулся тебе навстречу, увидел, какой радостью вспыхнули твои глаза, как ты сделала шаг вперед, чтобы броситься мне в объятия, но, опомнившись, отступила назад. «Ты все же пришел! Какое счастье! Как я рада!» - кричало мне твое сердце. «Я глупый бесчувственный чурбан! Прости меня, если можешь! Как я рад тебя видеть!» - кричало тебе мое. Мы взялись за руки и медленно пошли по сонной аллее, и клены шелестели нам листьями на апрельском ветру, словно хлопали в ладоши …   
 
Сейчас, любовь, или то, что принято называть этим словом, многие называют пошлыми сантиментами, высмеивают и глумятся над нею. Как правило, это далеко неглупые образованные люди. Думающие. Рассуждающие. Как правило, это люди нового поколения. «Продвинутые», как они говорят о себе. С горем пополам перекочевавшие из тех, наивных советских времен, в которых не было секса, во времена, где секса во всех формах и видах – хоть захлебнись. Такие меньше стесняются, произнося чаще «секс», чем «любовь». В чистоте они видят грязь. В наивности – глупость. В искренности – ложь. Я знаю. Я сам такой. Все мы - как располневшие и облысевшие Адамы с Евами, вкусившие от Древа познания запретное яблоко. Все поняли, во все проникли, во всем разобрались. Понимание есть. А счастья нет. Гармонии нет. Радости нет. Только разочарование и злость. Ибо цинизм – знак нашего времени. И цена – всему.

Говорю это не с осуждением и без негодования. Просто констатирую. Я ведь тоже один из них…