Самосуд

Там в поле под снегом в глубокой земле
Лежит полусгнивший скелет человека.
Никто и не знает. Признаюсь тебе,
Как сдох мной судимый 21 века.

Я – мать-одиночка, растила детей –
Двух мальчиков, каплей на каплю похожих.
Они не познали отцовский ремень.
Дай бог воспитала, никто так не сможет.

Их первое слово, шажки по ковру,
Ночные курьезы, грудное кормленье,
Боли зубные, слез череду –
Никогда не забуду это счастье семейное.

Обид, угрызений, грозных упреков
У нас не встречалось. Дружили они,
Дорожили друг другом. Без всяких намеков
Мне помогали мои храбрецы.

По десять уж стукнуло. Они ж шалуны
Играли, бесились у нас во дворе,
Снежками кидались в девчонок бойцы.
Следил за ними извращенец в плаще.

Четвертый этаж. С окна прокричала:
«Мальчишки, домой! Обедать пора!»
И жду минут двадцать. Тут страшно мне стало.
В окно заглянула. На дворе – пустота.

Я мигом спустилась. Смотрю – ни души.
Куда подевались мои сорванцы?!
Реву, как волчица след пытаясь найти.
Ах, глупая я! Оставила их!

В истерике билась. Казалось, умру.
Звонила в милицию. Голос дрожал.
Милиция медлит. Так сама я найду!
Как будто их слышу – материнский сигнал.

Их жалобный стон доносится снизу.
Сорвалась, бегу, спотыкаясь в подвал.
Вонь страха, мочи; покойные птицы
Меня окружили и крыс серый клан.

На клетку наткнулась в зловонном плену,
А в ней зажимались мои мальчуганы,
Нагие, прозябшие, глядящие в тьму.
И буря во мне, и все как в тумане.

Внезапно сверкнул своим лезвием нож,
Прорезал по воздуху, задел лишь плечо.
И гнев мой проснулся, оставила дрожь.
Лопата в углу. А я за нее.

И ржавая железь метнулась к врагу,
Хруст черепа в звуке последнего крика.
Повержена гадина, лежит на полу,
Не дышит, подохла… так тихо…

Никто и не знал, что случилось у нас.
Полмесяца парни мои отходили.
Тогда, как безумная, вот помню сейчас,
Труп измывателя в чемодан погрузила.

На попутке достигла грань городка,
На заброшенном поле землю взрыла.
Тело – в яму. И иду не спеша.
Я слезами детей кровь стервятника смыла.
(22 марта 2010г.)